Когда мы с Островитянином вернулись домой, там все уже было готово и двор полон гостей.

Бон Линь, приодевшийся, с традиционной повязкой на голове, зажигал свечи и благовония. Потом ему полагалось сделать два поклона и пасть ниц. Но Бон Линь остался стоять, спокойно опустив руки, склонив голову и закрыв глаза. Постояв так совсем немного, он поднял голову и громко сказал:

— Дорогие родственники, наша родина, наш родной край — гордость наша. В старину Буи Банг последовал за канвыонгами[12], оставив свой дом, чтобы свершить большие дела. Все думали, что его убили тэи[13]. Только после революции стало известно, что он нашел свое убежище в горах, — это тот самый старик, что приютил Туана. Его внуки и сегодня живут в Зуйтиéнге. Недавно внук Буи Банга, Хой Хыóнг, приезжал сюда, чтобы отыскать следы других своих родичей, и рассказал об этом. Наш Туан, не стерпев притеснений деревенских богатеев, ушел из родного села, мечтал, чтобы жизнь переменилась. И вот сейчас страна наша свободна. Спокойна земля — и птица летит в родные гнездовья. Туан снова вернулся к нам. Так революция вернула нам наших родных. — И Бон Линь, подняв высоко вверх сжатый кулак, крикнул: — Да здравствует революция!

На алтаре предков задрожало пламя поставленных там двух свечей. Если верить моей маме, это означало, что откликнулись на зов и прилетели души умерших предков. Сейчас Бон Линь погасит свечи и пригласит всех отведать угощения… Но вместо этого он произнес:

— Туан, просим вас, скажите свое слово.

Дядя Туан от неожиданности вздрогнул, но все же он поднялся и многозначительно откашлялся, хотя и сказал потом всего лишь одну фразу:

— Желаю всем здоровья и благоденствия…

Бон Линь пригласил всех сесть поближе к угощению и начал разливать вино. Застучала посуда, поднялся оживленный говор.

— А где же сам Туан и его мальчик? — громко спросил Ту Чай, устроившийся ближе всех к подносам с едой. — Давайте сюда, поближе к нам.

Дядя Туан стал отказываться, но его никто не слушал, и их с Островитянином вытолкнули вперед. Островитянин помахал мне рукой, зовя к себе, но, кроме него, сколько я ни ждал, меня никто не приглашал, и я остался на своем месте.

Бай Хоа взял огромный кусок свиного паштета и, обмакнув в рыбный соус, запихал целиком в рот. Его длинная борода подрагивала, повторяя движение челюстей, совершающих поистине безотлагательное дело. А Бай Хоа уже снова занес палочки[14] над тарелкой, зацепил ими еще два куска и поднес к глазам, точно собираясь убедиться в том, что они не слишком велики, а потом повернулся к Островитянину и положил один кусок ему в пиалу.

Ту Чай поднял блюдо с окороком, поворошил палочками: выбрал самый большой кусок, как следует сдобрил его рыбным соусом и тоже положил Островитянину.

Затем наступил черед учителя Ле Тао, который дал Островитянину половину пирога баньрó. А тетушка Хыóнг Кы придвинула к нему поближе блюдо со сладким рисом, который приготовила моя сестра.

Островитянин только успевал жевать, глаза его сияли. Покончив со свиным паштетом и окороком, он уплел полпиалы мясного паштета и принялся за сладкий рис.

Вот дурак, ничего не соображает! Попробовал бы сначала всего, что на подносе поставлено, пирог и сладкий рис оставил бы на потом!

Я принялся усиленно подмигивать ему, надеясь, что он поймет, но он продолжал жевать.

— Добавь еще пирогов! Слышишь? Сюда еще тарелку с мясом! — то и дело кричал Бон Линь жене в кухонную пристройку.

Гости оживленно беседовали. Все разговоры вертелись вокруг событий во время революции и взятия народом власти: как нашим удалось укрепить красное знамя с золотой звездой на верхушке самого высокого дерева, как удалось добиться того, чтобы все поднялись разом. Всем захотелось узнать, как встретили революцию в море на далеких островах.

— Небось тоже пришлось нелегко?

