— Так я пойду, — произнес он сдавленно. — Извините меня, Марина.

Он впервые назвал ее по имени, и Марина подумала, что, если они будут жить вместе, то она никогда не осмелится назвать его иначе, чем по фамилии, — и вздрогнула, потрясенная этой бог весть почему пришедшей мыслью. И сразу же в памяти всплыла та библейская фраза об иноплеменных, теперь уже до конца: «…и не вступай с ними в родство, дочери твоей не отдавай за сына его и дочери его не бери за сына твоего, ибо ты народ святой у бога твоего…» Но все ее существо противилось этому, не принимало страшный смысл заповеди, требующей не отчуждения даже, а жестокой неприязни, повседневной непримиримой вражды. В душе ее возрождалось стремление к добру, доверчивости, к светлой радости, и в этом обновленном чувстве не было места жестокости. Упрямое сопротивление темному, жуткому, что снова грозило ей, знакомо сжималось в ней пружиной, готовой в любое мгновение расправиться и толкнуть ее на отчаянный, смелый, может быть, безрассудный, но совершенно необходимый поступок. «Вот возьму и назло им всем выйду за Курбанова, — освобожденно подумала Марина. — Возьму и выйду». Но где-то в другой клеточке мозга жила, источая расслабляющую боязнь, иная мысль — о том, что между ними стоит невидимая Курбанову, но такая ощутимая для Марины стена и что стена эта рухнет и разлетится в прах еще не скоро.

— Я понимаю тебя, — кивнул Шутов. — Бороться и искать, найти и не сдаваться. Так?

— Ага. — Женя сидел напротив, упершись локтями в стол, подперев ладонями голову; уши его смешно оттопыривались, отчего был он похож на какого-то зверушку, на Чебурашку, может быть, но Шутов подавил в себе улыбку. — Только самому, без подсказок.

— Мир полон тайн, друг Женька, — сказал Шутов серьезно. — Неразгаданных тайн. И одна из них — тайна духа.

— А вы, когда моряком были, встречали Летучего Голландца? — заблестев глазами, в миг наполнившись предвкушением необычайного, захватывающего, спросил теня.

Шутов поморщился, ответил неопределенно:

— Много чего довелось мне повидать.

— Расскажите, — в голосе мальчика зазвенело нетерпение.

Усмешка тронула обветренные, сожженные водкой, истрескавшиеся губы Шутова. «С тебя-то чего взять, — подумал он. — Пол-литра не поставишь». И вслед за этой мыслью, за кривой усмешкой кольнула досада, какое-то мимолетное угрызение внутренним сквозняком потянуло. Не верил он, не позволял себе поверить, что стало это у него своеобразной, никем нигде не повторенной формой вымогательства, что и со звонком этим, и со всем туманом парапсихологии уподобился поющему по железнодорожным вагонам пропившемуся попрошайке, — думал еще: просто свой, компанейский парень, которого угостить каждый рад…

— Был такой случай, — по привычке угождать, завладеть вниманием начал он. — Несколько судовых радиостанций услышали сигнал бедствия в районе Малаккского пролива. Радист отстучал: «Погибли все офицеры и капитан… Возможно, в живых остался я один… Я умираю». И все. В том районе было тихо, никакого шторма. Спасатели быстро нашли в море пароход «Уранг Медан». На борту все были мертвы, даже судовой пес. Капитан лежал на ходовом мостике, остальные — кто где, по всему кораблю. Так никогда и не узнали, что же произошло на «Уранг Медан».

— Может быть, напали пираты? — Округленными глазами Женя смотрел на Шутова, и лицо его отражало ощущение близости к волнующей тайне, прикосновение к которой и пугает, и неотвратимо влечет.

— Никаких следов насилия, борьбы, никаких ран, причина смерти не установлена, — тихим скорбным голосом, каким говорят рядом с покойником, ответил Шутов и чуть не добавил: налей по одной за помин их несчастных душ…

— Что же тогда? — поддаваясь его настроению, с сжимающимся сердцем спросил Женя.

— Я думаю — результат паранормальных явлений, — привычно рисуясь, придавая лицу значительность и неясность, произнес Шутов. — Дух таинствен. В мире действует скрытый универсальный принцип, природа которого не разгадана. Ты не слышал об экспериментах на американской подводной лодке «Наутилус»? Ну да, конечно… Там с помощью телепатии поддерживалась связь сквозь толщу воды и металлическую обшивку.

