Отвечая на эту критику, Андреев, соглашаясь с некоторыми конкретными замечаниями, отстаивает свое право на особый язык, и указывает на принципиальную важность иных понятий.
Это понятия православной культурной традиции, а именно в ней поэт ищет средств выражения для представших перед ним мистических реальностей, что впрямую связывает Андреева с духовной поэзией. И хотя он не однажды говорит о том, что «язык нащупывает новый», основы этого языка узнаваемы. Особенно наглядны они в цикле «Миры просветления» «Русских богов».
Рисуя «Миры просветления», воссоздавая структуру этой части собственной мистической вселенной и говоря о своих видениях, прозрениях, не соотнесенных непосредственно с земной вещностью, поэт ищет особые краски, необходимые слова. Тут он не может избежать некоторого переизбытка абстрактных понятий и космических образов. Но, несмотря на вводимую в стих собственную терминологию (например: Шаданакар, брамфатура, даймон, демиург), его речь неизменно содержит и церковнославянизмы, и книжные обороты, связанные с богословской литературой, и просто церковную лексику. В этом цикле мы встречаем и херувимов, и Отчее лоно, и Богом творимое Я, и богосыновнее я, и ковчег, и Христовы силы, и чашу Лазаря, и бесов, и ангелов, и миропомазанность, и царский елей, и Богоидею, и прообраз горний, и клир, и литургию, и алтарь — примеры можно продолжать и продолжать. А те картины, которые он рисует, легче всего соотносятся с картинами космологических духовных од.
Читаем открывающее главу стихотворение «Шаданакар». В нем в поэтическую речь врывается язык философский, понятийный:
Все, что незримо,
и все, что зримо
В необозримых
сферах Земли.
Это — она, ее мраки и светы,
Вся многозначность
ее вещества.
Вся целокупность
слоев
планеты…
Здесь, конечно, вспоминается речевой сплав державинской оды «Бог»:
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движенье вещества…
[14] В самой образной ткани цикла Андреева то тут, то там проглядывает ее теснейшее родство с духовной одой.
Солнц многоцветных царская нега
Ринет лучи, коронуя, к челу… —
у Андреева.
А вот Ломоносов, «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»:
Не солнце ль ставит там свой трон?
[15] Или Херасков:
В златой являлся порфире Всходяще солнце…
[16] У Андреева:
Отрезок вьющейся в мирах дороги.
Не жди кромешной тьмы заокошечной:
Миры — бесчисленны
и тропы многи…
У Хераскова:
Светилам круги сделав многи,
Им перстом показал дороги…
[17] У Державина:
Светил воззженных миллионы
В неизмеримости текут…
[18] У Андреева:
Как сверканье ста солнц на реке…
У Державина:
Как солнце в малой капле вод…
[19] У Андреева:
Там над сменой моих новоселий,
Над рожденьями форм надстоя,
Пребывает и блещет доселе
Мое богосыновнее Я;
И мое — и твое — и любого,
Чья душа — только малый ковчег;
Всех, чью суть оторочило слово
Ослепительное: человек.
У Хераскова:
Подобно вижу Человека:
В его вникаю существо:
О коль творение драгое!
В нем скрыто бытие другое:
И там сияет Божество!
И в лике Серафимов, будет
Сиять безгрешный Человек…
[20] Подобные примеры (их легко умножить) показывают прямую связь поэзии Даниила Андреева, проявляющуюся на разных стилистических и семантических уровнях, с традициями духовной поэзии.
Попробуем вчитаться в одно из стихотворений Андреева, на первый взгляд, не очень‑то с ними связанное. Это стихотворение «Заходящему солнцу» (1931–1950) из цикла «Сквозь природу»:
Как друзья жениха у преддверия брачного пира,
Облекаются боги в пурпуровые облака…
Все покоится в неге, в лучах упованья и мира —
Небо, кручи, река.
И великим Влюбленным, спеша на свидание
с Ночью,
Златоликий Атон опускает стопу за холмы —
Дивный сын мирозданья, блаженства и сил
средоточье,
Полный счастья, как мы.
Поднимает земля несравненную чашу с дарами —
Благовонья, туманы и ранней росы жемчуга…
В красноватой парче, как священники
в праздничном храме,
Розовеют стада.
Вечер был совершенен — и будет вся ночь
совершенной,
В полнолунных лучах, без томленья, скорбей
и утрат,
Да хранит тебя Бог, о прекраснейший светоч
вселенной,
Наш блистающий брат!
Этот гимн заходящему солнцу при первом прочтении кажется чрезмерно книжным. Правда, в цикле он не случаен. Ему предшествует еще одно стихотворение о закатном солнце: «Есть праздник у русской природы…», стихотворение с более выразительной пластикой и живым лирическим трепетом. В нем уже дан образ не только «огненного шара», но и явления одухотворенной вселенной, которое -
Беззнойно, безгневно, эфирно —
Архангельский лик наяву.
А в последующем стихотворении — «Соловьиная ночь» — изображается «чуткий сон бытия». Потому несомненно, что для поэта гимн «Заходящему солнцу» — необходимое и существенное звено цикла.
Уже первая строка в стихотворении «Заходящему солнцу» не красивость, а прямая отсылка к Псалтири, к 18–му псалму, в котором солнце «выходит как жених из брачного чертога». Псалом этот начинается словами «Небеса проповедуют Славу Божию и о делах рук Его вещает твердь». И Андреев всем стихотворением говорит о красоте и совершенстве вселенной.
