Мрачное, безнадежное миновало лето, пришли и ушли осень и зима. Но к весне Форстериану охватила такая тоска по горам, по бурлящим ручьям и песням птиц, что она решила: либо умрет, либо вырвется на волю.

Однажды девочка подошла к окну и сквозь маленькую щелку глянула вниз. Она увидела, что под окном рассыпаны осколки стекла — чтобы пленницы, если бы им удалось открыть окно и бежать, изрезали себе ноги.

В это время на подоконник села птица — белый голубь старшей сестры Форстерианы — Фаризоды.

Как сообщить о себе домой, сестре? Писать Форстериана не умела, да и никто не умел дома читать. Девочка быстро отрезала свою черную косу, оторвала несколько ниток дорогой пряжи, из которой ткала ковры, и через щелку передала это верному голубю. Птица кивнула и улетела.

Фаризода, получив весть от младшей сестры, долго ломала себе голову над тем, как вызволить сестру. Наконец она решила пойти к старой Турсуное. Старуха одиноко жила в своей лачуге, собирала травы и коренья, которыми лечила больных. Поговаривали, что Турсуноя умеет ворожить, но если и умела, то была доброй ворожеей.

Турсуноя выслушала Фаризоду, глянула на месяц и промолвила:

— Свобода даром не дается, за нее надо платить кровью.

— Кровью Форстерианы? — испуганно воскликнула Фаризода.

— Да, кровью Форстерианы, твоей, всех ваших семерых сестер. И не только — но и кровью всех ваших подружек, таких же бедных детей. Так слушай, что я тебе скажу.

Через две ночи, на третью, когда месяц взойдет только после полуночи, Хамид будет давать во дворце большой пир. Как обычно, первыми опьянеют стражи, хоть наутро и поплатятся за это головой. В эту ночь, до восхода месяца, вы, сестры и подружки Форстерианы, пойдете ко дворцу, а голубь покажет вам окно покоя, где живут девочки. Босиком подкрадетесь к окну и откроете его. Говорю — босиком. Вы должны поранить стеклом ноги. Сейчас скажу, почему. Хамид вскоре узнает, что его рабыни бежали, кинется за ними в погоню. По немногим кровавым следам ему легко узнать, куда побежали его рабыни, но если следов будет много, он растеряется и замечется на своем коне по каменистому склону, а тем временем вы вскарабкаетесь на кручу, на которую не взобраться его коню.

Фаризода сделала все, как ее научила Турсуноя. Охмелевшие стражи не заметили подкравшихся девочек. Изрезав стеклом ноги, девочки распахнули окно и тихо позвали Форстериану. Та выпрыгнула в окно и, больно поранив ноги, даже не вскрикнула. Ее подружки по несчастью последовали за ней, так же отважно терпя страшную боль.

Девочки врассыпную бросились к склону. Трудно было им бежать, болели ноги, но беглянки не проронили ни стона, боясь выдать себя и потерять свободу, добытую такой дорогой ценой.

Девочки уже взбегали по каменистому, еще покрытому снегом склону, когда услышали цокот конских копыт.

— Хамид за нами гонится! — воскликнула Форстериана, поторапливая подружек. — Девочки, бегите скорей!

Девочки бежали, словно их нес ветер, но Форстериану начали покидать силы. Она отстала от сестер и подружек. За ее спиной уже храпел конь Хамида. Неужели она опять окажется в плену ненавистного богача, не увидит больше солнца и гор?

«Нет, лучше умереть на свободе, чем зачахнуть в неволе!» — И Форстериана бросилась коню под ноги. Конь растоптал ее подковами, но и сам оступился и сломал ногу. Разъяренный Хамид поплелся домой, поклявшись рано утром погнать всех слуг за беглянками.

Форстериана, окровавленная, поднялась, но, сделав несколько шагов, замертво упала на снег.

Поутру на заснеженную возвышенность пришел Хамид с толпой слуг, и взору их открылось невиданное зрелище: на белом снежном покрове расцвели бесчисленные красные цветы.

— Такова моя история, вот почему меня зовут Форстерианой, — закончила свой рассказ Форстериана и замолчала.

Молчал и Подснежник.

У меня по спине пробежал озноб, и я встала. Укутавшись в платок, я вышла в сад.

