Он взял палку и ушел, но скоро снова вернулся.

— Дядя Нам Мой, — попросил я, — почитайте нам стихи, хоть несколько строчек…

— Даже ни одного слова, понял? Нечего и говорить о строчках! Вон уже петухи начинают петь! Вам давно спать пора. Детям нужно спать ровно восемь часов в сутки, тогда расти хорошо будете. Сейчас же ступайте спать, а шелкопряда я один покараулю!

Я приоткрыл глаза: что-то с силой стукнуло во входную дверь. Снаружи ворвался свет. Луна на небе уже взошла. В те дни, когда караулили шелкопряда на рамах, всегда удавалось заснуть только под утро, когда кричали петухи.

Нам Мой готовился снимать коконы. Он раскрыл настежь дверь, снес все рамы в одно место, расставил посреди дома несколько высоких корзин и две большие плоские, затем поднес к ним и положил наверх первую раму с коконами. Несколько человек подошли помочь снять с рамы сухие ветки тутовника и обобрать налипшие на них коконы, напоминавшие золотистые цветочки. Коконы уродились прекрасные, шелковую нить дадут длинную, и денег можно будет выручить много.

Все были рады за жену Бон Линя. С шелкопрядом ей повезло.

Бай Хоа — он уже тоже был здесь — взял несколько сросшихся вместе коконов и поднял высоко вверх, чтобы всем было видно. Сросшиеся коконы были доброй приметой, предсказанием того, что на следующий год жена Бон Линя соберет семь урожаев коконов — ведь срослись вместе семь штук.

На тропинке перед домом раздался веселый окрик: подходил Чум Кео. Это он когда-то принес семенные коконы Бон Линю.

— Почему только семь приплодов? — подхватил он слова Бай Хоа. — На тот год их в этом доме двадцать получат! Прямо сейчас готовь, хозяюшка, железный сундук для денег! Я за сто ручаюсь! А знаете ли вы, почему так много уродится? Вовсе не потому, что сейчас семь штук слиплось. Все это одни суеверия! Просто на следующий раз я отберу самые лучшие коконы для нашей дорогой хозяюшки!

Все весело расхохотались.

— Считается, в год получать по шесть приплодов уже хорошо. А вот наш Чум Кео изобрел способ, как двадцать получить!

Чум Кео только посмеивался.

У нас в Хоафыоке его все знали. Каждый год он появлялся здесь по весне, в одежде из темно-коричневой чесучи, с подвешенным на груди большим бумажным веером и с бáу — узким бамбуковым сосудом за спиной. Бау цеплялся на изогнутую крючком палку-коромысло. Чум Кео всех хорошо знал и помнил по именам.

— Бон Линь, будешь брать семенные коконы или нет? — кричал он на всю улицу.

Если кто-нибудь отказывался покупать, он с апломбом говорил:

— Не возьмешь — много потеряешь!

Наших ребят Чум Кео знал в лицо. Увидев меня, он говорил:

— Эй, Кук! Смотрю я на тебя, какие у тебя ноги длинные, небось бегать хорошо должны! Ну-ка, беги домой, спроси отца, будет он у старого Чум Кео племя шелкопряда покупать или нет? Не забудь сказать, что на этот раз товар у меня уж больно хорош!

В день, когда коконы поспевали, он являлся пораньше, следил за тем, как снимают коконы с рамы. У него можно было найти ответ на любой вопрос, он хорошо разбирался в этом деле. В спорах между перекупщиками коконов и хозяином, вырастившим шелкопряда, он всегда принимал сторону хозяина.

— Посмотрите, уважаемые, посмотрите! — говорил он перекупщикам, покатывая кокон между пальцами. — Эти коконы тверже, чем галька. Бросьте их в ступку и пестом ударьте — коконам ничего не станется, ни одной вмятинки на них не увидите. Такие коконы обязательно дадут хорошую нить. А уж какая выгода вам от коконов, которые длинную нить обещают, это вы и сами хорошо знаете!

Островитянина Чум Кео тоже уже знал и даже помнил его имя. Он сразу послал его принести огня и вскипятить воду: надо было проверить коконы, не станут ли они разваливаться при замаривании — то есть когда их подержат в горячей воде, чтобы можно было начать сматывать с них шелк. Островитянин как на крыльях помчался исполнять его просьбу.

