Тогда Нам Мой спросил Кием Шаня, не чувствует ли он слабости в теле, но Кием Шань, не отвечая на вопрос, снова забормотал свое: «Господи прости, господи прости» — и прерывистым шепотом начал рассказывать:

— Вчера я во сне видел фею Шелка! Она ко мне подошла, по щекам легонечко ударила и говорит: «Это ты, значит, хочешь божий храм разрушить? Вот сверну тебе шею, тогда узнаешь, как за такие дела браться!» Села верхом на белую ленту и взвилась в небо. И после этого я осмелился в храм сунуться! Только поднялся на лестницу, а меня точно кто за горло схватил, дохнуть не дает! Страху натерпелся!

— Не та ли фея тебе явилась, что во всем белом и волосы до плеч? — спросил Нам Мой. — Ведь она и ко мне приходила: спасибо, говорит, добрый человек, что разобрал храм! А то, мол, совсем он негодный стал, мышей полно, все загадили, а ей все равно надо перебираться на другое место: раз у нас революция — ей здесь больше делать нечего!

— И ты не побоялся разрушить храм? — глядя на него, спросил Кием Шань.

На что Нам Мой ответил твердым голосом:

— А ты иди посмотри сам, не осталось от твоего храма ни одного кирпичика! Все сделано с благословения феи!

Кием Шань взглянул на Нам Моя хотя и недоверчиво, но все же несколько смущенно. Нам Мой, подзывая нас, сказал:

— Ребята тоже помогали разбирать кирпич. И посмотри: оба здоровехоньки, никто им глотку не давил и шею не сворачивал. Тебе от страха все померещилось!

Нам Мой посоветовал жене Кием Шаня приготовить своему мужу луковый суп и положить туда побольше перца, от такого супа всю хворь как рукой снимет.

— Ведь Кием Шаня, — добавил он, — давно уже ждут на работе в баньяновой роще. Он будет вместе с другими разводить известь.

Бон Линь не появлялся дома целых полмесяца. Его ждали с нетерпением.

Мне представлялось почему-то, что Бон Линь должен появиться, ведя за собою шпиона, в сопровождении вооруженной охраны, что об их приходе оповестят заранее громкие удары колотушки, как это бывало, когда ловили особо опасного вора.

И вот, вернувшись как-то раз со стройки, я узнал, что Бон Линь уже дома. Я бросился туда и увидел, что он лежит на кровати и громко храпит. Он проспал весь следующий день, а когда проснулся, вид у него все еще был усталый. Я решил, что, наверное, ему не удалось поймать шпиона и поэтому он такой скучный. Вечером он позвал нас с Островитянином, усадил возле себя и сказал, что работники госбезопасности из провинциального центра просили его передать Островитянину благодарность за то, что он очень наблюдательный и вовремя сообщил местным властям, где прячется шпион. Бон Линь вынул отрез материи зеленого цвета и сказал, что это они прислали Островитянину в подарок четыре метра ткани.

— А тебе, — тут Бон Линь посмотрел на меня, — поскольку ты за это время тоже сделал заметные успехи, прислали матерчатый ранец.

Все было так неожиданно, что мы поначалу даже растерялись.

Потом, придя в себя, я принялся разглядывать и ощупывать свой ранец. Ведь сколько времени я мечтал именно о таком, а теперь я пойду с ним в новую школу!

На наш вопрос, как удалось поймать шпиона, Бон Линь, голос которого неожиданно сделался жестким, ответил:

— Днем он прятался в джунглях, на берегу. Там поймать сложно. Пришлось Хоаку раскрыть на все глаза, и он показал нам дорогу.

— А где шпион теперь?

— Сдали госбезопасности. Зачем его сюда тащить!

Бон Линь велел нам никому не говорить о том, что шпион уже пойман. Надо было выяснить, не остались ли у Ниня здесь связи.

Наступил декабрь. Утра стали туманные, и хотя днем светило солнце, к вечеру начинал дуть холодный юго-восточный ветер.

Декабрь прошел, и наконец наступил Тэт. Это были веселые праздники.