Вот так диво — когда же успел выпасть этот мягкий снежок и застелить сад белым покрывалом? А на цветочной клумбе, возле стены дома, пылал красный цветок Форстерианы. Я наклонилась и увидела крупную прозрачную слезу, примерзшую к поникшему колокольчику Подснежника.

На болотистых лугах и травянистых трясинах среди леса вы, наверное, замечали странный цветок. Он цветет на толстом водянистом стебле, у него один-единственный лепесток, который, точно белое крыло, обнимает желтый, похожий на заскорузлый кулачок, початок. В деревне его называют белокрыльником, а в городе, где цветок этот выращивают в горшках, — каллой. Вот какую сказку про этот цветок рассказал мой дед.

Жил-был мальчик, звали его Янит. Был он румяный и веселый, как все ребята, пригретые ласками солнца и матери. Славный парень вырос бы из него, если бы злая болезнь не свела в могилу его мать.

Суровой стала жизнь к Яниту, когда он лишился материнского крыла. Отец привел в дом мачеху — злую зеленоглазую женщину, одного взгляда которой Янит пугался.

Мачеха привела с собой в приданое целое стадо свиней — черных и белых, пестрых и пятнистых, и Янит пас их от восхода до заката, от зеленой весны до серой осени. На краю пастбища была глубокая грязевая яма, куда свиньи в жару повадились ходить валяться. За ямой лежало картофельное поле. Одна из пятнистых свиней своим пятачком вынюхала там что-то лакомое. Точно воровка, она обычно кралась по трясине к картофельному полю, и Яниту не раз приходилось месить грязь, чтобы прогнать ее оттуда. По вечерам он возвращался домой весь в грязи, а мачеха не давала ни капли теплой воды, чтобы вымыть руки и ноги. Они потрескались и заскорузли, как старые коряги.

Раньше у Янита было много друзей по веселым играм. Теперь дети сторонились грязного, оборванного свинопаса. Он издали глядел на беспечно игравших ребят и насвистывал «Солнышко бегом бежало». Однажды, задумавшись, он не заметил, как свинья с поросятами перелезла через яму и принялась рыться в картофельном поле. Дети мачехи увидели это и, не сказав Яниту ни слова, побежали к матери жаловаться. Свинопас очнулся от удара розгой по спине. Испугавшись, он кинулся по топи, выгнал свиней, но, бредя назад, оступился на осклизлой коряге и во весь рост растянулся в грязи. Когда он, с ног до головы измазанный, выбрался на берег, мачеха снова исхлестала его розгой. Однако куда больнее были издевки других детей. У извозившегося в грязи Янита остался чистым один бок, похожий на белое крыло.

— Белокрыльник! Белокрыльник! Смотри, белокрыльник, — визжали дети, подпрыгивая от восторга. Кличка эта прилипла к Яниту крепче черной грязи. Теперь никто иначе не называл его, словно у него никогда и не было другого имени. Даже отец, гладивший иной раз, тайком от мачехи, сына по головке, трепал его теперь за ухо и смеялся:

— Ах ты, Белокрыльник, срамишь ты меня да и только!

Выдалось знойное лето. Трава выгорела, хлеба увяли. Грязевая яма высохла и затвердела, как каменная, мухи и оводы донимали свиней, которым больше негде было поваляться. Пыхтя и сопя, они сновали по голому пастбищу и рвались в лес, где на заросшем озере еще можно было найти влагу. Там, где было озеро, теперь простиралась трясина, только на самой ее середине зияло черное окнище, в которое даже не смотрелось небо.

Жара и засуха все усиливались, высохла и трясина. Лишь окнище, точно черный глаз, коварно пыталось завлечь какого-нибудь искателя прохлады. Издалека обходили окнище звери, с криком пролетали над ним изнывающие от жажды птицы. И только глупый поросенок из стада мачехи, измученный жарой, бросился туда купаться. Окнище злорадно схватило его в скользкие объятия и не отпускало. Поросенок начал тонуть. Перепуганный Янит побежал домой за помощью. Но глаза мачехи загорелись, такие же зеленые и злые, как окнище на трясине. Она схватила Янита за ухо и потащила к трясине.

— Ты сам вытащишь мне оттуда поросенка!