…Первый день полетов, видно, молитвами учлетов выдался словно по заказу. Светило яркое январское солнце. Звонко хрустел снег под ногами учлетов, вытаскивавших из ангара «Анрио Н-14» [ «Анрио Н-14» — двухместный биплан французского производства. В России было 30 самолетов, используемых в летных школах. Максимальная скорость 105 километров в час]. Обшивка искрилась разноцветными огнями изморози.

Но Женя ничего этого не замечал. Он знал, что полетит первым, старался изо всех сил сам и подгонял Других.

— Не мельтеши, Птухин, — несколько раз одергивал его неповоротливый моторист Егор Попович, — успеешь, налетаешься.

Но так, как шевелится Попович, можно и не успеть. Женя заметил, что Егор не только легко уступал ему часть своей работы, но и вообще умышленно все делал медленно в надежде на птухинскую нетерпеливость. Потому и получалось, что почти всю работу по подготовке машины к полету Женя делал сам.

Самолет «анрио» был для Жени новинкой, хотя и имел давно знакомый ротативный мотор «рон». Старое фармановское высокое четырехколесное шасси с маленькими колесами делало его похожим на стрекозу, севшую в лужу и вытянувшую ножки, чтобы не замочить брюшко и крылья. По-стрекозиному выглядел и длинный тонкий фюзеляж. Сейчас на лыжах он выглядел более солидно. Ребята выбивались из сил, срывая мотор с компрессии, но тот только брезгливо фыркал, выбрасывая белые клубы переобогащенной смеси.

— Балда ты, Егор, а не моторист. Метлой тебя нужно гнать из авиации, перезалил смесь. Давай ключи, я свечи выверну для продувки.

— Ну ты, потише, а то всех разгонишь, метельщик, — взъерошился Попович.

— И гнать не просто метлой, а поганой, — уточнил внезапно подошедший к самолету Саввов.

Наконец заработал мотор.

Находясь в передней кабине, Женя напряженно ловил каждое слово Саввова, когда тот, садясь в самолет, приказал снять ноги с педалей и не касаться управления, пока он не подаст сигнал: покачает штурвалом из стороны в сторону.

Казалось, Саввов еще не сел как следует в кабину и, конечно, не привязался, а мотор взревел, самолет дрогнул, дребезжа, рванул с места. Видимо, решив наказать Поповича, инструктор не давал ему знак оставить плоскость: самолет несся с большой скоростью, и ноги Егора едва касались земли. Почти в тот момент, когда Саввов махнул рукой, Попович распластался в воздухе и покатился кубарем, взметая снег.

Женя обратил внимание, что рулить на самолете не так уж приятно: жестко, грубо, и громко стучат лыжи, а на разворотах сильно прижимает к внешней стороне.

Где, в какой момент инструктор начал взлет, Женя не заметил. В общем грохоте он не понял, когда мотор вышел на полные обороты и горизонт ушел куда-то вниз. Стало намного тише, и ясно обозначился свист встречного потока. Самолет почти без выдерживания начал быстро отдаляться от земли, хотя, как учил Саввов еще на земле, «его надо придержать для разгона скорости, после чего плавно перевести в набор, — повторял про себя Птухин, — и на высоте пятнадцать метров прибрать обороты».

Но инструктор ничего не убирал. Незаметно горизонт снова поднялся до обреза кабины. С большим запозданием Женя сообразил, что они летят в горизонтальном полете. Казалось, будто самолет с работающим мотором подвешен над землей. Еле заметно перемещались внизу дома, кустарник, а лес просто разворачивался на месте.

Сердце, сильно трепетавшее после взлета, успокоилось. Женя положил руки на колени и поймал себя на том, что острого ощущения от полета, о котором он много мечтал, вовсе нет. Словно он уже давно летает и это очередной полет. Стало немного обидно. «Может, я все это перестрадал в мыслях, может, и ничего особенного в этом нет?.. Все-таки шесть лет с летчиками, наслушался рассказов о всяких ощущениях!»

