«Вася меня поймет», — обрадованно подумал Женя, когда пришло время объявить о своем поступке.

Однако Вася не понял. В отличие от мамы, безмолвно всплеснувшей руками, он в упор спросил:

— Ты что, спятил?

На такой вопрос новобранец еще не готов был ответить. Оставалось молча слушать, как все бранили его за безрассудство.

Женя крепко спал, когда на кухне семейный совет обсуждал его судьбу. Было решено, что Василий попросит отпустить Женю с пулеметных курсов в распоряжение-его авиационной части.

Наутро Василий один сходил в фабзавком.

— Ну все. Пойдем собираться. Поедешь со мной в Тверь, будешь там служить, — возвратившись, с порога объявил Василий.

— Мама, я буду служить при аэропланах! — Женя бросился к Марии Яковлевне.

— Вась, а зря ты маме не разрешил проводить нас на вокзал, это же недалеко, — упрекнул Женя брата, когда они вышли из дому. Перед глазами все стояла картина, как мама, обхватив сыновей, повисла без сил, причитая: «Не покидайте меня, старую, дорогие соколики!»

— Да, ты думаешь, тебя там, на вокзале, ждет мягкий вагон? «Прощайтесь со своей матушкой, товарищ Женя, мы подождем, а потом тронемся». Черта с два! — почти со злобой шутил он. — Мы еще намотаемся по путям, пока найдем нужный эшелон, а потом зайцами, возможно, на крыше поедем. Так как ты думаешь, приятно будет маме видеть это?

Такая перспектива Женю не охладила. Он весь был в мечтах о предстоящей встрече с аэропланами.

Видимо, у Воробья наступила полоса везения, потому что уже на втором пути оказался эшелон, в котором две платформы отцеплялись в Твери. В темноте братья залезли под брезент и устроились на каких-то ящиках.

Воробей своего добился, он уезжал служить в авиацию!

— Вставай, авиатор, приехали, — растолкал Василий брата.

Ехали, должно быть, долго, потому что начавшийся в Москве редкий снег здесь, в Твери, лежал на земле толстым одеялом. Выбравшись из-под брезента, братья спрыгнули на землю и уверенно двинулись к водокачке. Жене хотелось говорить о предстоящей встрече с аэропланами.

Совсем другие мысли заботили Птухина-старшего.

Там, дома, соглашаясь взять Женю, он и не думал, как объяснить появление брата в авиагруппе. Теперь, со всей конкретностью, в его воображении возник образ командира группы Комаровского, бывшего подполковника царской армии. Василий еще по старой привычке испытывал страх перед такими выхоленными, надменно холодными офицерами. А тут такое.

Комаровский после революции ни в чем не изменился, особенно если дело касалось дисциплины и внешнего вида. Нет, он не бьет по физиономии, да, вероятнее всего, не бил и при царе, но, прищурив немигающие глаза, сначала загипнотизирует, а потом процедит: «Сейчас же сделай…», и так произнесет фразу, как будто не договорил всего одно слово: «скотина». Нет, Василий к Кома-ровскому за помощью не обратится. Вот если бы командир второго отряда — выходец из рабочих, хотя и бывший поручик царской армии, Евгений Татарченко, вник в положение Василия, то можно было бы надеяться на благополучный исход. Это ведь Татарченко, довольный службой Василия, ходатайствовал о предоставлении красноармейцу аэродромной охраны Птухину краткосрочного отпуска домой.

В натуре командира второго отряда гармонично сочеталось четкое пролетарское мировоззрение с дисциплиной и исполнительностью, привитыми за годы учебы в офицерской школе. Простой в обращении со всеми, Татарченко нередко давал отпор сторонникам огульной критики военспецов, в то же время пресекал проявления кастовой спеси последних.

— Вась, — вывел брата из раздумий Женя, — скоро увидим аэропланы?

— Да.

— А как аэроплан поворачивается в полете?

— Ну и надоедливый же ты! Скоро сам все узи-дишь, — прекратил вопросы брат. Да и что он мог ответить, если сам об аэропланах знал не больше Жени. Только недавно начал к ним подходить близко. До этого, неся службу в охране аэродрома, видел их только издалека. А ведь до революции к ним, охранникам, даже мотористы относились свысока. Потому-то так и дорожил Василий вниманием к себе Татарченко,

Подошли к баракам, У одного из них трое красноармейцев в длинных шинелях с подоткнутыми под ремень полами расчищали снег широкими фанерными лопатами.

