Бинь снова начинала двигаться. Скоро бока ее под ударами кнута окрашивались кровью. Тогда ярмо снимали. Буйволица, постояв некоторое время неподвижно, начинала переступать неверным шагом. Я ласково, привычными движениями растирал ей бока, вытирал кровь, отгонял норовивших сесть на окровавленные места слепней, комаров и мух.

На следующий вечер я снова подводил ее к ярму. И она шла из последних сил, старалась заработать свои пять су, чтобы моя мать могла купить на них для меня риса.

Сестра дважды перечитала то место в письме отца, где говорилось о нашей буйволице Бинь. Каждое слово там было ясным и понятным, однако всего вместе никто не хотел понимать. Даже сестра не ожидала, что отец решится на такое. Давно мы уже смотрели на нашу Бинь как на члена семьи, без которого обойтись, казалось, совсем невозможно. Когда она только появилась у нас в доме, за ней сразу стала ухаживать моя сестра. Вместе с ней они ходили гулять на реку, гляделись в ее гладь, вместе с ней ступали по мелкому песку, вместе с наслаждением вдыхали влажный ветерок. Дружба их была очень прочной. Потом, когда подрос я, сестра перепоручила буйволицу мне. Теперь Бинь купалась в реке вместе со мной, проводя долгие часы в освежающей воде. Когда она шла домой, выступая неторопливым шагом под вставшей на небе луной и звездами, на спине ее непременно восседал я. Я пел песни, и мы вместе встречали спускающийся вечер. Но, может быть, больше всех ее любила в нашей семье моя мама.

Никто из нас не хотел сейчас расставаться с Бинь.

И тут нам на помощь пришел Бон Линь.

— Нечего ее пока отдавать, не время, — решительно сказал он. — Островитянин будет помогать Куку пасти. Когда они будут оба уроками заняты, перепоручим ее временно Нам Мою. Он только обрадуется, ведь у него таким образом прибавится буйволиного навоза на удобрения. Договоримся и с Кыу Тхонгом. Буйволят с ним поделили, как уговорились, надеюсь, теперь он в ваше положение войдет и во время пахоты один справится.

Бон Линь, которого почти постоянно не бывало дома, попросил Нам Моя помочь ему с шелкопрядом. И теперь Нам Мой ночевал в его доме.

В то утро он проснулся засветло и зажег керосиновую лампу, решив покормить шелкопряда. Велико же было его изумление, когда, приглядевшись повнимательнее, он увидел, что гусеницы шелкопряда все до одной сделались блестящими и покраснели. Трудно было поверить, что они все разом созрели, ведь по всем расчетам это должно было произойти только завтра, а сегодня созревшими могли быть лишь несколько отдельных штучек.

Нам Мой наклонился пониже, пригляделся: сомнений больше не оставалось, гусеницы созрели, то есть подошли к той поре, когда, перед превращением в куколку, начнут вить плотный кокон из шелка.

— Ну вот! — полушутя-полусерьезно сказал Нам Мой. — Что же это вы так рано? Как теперь все успеть!

На небе только-только начинала алеть заря. Нам Мой, приподняв занавеску, выглянул из червоводни.

— Хлопот на мою голову, — пробормотал он. — И жена Бон Линя куда-то запропастилась. Небось на рынок пошла. Ну да ладно. Кое-что мы уже придумали…

Он чему-то засмеялся и вышел во двор. Распрямился, поглядел вокруг и что было голосу закричал:

— Люди! Люди! Сюда!

Его зов облетел всю нашу улицу и разбудил тех, кто еще спал.

— Что случилось? — с криком выскочил дядя Туан.

Нам Мой продолжал сзывать народ:

— Сюда! Сюда! На помощь!

— С ума ты спятил, что ли?! Люди подумают, несчастье какое…

Нам Мой только расхохотался.

На тропинке, ведущей к дому, уже показался запыхавшийся Кием Шань.

— Что случилось? — со страхом спросил он.

С палкой в руке прибежал Бай Хоа:

— Не успел я глаза открыть, как слышу крик… В чем дело? Или стряслось что?

Подошедший учитель Ле Тао, едва переведя дух, укоризненно заметил:

— Ты, Нам Мой, мог бы и подостойнее себя вести! Что бы ни произошло, нечего так орать!

