Снова заперев дверь, они вернулись в коридор. Тени вокруг них сгущались, и, когда Роза впустила племянницу в другую комнату, Элизабет поначалу ничего не могла разглядеть. Но вскоре за нагромождением стульев увидела маленький белый платяной шкаф, куда ее мать складывала белье и прочие вещи. Тут же среди ящиков стоял комод, от которого в комнате Бланш осталось только светлое пятно на обоях. Повернувшись, Элизабет споткнулась о детскую коляску и чуть не упала на бесформенные пакеты, в беспорядке валявшиеся на полу. Видно, комната служила кладовой.

— Вот тут и выбери закуток поуютней, — сказала Роза. — Сейчас я найду для тебя одеяло. Может, оно немного кусачее, но на твоем месте, моя милая, я бы спала, не раздеваясь, меньше будет возни с одеждой.

Элизабет ничего на это не сказала. Старуха и девочка присели на край медной кровати и некоторое время сидели молча. Только Роза время от времени испускала шумный вздох и качала головой. Поставленная на этажерку свеча освещала эту немую сцену, которая продолжалась до тех пор, пока за окном не стали вспыхивать первые звезды. Элизабет внимательно смотрела на кусочек неба, который могла видеть, глядя через плечо. Она так и сидела в шапочке и пальто, засунув руки в карманы, дрожащий свет свечи освещал ее в профиль, золотил большие черные зрачки и окаймлявшие лицо локоны. Хоть рядом с Розой она чувствовала себя несчастной, тем не менее предпочитала общество этой странной женщины пугавшему ее одиночеству, так как Роза, несмотря на свой ужасный язык, связывала Элизабет с внешним миром. В какой-то момент девочке захотелось спросить тетку, как называется вон та яркая звезда над крышами, и она протянула было руку к старухе, которая терла себе колени, бормоча что-то под нос, но так и не решилась. При всей детской наивности Элизабет смутно понимала, что в поведении тетки много необычного. Эта грубость, эти громкие речи, прерываемые долгим молчанием, какая-то вялость во взгляде и постоянные воспоминания о своих умерших близких к месту и не к месту — все это девочка наблюдала молча и сравнивала Розу с теми людьми, с которыми общалась до сих пор.

Про обед не было и речи, и очень скоро Роза объявила, что пора спать. Поискала одеяло для Элизабет в комоде, не нашла и в конце концов сняла одно из одеял со своей кровати — поступок сам по себе похвальный, но он сопровождался таким ворчаньем, что этот акт милосердия потерял все свое величие. Потом Роза взяла свечу и вернулась в кладовую, куда неотступно последовала и Элизабет: она боялась темноты и ходила за теткой по пятам.

Несколько минут Роза водила свечой между стульев и ящиков, которые при таком освещении казались сказочными стенами и башнями. Ее гигантская тень металась по переборкам кладовой, девочка то и дело теряла тетку из виду за пустым шкафом или поставленной «на попа» ванной, напоминавшей саркофаг, и тогда Элизабет видела лишь тень Розы на потолке, крупную сгорбленную фигуру, окруженную красноватым гало. Наконец, сдвинув кресло, из которого вылез уже почти весь волос, Роза обнаружила прямоугольный просвет среди хлама, куда и бросила одеяло.

— Ну вот, — сказала она. — Тебе тут будет тепло, как в гнездышке. Где ты?

Элизабет перелезла через футляр швейной машинки, забралась на ящик и спрыгнула к тетке. Вокруг громоздились в беспорядке вещи, которые почему-то не обрушивались, держались вопреки всем законам равновесия. Ножки дырявых и хромых стульев торчали во все стороны; сначала, видимо, их складывали пирамидой, пока не произошел обвал и они все не перемешались, образовав какое-то подобие чудовищного куста. Справа от этого наводившего страх нагромождения Элизабет увидела детскую коляску, о которую споткнулась, а за теткиной спиной заметила штофное кресло, его могучая спинка напоминала сидящего на корточках великана.

— Вот так, — повторила Роза, водя свечой вверх и вниз. — Если не будешь вертеться, ничего на тебя не свалится. Завернись в одеяло и спи до утра, не ворочайся. Вот. Ну ладно, желаю тебе спокойной ночи.

И старуха поставила огромную ногу на ящик. У девочки сжалось сердце.

— Тетя Роза, — пробормотала она, — не уходите пожалуйста.

