Здесь Нил Столбенский сел на камень и — вниз ли, вверх ли по Десне — взял и уплыл. Как в светлом сне. Притихший берег ивняками склонился вслед. И мы руками помашем облаку, волне, сверканью дня на быстрине над промерцавшими веками. Потом по лестнице крутой, по свежеструганым ступеням сойдём к неуследимым теням в листве сомкнувшейся, густой, куда к молитвенным коленям когда‑то брызнул ключ святой. 2000 6 На все крыши тучи нахлобучены. Так давай направимся туда, где в просветах небо и вода и Неруссы узкие излучины в зарослях никем не взбаламучены, где сквозь тени с листьями звезда падала без всплеска, без следа в птичий свист под ржавый всхлип уключины… Где колючек звездных плавники озаряют илистую тьму, лодка носом встряла в ивняки, занесло течение корму, словно ветер тучу у реки над холмами «Слова о полку». 2000 7 Там, за Десной, внизу туман. В нём Игорь — не с полком, так с ротой. Див смолк, и давится зевотой Тмутараканский истукан. Угрюмый идол северян, или веселый, косоротый, где внук Велеса пел, Боян, сменился храмом с позолотой. Сменилось всё. И облик слов. За тьмой прибрежных ивняков не слышно кликов лебединых. Не встретишь калики седого, что о Бояновых былинах бормочет, памятуя Слово. 2000 ВОСЕМЬ СТИХОТВОРЕНИЙ …Шли мы — не охотники, не разведчики, не искатели полезных ископаемых, просто — друзья, которым захотелось поночевать у костра на знаменитых плёсах Неруссы. Даниил Андреев 1 Куда дорога выводила? Нерусса узкая несла? Босой тропою Даниила, за всплеском старого весла. Следя стези его земные над всё смывающей водой, мы тоже жгли костры ночные и в лодке плавали худой. Нас тоже звёзды ослепляли на тёмном взгорке у Десны, не заводя в иные дали и трансфизические сны… Одна звезда не цедит света — осела в жгучих каплях рос, где одинокий след поэта травой забывчивой порос, где в синей гуще чернотала, сквозь тусклых сосен забытьё горел огонь, река мерцала, жизнь озаряло житиё. Над Удольем встали кручи, крутобокие холмы. Над Удольем встали тучи, а под ними встали мы. Встали. В старице кувшинки нежно дрогнут под дождём. Дождь без промаха дробинки кучно садит в каждый дом, в каждый узкий чёлн долблёный, в почерневшие мостки, в куст серебряно — зелёный, но без злости и тоски; не нарушив уток негу, не пробив гусей пера, в одинокую телегу, в кадку посреди двора. Ненадолго хлябь развёрста. Вышел на берег народ любопытствующий просто — кто их заводью плывёт? Бабки вышли попрощаться, разглядеть нездешних нас. Нам недолго собираться, но одна заводит сказ. Смотрит мутно, полудико, чудотворца житиё забубнив косноязыко, как поэт, — пойми её! Но сквозь наши разговоры жизни грустной не постичь… Дождь притих. — Прощай, Егорыч! — Заводи мотор, Кузьмич! 3 Спугнули цапель наши катера. Они, растаяв в зарослях весёлых, опустятся с небес, как вечера, в гнездовия на ветках полуголых, и попритихнут в нежной тишине, и вновь слетят к воде своих видений. А мы парим на вспененной волне и размываем ясность отражений. Мы искривляем зеркала небес. Но лишь пристанем к берегу — и снова в них распрямляется растущий в глуби лес, и облака ясны, как Божье слово. 4 На Новгород — Северский, вниз по Десне летим в древнерусском запальчивом сне, где смотрит бойницами ласточкин брег и цапли взмывают с реки на ночлег, где слева кубышки, а справа ивняк, где жовто — блакитный полощется флаг, где белый собор над зелёной рекой, и с берега машет мальчонка рукой. Ну что ж, веселее маши и глазей, мы вместе помянем удельных князей, и Слово опять перечтём о полку, и вверх проплывём ещё в этом веку. 5 Мир обречён, поскольку тишина лишь передышка в бешеной работе бессчетных механизмов, псевдоплоти, что страсти обезумевшей верна. Мир гибнет. И певучая Десна светло грустит на каждом повороте, и цапли в перепуганном полёте так шеи выгнули, что эта кривизна и ивняков, к воде прижатых, купы каких‑то выпрямлений жутких ждут… Понтонный мост. Стальной провисший жгут. И мужики затихли у перил. А рядом рыб серебряные трупы грядущий день уныло выносил. |