— Здорово, Птухин! — поднял голову один из них. — Как поживает Белокаменная?

— Здорово, братцы! Как везде — борется с трудностями… Подожди здесь, никуда не ходи, я сейчас, — обратился он к Жене.

— Постой, — схватил тот за рукав Василия, — а где аэропланы?

— О-о-о, — только-то простонал старший брат и, махнув рукой, быстро скрылся в бараке.

Когда Василий в сопровождении Татарченко показался на крыльце, Женя трудился вместе с красноармейцами далеко от барака.

— Женя, — крикнул брат, — подойди сюда! Подбегая к крыльцу, Женя на ходу радостно объявил:

— Теперь я знаю, почему поворачивается аэроплан. У него на хвосте и крыльях есть рули! Во!

— Ну нет, — обратился Татарченко к Василию, — за такого парнишку я согласен схлестнуться на виражах с Комаровским. Иди устраивай его пока у себя. Да объясни, пусть не показывается на глаза командиру группы.

Запрет не болтаться по городку, а тем более на аэродроме возле ангар-палаток, Женя вытерпел только сутки. Прошло три дня, а он уже стал признанным безотказным помощником всех мотористов. Даже Татарченко его уже видел в ангар-палатке и приветливо здоровался.

Женя старательно мыл в ведерке с керосином свечи мотора «рои», помогая своему новому другу мотористу Пете Пумпуру, когда возле него остановился высокий, затянутый в ремни военный с короткими аккуратными усиками. Обтерев тряпкой свечу, Женя сунул одну закоченевшую руку за пазуху, а вторую отогревал, часто выдыхая на нее воздух.

— Замерзли руки? — процедил военный, почти не разжимая губ.

— Ага. — Женя тряхнул головой, отчего оттопыренные отвороты шапки-ушанки одновременно качнулись, как уши у теленка.

— А кто же вы будете, позвольте узнать?

— Женя я, Птухин. Брат Васи, может, знаете?

Женя с готовностью, чистосердечно отвечал на все вопросы командира группы, и тот вскоре в общих чертах узнал бесхитростную его биографию. К ним подошел Татарченко, вызванный Пумпуром в предчувствии недоброго.

— У него есть куча сестер, могли бы и их приютить, если уж вы решили из авиаотряда сделать цыганский табор. Извольте дать ответ, что это значит? — Вопрос был в духе Комаровского, что называется, под самое ребро.

— Парня не просто приютили, ему дали возможность заняться делом, о котором он мечтал. Это одно из преимуществ его жизни при новой власти.

— И какими штатами вы предусмотрели его пребывание здесь? — еле сдерживаясь, процедил Комаровский.

— Парень будет помощником моториста. Ему уже семнадцать лет, — поспешил заверить Татарченко.

— Глубоко ошибаетесь, ему пятнадцать, справку он подделал, так сказать, из патриотических чувств.

— Ради таких чувств можно простить ему этот грех… Но дальнейшие объяснения Комаровский уже не слушал.

Впервые присутствуя при таком разговоре, Женя ни жив ни мертв стоял с широко открытым от страха ртом.

— Уже можно закрыть, — Татарченко легонько приподнял ему нижнюю челюсть. — Ну вот, слышал, Комаровский сказал, что ты очень хороший парень и он с радостью берет тебя своим заместителем.

— Все, выгонит, — сокрушенно опустил голову Женя.

— Не выгонит, справку ты подделал здорово, я бы не догадался, не расскажи мне твой брат. А справка — это брат, единственный аргумент в нашу пользу.

Видно, сойдясь на среднем варианте: не выгнать, как требовал Комаровский, и не назначить помощником моториста, как предлагал Татарченко, Женю определили аэродромным красноармейцем.

— На померяй, где надо — ушьем, — подал Василий брату комплект зимнего, изрядно поношенного обмундирования. — И, главное, поставили тебя на довольствие, а то оба ходим ни сытые, ни голодные, так, как будто нанюхались вволю на кухне чечевичной каши.