— А? Ложись, ложись спать, красавица. Когда наступает ночь, я отхожу ко сну, а как рассветет — встаю.

Роза невесело засмеялась, обнажив десны, и при освещавшем ее снизу свете свечи лицо ее казалось особенно безобразным. Но Элизабет все равно пробовала задержать ее.

— А чья это мебель, тетя Роза?

— Ты еще спрашиваешь? Да наша, конечно, мужа и моя, ведь когда-то мы жили на приличной улице. В столовой висели настенные тарелки, а посередине потолка — газовая люстра.

И старуха уставилась в какую-то точку в темноте, будто снова увидела те самые предметы роскоши.

— Девять лет мы жили припеваючи. Были счастливы, да, я могу сказать, что мы были счастливы. Бывает, мужчины пьют. Шарль не пил. Жили душа в душу. Не считая, конечно, недоразумений на кухне.

Черты лица старухи внезапно оживились, подсвечник заплясал в ее руке. Она повысила голос:

— Он, можно сказать, собирал пыль со всей квартиры на свои шлепанцы, а потом приносил ее на кухню. «Роза, мне нужна крупная соль! Роза, где тут у тебя спички?» Да ладно, — сказала она уже спокойнее. — Он умер, погиб на лесопилке двенадцать лет и один месяц назад. Не остерегся… тут ему и конец пришел.

Взгляд старухи упал на детскую коляску. Загадочно улыбнувшись, она положила огромную красную руку на перекладину коляски и слегка толкнула ее назад.

— А вот это, — сказала она шепотом, — коляска Эммануэля. Он покинул нас, прежде чем начал ходить… Немножко был похож на отца, но глаза у него были мои… Понять его было невозможно. Потом говорили, что это, мол, дурной знак…

Произнося эти слова, Роза продолжала катать коляску взад-вперед, колеса издавали звук, напоминавший мяуканье. Наконец она поднесла палец к губам, призывая девочку к молчанию, как если бы младенец все еще спал под черным капотом коляски, и, подобрав юбку до колен, перешагнула через швейную машинку. Исчезла за шкафом, но Элизабет все равно проводила ее взглядом до двери, пока среди этого хаоса горела свеча, бросая красноватые отблески на темную рухлядь.

Когда шаги Розы затихли в коридоре и Элизабет осталась одна, она стала на колени и замерла на брошенном на пол одеяле. Думала, если не шевелиться, она постепенно успокоится, но страх ее был так велик, что слышно было из-под пальто, как колотится сердце. Детские страхи — это целый мир, темный и сложный, о котором взрослые не имеют представления, там свое небо и свои бездны, небо без звезд, бездны без просветов. Десятилетний путник волей-неволей попадает в эту ночную страну, где тишина имеет свой голос, а темнота заполнена какими угодно образами, он знает, что у выхода из пещеры брезжит свет, а в темных галереях крик лишь отдается в собственных ушах. Сгорбившись и подперев голову руками, Элизабет старалась сделаться как можно меньше, она даже задерживала дыхание, дабы не привлекать внимания невидимого врага. На людях она держалась храбро, но, как только гасла лампа, вся ее храбрость улетучивалась. Мать разрешала ей засыпать при свете ночника, поэтому Элизабет едва не лишилась чувств, когда Роза закрыла за собой дверь кладовой и ввергла ее в жуткую темноту, испокон века пугающую детей. Сначала девочка стала задыхаться, словно погрузилась в пучину вод, если можно сравнивать душевную муку с физическими страданиями, потом это ощущение прошло, и она тихо прилегла, не рискуя, однако, натянуть на себя одеяло. Боялась пошевелиться и никак не могла найти позу, в которой чувствовала бы себя спокойно. Страшно было лежать вот так на полу, точно мертвой, уж лучше стать на колени, хотя тогда получится, будто она кого-то о чем-то просит. Элизабет встала на ноги. Ночь была такая темная, что невозможно было видеть даже предметы, до которых дотрагиваешься. Протянув руку, девочка нащупала ножку стула, потом — подлокотник кресла, и это прикосновение к знакомым предметам чуточку успокоило ее, будто в полной опасностей темноте она встретила надежных союзников, и она почувствовала благодарность к этим предметам за то, что они и в ночи остались сами собой, а не воспользовались темнотой, чтобы превратиться в страшных чудовищ.