Чум Кео взял по шесть-семь коконов из каждой корзины и, бросив их в котелок с кипящей водой, ворошил палочками, постукивая по коконам и вытягивая по одной высоко вверх шелковые нити.

— Эй, Островитянин! Неси моталку быстрее! — крикнул он.

Островитянин стал крутить моталку. Она поскрипывала, подпрыгивал с плеском кокон в котелке.

Коконы на глазах становились все тоньше, и скоро от них остались только белые куколки, осевшие на дно котелка. Чум Кео снял с моталки шелк и накинул на шею Островитянину. Задержав взгляд на его лице, он неожиданно спросил:

— Чего это ты наелся, что таким черномазым сделался?

Най Мой напомнил, что Островитянин совсем недавно вернулся с острова, лежащего в открытом море, где он и загорел так.

— Ты даже не представляешь, — весело сказал Чум Кео Островитянину, — как правильно ты сделал, бросив этот остров и приехав сюда, к нам. Будешь шелкопряда разводить! Раз уж ты теперь житель наших краев, значит, не можешь не заниматься этим делом. Земледелие и шелководство — здесь наши главные занятия, «земля и туты — жизни основа», так древние мудрецы говорят. Если человек не знает, как с шелкопрядом управиться, значит, он и не вьетнамец вовсе, а так, чужак, иностранишка какой-нибудь. — Чум Кео обернулся к Нам Мою: — В этих краях народ разбогатеет только благодаря мне. Где только ни бываю, всюду самые лучшие коконы отбираю и приношу вам в Хоафыок. Живите, добро наживайте! Эх, сделали бы меня ответственным за разведение шелкопряда, я бы весь наш южный край в шелка разодел!

— Тогда позвольте спросить: почему за вами как-то женщина с палкой гналась?

— Ну, это у тетки Хыонг, из вашего села, ничего не уродилось! Но только исключительно по ее вине! Шелкопряда своего она слишком молодым тутовником кормила. Сама ничего не умеет, а на других сваливает!

Высокие корзинки, поставленные Нам Моем посреди дома, очень быстро наполнялись коконами. Мы высыпали их содержимое в большие плоские корзины.

Перекупщики уже были тут как тут — они приходили в Хоафыок из разных мест. Перекупщики хвалили коконы в один голос, но цену давали очень низкую, оправдываясь тем, что пока еще неизвестны цены на шелк. Кыу Канг из нашего села согласен был забрать все коконы, но нужно было полмесяца ждать уплаты. Кыу Канг жаловался, что торговля теперь убыточная и скоро он обанкротится. Только недавно, во время последней поездки в Сайгон, он понес убыток в пятьсот донгов[30]. Правда, многие поговаривали, что Кыу Канг сильно преувеличивает свое банкротство. Во рту у него сияли золотые коронки, и он намеревался купить мотоцикл с самым мощным мотором, наверное, собирался разъезжать на нем по своим знакомым и хвастаться. Раньше он водил знакомство только с теми, кто служил у французов. Один из нашего села — Нинь, сын Кыу Тхонга, — стал каким-то важным чиновником, так Кыу Канг всякий раз, когда тот приезжал проведать родных, зазывал его к себе и устраивал роскошное угощение. Они называли друг друга «туá» и «муá»[31].

— Ну и шутник же вы! — сказал Чум Кео в ответ на жалобы Кыу Канга. — Если у вас нет денег, тогда у кого же они в Хоафыоке есть?!

Кыу Канг стал клясться, что сейчас у него и одного-то су нет, что он, мол, неудачно сделал кое-какие покупки и что у него украли какой-то чемодан.

Нам Мой посоветовал жене Бон Линя отвезти коконы в Фубóнг: там их продать проще простого. В Фубонге было больше сотни шелкомотален, и коконы везли туда со всей нашей округи. Лодки в Фубонг ходили часто — он стоял совсем близко от нас, чуть ниже по течению.

Жена Бон Линя о лодке договорилась с Хыонг Кы. Он все равно собирался идти вниз по реке, продать там соковыжималки для сахарного тростника.

Нам с Островитянином тоже разрешили поехать.