— Как же?.. — воскликнул сорвавшимся голосом Женя, чувствуя, как холодок от прикосновения к тайне обволакивает все внутри.

— Ты хочешь понять механизм телепатии? — удивленно вскинул брови Шутов. — Я бы тоже хотел. Но восприятие мыслей по сенсорным каналам пока не имеет объяснения. («А что если попробовать? — подумал он, оценивающе разглядывая подавшегося к нему, завороженного мальчишку. — Чем он лучше других? Ребенок? Так я не растлеваю его…») Я расскажу еще случай, только… скажи, старик, ты не мог бы раздобыть рубль дня на три? Понимаешь, так получилось…

— Конечно, могу! — восторженно, будто одарили его, вспыхнул Женя. — У меня как раз есть!

— Но ведь тебе деньги дали для дела, — испытывая судьбу благородством, подсказал Шутов.

— Да ерунда! — Женя даже засмеялся от переполнявших его чувств, роясь уже в портфеле. — Это на завтраки, а я не хочу. В буфете толкотня всегда такая… Только у меня мелочь, — виновато, сразу же скиснув, добавил он.

Улыбка его стала жалкой, но Шутов не заметил этого. Саднящее подспудное чувство беспокойства, владевшее им весь этот субботний день, ослабло: на бутылку «Ашхабадского крепкого» теперь у него есть, а остальное приложится. Он не потянулся за горсткой двадцатикопеечных монет, выложенных Женей на стол, но смотрел только на них.

— Так вот слушай… Дело было в Голландии. Какой-то тип ограбил девушку, ударив ее молотком. Девушка грабителя не разглядела, полицейские не знали, кого и заподозрить. И вот доктор Тенхэф, директор парапсихологического института при Утрехтском университете, привез о полицию сенсетива Жерара Краузе…

— Кого? — не понял Женя.

— Сенсетив, медиум — это кто спиритические сеансы проводит. Так вот этот Краузе взял в руки молоток, которым ударили девушку, и стал называть приметы грабителя: такой-то рост, такой-то цвет волос, левое ухо изуродовано. Представляешь, как издевательски ухмылялись полицейские? Они приняли Краузе за шарлатана, в лучшем случае за сумасшедшего. Но вскоре по другому делу был задержан мужчина, у которого левое ухо было в грубых рубцах. На допросе он признался, что напал на девушку, ударил ее молотком…

— Но ведь это непостижимо! — Пораженный Женя даже головой замотал, не смея верить, боясь оказаться одураченным, жаждущий, требующий каких-то уверений, подтверждений, клятвы, наконец.

— Верно, непостижимо, — покорно согласился Шутов и ладонью смахнул на другую ладонь горстку монет со стола. — Но факт, друг Женя, к тому же описанный в литературе.

— А мне… Я хочу прочитать эту литературу, — не проговорил — простонал мальчик. — Дайте мне…

— Ну, такие книги у нас не издают, — сокрушенно развел руками Шутов и, мельком скосив глаза, пересчитал деньги — верно ли рубль.

Говорил он и делал всякие подобающие случаю жесты заученно, механически, не боясь разоблачения, знал, с кем дело имеет. Он и сам уже почти уверовал в то, что рассказывал, забыв, что вычитал все из одной-единственной, как-то случайно попавшейся книги, изданной как раз у нас, а не где-то, «Парапсихология» профессора Хэнзела, в переводе с английского. Листал он ее тогда от скуки, от нечего делать, от случившегося безденежья, не думал, что может на что-то сгодиться. Когда же в компании кто-то затеял разговор о телепатии («А вот было с одним: вдруг как ударило его — брат умер. И верно — пришла телеграмма, что именно в тот самый день и час брат скончался. Правда, близнецами они были»), Шутов и ввернул рассказ о Жераре Краузе, умолчав, естественно, о приведенных в книге фактах разоблачения. И видя живейший, подогретый спиртным интерес к теме, стал подкидывать еще истории, без ненужных, как он считал, комментариев профессора Хэнзела. Потом пришло время, когда показалось, будто и сам он причастен к психическому феномену. Тогда-то и придумал коронный свой номер со звонком — на последний случай, чтобы зазванный приятель расщедрился, раскошелился еще на одну бутылочку, последнюю, расставанную, наисладчайшую…