Отвлек внимание от размышлений разворот. Горизонт сильно накренился, и Женя, боясь вывалиться, крепко уцепился за борт обеими руками. Боковой поток воздуха ударил в лицо, и сразу стал мерзнуть нос. Отпустить руки Женя так и не решился, пока самолет не перешел снова в горизонтальный полет. Начали мерзнуть руки, ноги, спина. Женя втянул голову, наклонился вперед и стал наблюдать, как ритмично колеблется нитка на обшивке фюзеляжа.

Вдруг самолет мелко задрожал, и Женя, посмотрев на инструктора, понял, что Саввов дает знак взяться за управление. Поднятые вверх руки инструктора означали, что управлять самолетом должен только Птухин.

В тот же миг самолет начал валиться. Едва Женя выхватил его из одного крена, как он начал заваливаться на другой бок, одновременно опуская нос. Не успел Птухин подвести его к горизонту, как, не останавливаясь, самолет перешел в набор высоты с одновременным разворотом.

Началась упорная борьба за горизонтальное положение. Самолет совершенно игнорировал попытки учле-та стабилизировать положение. Женя бросил сектор газа и, уцепившись за штурзал двумя руками, пытался удержать взбесившийся самолет. Вскоре со лба покатились капли пота, застилавшие глаза. Спина взмокла. В руках появилась страшная усталость.

«Боже мой, когда это прекратится! Почему Саввов не возьмет управление, мы же упадем!» Женя оглянулся и с ужасом увидел: все так же подняты руки и бесстрастно лицо инструктора.

«Он с ума сошел! Сколько же можно издеваться? Правда говорили, что он ненормальный. Я больше не могу. Сейчас брошу, будь что будет!»

Женя закрыл глаза, отпустил штурвал, в изнеможении откинулся на спинку сиденья. И… самолет плавно стал выходить из крена, нос поднялся почти к горизонту, и прекратились вихляния. Птухин не верил своим глазам. Самолет медленно, с небольшим креном терял высоту. С опаской, легонько потянув за ручку управления, он увидел, как нос стал послушно подниматься к горизонту. Боясь, что самолет снова полезет вверх, Женя бросил ручку и заметил, что движение линии горизонта прекратилось. Точно так же он убрал крен.

«Все. Теперь главное — не делать никаких движений, пусть так и летит». Сознание обожгла мысль: «Инструктор видел мое состояние! А я, как истеричная баба, от страха глаза закатил. Наверняка подумает, что я трус. Стыд! Куда деваться? А вот возьму сейчас и сигану за борт, докажу, что я не трус!»

Мысль показалась настолько единственно верной, что Птухин даже взялся рукой за борт… «А вдруг подумает, что я свихнулся от страха? — Руки и ноги противно обмякли, стали ватными, чужими. — И почему я так перепугался? Ведь он тоже не хотел разбиваться, а сидел спокойно. Значит, было не так уж страшно?»

Мелко задрожала ручка. Женя не сразу сообразил, что это значит. Он обернулся и увидел: Саввов дает знак разворачиваться влево. Почти машинально Птухин стал медленно накренять машину. Когда крен достиг примерно той же величины, как у инструктора, Женя немного отклонил ручку в обратную сторону и с удивлением увидел, что «анрио» замер в этом положении. «Так он же слушается, если делаешь все плавно! Саввов говорил об этом! Как же я забыл!»

Женя вывел машину из разворота, переложил в другой крен, потом еще и еще. Так же осторожно он немного потерял, а потом набрал высоту. Ну да, слушается же! Это совсем нормальный самолет!

Саввов дал знак передать управление. Самолет резко стал снижаться в глубокой спирали. Жене показалось, что еще очень далеко до земли, но вот лыжи стукнулись о снег, самолет слегка подскочил и заскользил по снегу. На большой скорости они зарулили на заправочную линию.

— Товарищ инструктор, учлет Птухин. Разрешите получить замечания!

Густые черные брови Саввова поехали вниз, а из-под них лукаво мелькнули темно-карие глаза.

— Получишь потом, а пока иди обсушись в каптерку.

Стоять было глупо. Птухин повернулся. Настроение испортилось. «На что он намекает?»

Сначала все шутили, а потом какой-то злой неотвратимостью стало совпадение морозных дней с очередью Лепиксона отмывать обшивку самолета от послеполетного нагара. Зима в конце 1923 года была морозной. И если на градуснике ниже минус 25, непременно самолет моет Лепиксон.