В доме Бон Линя стало шумно и суматошно. Прибежал Чыóнг Динь, таща на плече колотушку:

— Если у вас тут драка или кража случилась, то надо в колотушку ударить, чтобы все село знало!

Перелезая через изгородь, бежал к дому Чум Куáнг, спешил Кыу Тхонг, держа наготове серп с длинной рукояткой.

— Что, что случилось? — наперебой спрашивали друг у друга люди.

Нам Мой выступил вперед и почтительно сложил перед грудью руки.

— Теперь, когда все собрались, — сказал он, — позвольте мне, соседи дорогие, слово молвить. Вообще-то Бон Линь должен был бы сам за своим шелкопрядом приглядывать. Но его нет, он занят важными для нас и для всей страны делами. Я обещал помочь ему. Думал, не скоро шелкопряды поспеют. Но они, только пронюхали, что хозяин занят, так и созрели все разом. Сами знаете, сколько теперь хлопот да беготни предстоит. Вот я и прошу каждого из вас посильную помощь оказать, так как дело отлагательств не терпит.

— Ой! — вырвался у многих вздох облегчения. — А мы-то уж думали…

— Ну и напугал ты меня, просто до смерти! Я и то думаю: революция теперь у нас, и как это можно, чтобы при ней воровство приключилось? Нет, парень, тебя наказать придется! — возмутился Чыонг Динь, который приволок на себе тяжелую колотушку.

Нам Мой сделал вид, что собирается пасть ниц:

— К стопам вашим припадаю, что хотите со мной делайте! Даже сто ударов кнутом и те вытерплю!

— До революции, — захохотал Бай Хоа, — люди караул кричали, чтобы их спасли, а ты теперь караул кричишь, чтобы с соседями радость разделить — шелкопряд, вишь, дозрел! Это хорошо! Ну, где они там, твои червяки? Давай, тащи поскорей сюда. Если всем миром возьмемся — любое дело нам по плечу будет!

Бай Хоа поставил посреди двора на попа бочонок и велел выносить шелкопряда.

Все сгрудились вокруг большой плоской корзины, в которой лежали шелкопряды.

— Дети выбирают червяков лучше всех! — сказал Бай Хоа, пальцем показав на стоявших в стороне маленьких ребят. Те, услышав, что их похвалили, подбежали и, протиснувшись поближе, стали выбирать из корзины шелкопрядов.

Нам Бой вынес во двор еще одну корзину.

— Не трогайте невызревших! — предупредил он.

Ребятня, радостно галдя, выбирала шелкопряда. Никто и ожидать не мог, что наши малыши станут вдруг такими активными.

— Давайте-ка эту работу оставим нашим женщинам и ребятишкам, — разнесся по двору голос Нам Моя. — Всех мужчин прошу ко мне. Ведь еще ничего не готово!

Сейчас важнее всего было как можно быстрее приготовить рамы, на которых шелкопряд мог бы свить коконы. Нужно было, самое малое, приготовить восемь больших рам, не короче четырех метров каждая. Кием Шань, захватив сечку, пошел нарубить молодого бамбука. Начали наскоро связывать рамы, устилать их ветками, на эти ветки, уложенные друг к другу вплотную, и выкладывали шелкопряд, здесь он вил коконы.

Мы с Островитянином сделали из жмыхов сахарного тростника, связанных пуками, факелы, чтобы опалить рамы. Рамы делались из старых, уже использованных для этой же надобности палок, и на них нельзя было оставить ни одной шелковинки, приставшей от предыдущего выводка шелкопряда.

Нам Мой позвал нас помочь поднять рамы и поставить их на подпорки, повернув на солнечную сторону. Они должны были хорошо прогреться на солнце.

Бай Хоа оказался в работе очень проворным и ловким, ничуть не хуже Нам Моя. Он разбрасывал шелкопряда по рамам, таскал корзины, в его руках всякая работа спорилась. С того дня, как он расстался со своей длиннющей бородой, он снова сделался работящим и старательным, подал заявление с просьбой принять его в отряд самообороны и даже отважился померяться силами в борьбе с самим Бон Линем.

— Я как меч, который долго хранился в земле, — смеясь, говорил он всем. — Революция меня из земли выкопала, теперь я стараюсь, так сказать, отточиться до полной готовности.

— Ну и каким способом ты оттачиваешься? — спросил его Кием Шань. — Мне, видишь ли, тоже хотелось бы…