Как-то раз мы переплыли на тот берег и пошли посмотреть на село Лечать. Когда мы вернулись и поплыли к своему берегу, мы увидели какого-то незнакомого мужчину, который купался в реке. Он улыбался нам, точно давним знакомым.

— А вы здорово плаваете! — похвалил нас он, набрасывая на плечи полотенце.

— Дяденька, вы откуда? — спросил я.

— Да отсюда же! — засмеялся мужчина.

Его голос показался мне очень знакомым.

— Отлично плаваете, — продолжал он. — Когда вас призовут в армию, проситесь во флот — запросто адмиралами станете!

Мне показалось, что голос его чем-то напоминает голос Бай Хоа.

Однако мужчина выглядел намного моложе Бай Хоа, к тому же у него не было бороды, тогда как у Бай Хоа борода была, и даже очень длинная.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я, — вы не родственник нашего Бай Хоа?

— Какой еще Бай Хоа, не знаю такого! — захохотал он.

— А вы сами, случайно, не Бай Хоа? — с сомнением переспросил я.

И мы с Островитянином стали пристально разглядывать его. Но как Бай Хоа мог оказаться без бороды? Ведь с самого раннего детства я привык видеть его только с длинной, до пояса, бородой!

Таинственный незнакомец поднялся и сказал:

— Ну, вы как, идете домой? Я-то уже готов!

— Это вы Бай Хоа и есть! Это вы! Вот и шрам! — с криком бросился к нему Островитянин. — Вы ведь, когда маленьким были, упали с караульной вышки, и у вас на всю жизнь остался шрам на пояснице!

Бай Хоа, загнанному таким неопровержимым свидетельством в угол, ничего не оставалось, как признаться.

— Да, ты прав, мальчик! Я — это я! Ну как, пострелята, помолодел я или нет, после того как бороду снял?

— Совсем молодой стали! А кто вам бороду сбрил?

— Да я сам!

— Зачем?

— Чтобы помолодеть и вступить в отряд самообороны!

И он расхохотался. Тут мы в первый раз увидели, какие у него ровные белые зубы — ведь раньше за бородой да усами их видно не было. И еще я удивился тому, какой у него, оказывается, большой рот. И тут же подумал, что он, наверное, поэтому так много всегда говорил и смеялся.

Мы поспешно натянули на себя одежду и во все лопатки помчались оповещать односельчан о том, что Бай Хоа сбрил бороду.

На нашей улице по этому поводу поднялась веселая суматоха. А Бон Линь сказал, что Бай Хоа — молодец. Мы с Островитянином, правда, не поняли, почему он молодец.

Характер у Бай Хоа с того дня заметно изменился. Теперь при встречах с нами он не заводил больше разговора о тех мучениях, которым будут подвергнуты в преисподней грешники, таскавшие из чужих садов гуайяву. Он говорил только о том, что полон решимости взять оружие и выступить на борьбу с врагом. И если мы уж очень донимали его вопросами о том, когда это случится, он отвечал:

— Как скажут, так и выступлю. Только, наверное, выступать, то есть уходить, никуда не придется. Если французы вернутся в Сайгон, то они попытаются вернуться и в Хюэ[28], и в Дананг, и в Зиаотхюи. Ведь французы из Дананга и Зиаотхюи ничуть не лучше тех, которые в Сайгоне. Значит, будем драться с ними прямо здесь, в родном селе!

Островитянин не был дурашлив, как иногда говорила моя сестра, просто очень любил шалить. И все из-за того, что у него не было матери и дядя Туан его немного баловал.

Например, он мог часами дурачиться, то в лицах изображая игру в «дергача», которой мы все так увлекались, то притворяясь мартышкой: сгибался в три погибели и с нахальной физиономией усиленно почесывал спину — ну ни дать ни взять настоящая мартышка!

Когда ему надоедало изображать мартышку, он извивался, как плывущая рыба, или ползал на четвереньках, как черепаха, или же принимался ходить на руках. Потом, когда ему и это надоедало, он подбегал к отцу и начинал ластиться и упрашивать рассказать что-нибудь.

— На острове ты мне часто что-нибудь рассказывал! Иногда даже по нескольку раз про одно и то же! А теперь не хочешь. Ну, расскажи же! — настаивал он, буквально повисая на отце.