На третий день Тэта нас приехал навестить из Дананга Шáу, друг Бон Линя, раньше он тоже жил в Хоафыоке. Он привез с собой новость, взволновавшую нас всех. Оказалось, что первая жена дяди Туана жива. Знакомый Шау, заведующий отделом народного образования в Дананге, рассказал ему, что знает одну женщину, судьба которой точь-в-точь напоминает судьбу жены дяди Туана. Шау разузнал поподробнее. По всем приметам выходило, что это и в самом деле жена дяди Туана. В селе ее считали умершей, потому что после смерти их маленькой дочки она ушла из села куда глаза глядят и больше никто никогда ее не видел. Вот и решили, что она где-то по дороге умерла. А она, оказывается, жила теперь в Зилине. Шау уже написал ей письмо и послал денег на дорогу до Хоафыока.

Наш дядя Туан, который не надеялся, что жизнь может повернуться к нему хорошей стороной и все так чудесно устроится, взволнованный ходил по дому и бормотал:

— Радость, радость какая!

— Значит, мама жива? — ничего не поняв, приставал ко всем Островитянин. — Маму нашли? Она приедет?

— А все революции спасибо! — сказал Бон Линь. — Да и не одна наша семья теперь в сборе. Говорят, и Бай Ко муж письмо написал, что возвращается.

Шау о многом рассказывал Бон Линю. Дел все прибавлялось. В Дананге, например, приняли решение открыть военные мастерские. Сначала эти мастерские хотели устроить в пригороде, но потом решили, что лучше сделать это в Милыоке. Там безопаснее, чем в Дананге, ведь Дананг — порт, и военные действия прежде всего начнутся там. К тому же в Милыоке хорошо налажен водный транспорт — Милыок лежал на пересечении трех рек, — что обеспечит бесперебойные поставки оружия фронту. Сейчас все было готово к открытию мастерских, только не нашли еще надежного человека, которому можно было бы доверить транспортировку оружия. Джонку для перевозки оружия Шау просил подыскать Бон Линя. Легче всего это было сделать в Куангхюэ, а у Бон Линя там было много знакомых. Заодно Шау спросил у Бон Линя совета: не предложить ли дяде Туану заняться транспортировкой? Бон Линь горячо одобрил его идею. Дядя Туан, когда ему об этом сказали, долго раздумывал. Ему больше хотелось остаться в родном селе. Но в конце концов он согласился с Шау в том, что Милыок не так уж далеко, ведь с Хоафыоком они разделены всего лишь рекой, которую можно переезжать хоть каждый день, а работа в военных мастерских — дело почетное и нужное. К тому же Шау пообещал, что сам займется обучением Островитянина, в дополнение к школе. Это-то и пришлось больше всего по душе дяде Туану. Он сказал, что раз за Островитянина примется сам Шау, значит, тот наверняка вырастет человеком.

Итак, Островитянина увозили в Милыок. Теперь мы с ним будем далеко друг от друга. А я-то был уверен, что мы всегда будем вместе пасти нашу буйволицу Бинь, упражняться в народной борьбе, купаться в реке Тхубон, учиться в новой школе в баньяновой роще. А потом вместе пойдем в армию, будем на одном фронте, в одной части, и все, что я ни скажу, Островитянин будет считать правильным, а все, что ни скажет Островитянин, будет интересно мне. Вот уж не ожидал, что Островитянин пробудет в нашем Хоафыоке чуть больше четырех месяцев и снова уедет от меня. Только сейчас почувствовал я, как нужен, просто необходим мне Островитянин. Только сейчас понял, какая тесная дружба нас с ним связывает. Все мое богатство был матерчатый ранец, и мне нечего было дать ему на память. Да и ему нечего было оставить мне в подарок.

Островитянин и дядя Туан собирались спуститься на джонке до Хойана, а там сесть на автобус, идущий в Дананг. Бон Линю тоже нужно было в Хойан, его вызывали на совещание по поводу продовольственных поставок для армии. Бон Линь решил, что поедет вместе с ними и заодно возьмет и меня: проводить Островитянина.

Солнце село. Над живой бамбуковой изгородью за околицей поднималась полная луна. Поужинав вместе, мы вышли на причал в Хоафыоке. Тетушка Фыонг, лодка которой обычно перевозила всех в Хойан, уже ждала нас. Она приняла у дяди Туана узелок с вещами и мой ранец, спрятала под навес и помогла нам спуститься в лодку.