— Да что и говорить, — ответил дядя Туан, — потрясло и землю и небо!

Потом разговор зашел о Хой Хыонге, внуке Буи Банга из Зуйтиенга, приехавшего поклониться родине предков в Хоафыоке. У нас ходила легенда о том, что Буи Банг, когда тэи вели его на казнь, попросил кусок красной ткани и обернулся в него. Красное полотнище неожиданно превратилось в дракона и унесло Буи Банга в горы.

— Сына Буи Банга зовут Биён Зоаном. Все — от гор и до моря — знают Биен Зоана из Зуйтиенга, знаменитого охотника на тигров. А Хой Хыонг, сын Зоана, тоже неплохой охотник, — заметил Кием Шань.

Он чуть не подавился, потому что поторопился заговорить прежде, чем прожует.

— Хыонг, приехав к нам, привез с собой в подарок несколько бутылок самогона, настоянного на костях тигра: это излечивает от боли в костях, точно по волшебству. Он предложил, поскольку у нас дерева мало, а нужно школу построить, приехать за бревнами в Зуйтиенг. Туан, у них и в самом деле дерево хорошее? Раз ты там бывал, значит, знать должен.

— Да, там можно отличные бревна достать!

— Наконец-то заговорили о школе, о том, о чем я не устаю печься! — вступил в разговор учитель Ле Тао. — Нужно мне в Дананг[15] съездить, взять у знакомых книгу Ленина. Хочу повнимательнее перечитать то место, где Ленин говорит о воспитании подрастающего поколения. Если нет Ленина, возьму Маркса.

— Ты уж надолго бери, — сказал Бай Хоа, откладывая палочки и оглаживая бороду. — С глазами у меня последнее время что-то плоховато стало. Но я все же попытаюсь узнать, как Ленин объясняет то, что разные люди могут подняться на революцию одновременно?

— Раз так, — вмешался Ту Чай, — то и мне не забудьте дать на пару деньков. Я тоже хочу почитать, как Ленин объясняет, что помогло нам с Тхиеном сплотиться: ведь когда-то из-за паршивого клочка земли мы чуть друг друга не убили. А после революции я все равно что от сна пробудился. Надо бы и мне своего кабанчика заколоть да всех вас пригласить — отпраздновать конец нашей нищеты, нашего великого поста!

Поднялся оглушительный хохот. И все заговорили наперебой, кто о чем, так что я уже ничего не мог разобрать.

Дядя Туан по очереди обходил родственников.

Островитянин, тот давно уже успел обежать все село и заглянуть в каждый дом. Здесь и сами дома и вещи в них были совсем другими, чем на их острове. Крыша дома держалась на столбах, дверь была трехстворчатая и подъемная. Днем ее поднимали вверх, и перед домом получалась как бы веранда, затененная от солнца. Ребята любили понежиться там в тени, вытащив туда бамбуковые лежаки и растянувшись на них, а взрослые рассыпали здесь на просушку кукурузные зерна или сидели, сматывая с коконов шелк.

Каждый дом у нас чем-нибудь был примечателен.

Дом дедушки Ука, например, хотя и крытый соломой, был такой просторный, что крышу его подпирали тридцать два опорных столба из золотистых бревен мита.

В доме Бон Линя стояла необычная кровать, такая огромная, что занимала большую половину всего помещения. Она служила одновременно и кроватью и диковинным сундуком: в ней свободно умещались все вещи, какие были у Бон Линя, а поверх них спал он сам. Ворам, если бы они появились, пришлось бы топором разрубать кровать. Правда, после революции Бон Линю больше не нужно было спать поверх своих вещей: всякое воровство теперь у нас прекратилось.

Перед домом Бон Линя стояла беседка, круглый год увитая листьями тыквы. Среди них виднелись кругленькие, как молочные поросята, тыковки горлянки. Некоторые были довольно большие, и Бон Линю приходилось привязывать их к подпоркам, чтобы они не падали на землю.

Бон Линь выращивал у себя в огороде баклажаны и перец. Среди грядок с баклажанами стояла низенькая сторожка. На крыше ее Бон Линь расставлял корзины для просушки. В Хоафыоке привыкли просушивать рис и кукурузу в больших плоских корзинах.