— Отпустишь ты меня или нет?! — отбивался дядя Туан. — Пойми, на острове я по дому тосковал, вот и вспоминалось все! А здесь про что рассказывать? Не про остров же, про него-то ты и сам все знаешь?

Став однажды свидетелем одной из таких сцен, я наконец-то понял то, что до сих пор оставалось для меня загадкой. Я понял, почему Островитянин все про нас знает. Например, про то, как у нас разводят шелкопряда, делают сахар из сахарного тростника, или про то, как подрались два села, про шрам Бай Хоа и про судьбу тетушки Киен. Дядя Туан очень сильно тосковал на чужбине по родным краям и много раз рассказывал все это Островитянину. Вот он и выучил его рассказы почти наизусть!

Бывало даже, Островитянин упрекал дядю Туана:

— Ты мне пять раз про Бай Хоа рассказывал, а про самое главное забыл!

— Про что?

— У него борода, а ты не сказал!

— Ну, когда я уходил, у него бороды не было!

— А, тогда понятно! Шрам-то у него и вправду есть, я видел, это ты верно рассказывал!

— Какой еще шрам?

— На пояснице! Забыл, что ли? Он упал с караульной вышки на кукурузном поле прямо на нож! По этому шраму я и догадался, что он — Бай Хоа. Сам он ни за что не хотел признаваться! Бороду сбрил и отказывается, что он — это он!

— Ну, знаешь, — рассердился дядя Туан, — представляю, как хохотал над тобой Бай Хоа, когда ты ему доказывал, что он — это он и никто другой! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не приставал к взрослым! И вообще, прекращай бить баклуши! Болтаешься где-то целыми днями!

Островитянин был согласен с тем, что пора прекращать бить баклуши, как сказал его отец, и настало время приниматься за дело. А делом этим было ремесло лудильщика, которым мы всерьез решили заняться. Но до того как стать лудильщиками, нам нужно было еще успеть как следует потренироваться в плавании и овладеть приемами народной борьбы. Островитянин так и сказал дяде Туану, что он немедленно примется за изучение такого замечательного приема как «связывание», чтобы не только самому перестать бить баклуши и безобразничать, но и другим, если понадобится, острастку суметь дать.

Дядя Туан только изумленно раскрыл глаза.

— Не знаю, кого ты «свяжешь», — заметил он, — знаю только, что вот тебя кто-то уже успел хорошенько за горло схватить. Дедушка Ук считает, что у тебя свинка. А я думаю, что это совсем другое. Кто-то тебя за горло схватил, это точно!

— Точно, точно! Схватил, да еще как! — запрыгал Островитянин.

Я перепугался: вдруг он все выболтает!

— Ну-ка отвечай, кто это? — прикрикнул на Островитянина дядя Туан.

— Ты сам, кто же еще, папа! — заявил Островитянин с невинным видом и дурашливо захохотал.

Я облегченно перевел дух.

Если верить Бай Хоа, то французы не ограничатся возвращением в Намбо, они вернутся и сюда, к нам, в Дананг и Зиаотхюи. Ведь французы из Дананга и Зиаотхюи ничуть не лучше тех, которые в Намбо.

Вот это верно сказано! Я-то знал хорошо, какие они, эти французы в Зиаотхюи. Ни за что ни про что замахиваться на людей шваброй хороший человек не станет! А я все еще помнил, как гнала нас шваброй тамошняя француженка. И случилось все из-за какой-то ерунды — паршивых пустых банок.

Кто-то из ребят рассказал, что в Зиаотхюи валяется полно пустых банок с красивыми этикетками — тиграми, орлами и прочим зверьем.

И вот раз, сговорившись, мы отправились в поход за этими банками.

Шелкомотальная фабрика в Зиаотхюи занимала большую территорию. Мы долго бродили вдоль ограды, но банок нигде не было. В конце концов мы сели перед домом, где жили французы. Довольно долго мы сидели тихо, но потом кто-то из наших ребят крикнул:

— Господа, если есть пустые банки, бросьте нам!

Неожиданно приоткрылась створка двери, и в ней показалась женщина-француженка. Однако в руках у нее вместо банок была длинная швабра. Француженка угрожающе подняла швабру, собираясь запустить в нас. Мы бросились врассыпную, подальше от этого дома. Успокоились мы только тогда, когда, оглянувшись, увидели, что в дверях уже никого нет.