На следующий день только и разговоров было в селе о красном знамени. Люди передавали новость, и лица их светлели. Если поблизости не видно было полицаев, громко смеялись, рассказывая, как свалился с крыши незадачливый немецкий прислужник, собравшийся было сорвать флаг. Он не рассчитал рывка, не устоял на скользкой крыше и грохнулся вниз. Фашисты стали хватать людей прямо па улице. Пошли повальные обыски, всех подозрительных забирали и бросали в подвал, переоборудованный под тюремную камеру.

Арестовали и Нину. «Провал? — подумала она. — Но почему?»

В подвале было множество незнакомых людей — от мальчишек до стариков, никого из комсомольской группы она не увидела. Нина догадалась: немцы ничего не знают.

Допрашивал её немец с серебряными нашивками. Спросил, где была в ночь на 7 ноября, комсомолка ли, где отец. Она отвечала, что ночь провела дома — где ещё в такое время быть. До комсомола не доросла — ещё только четырнадцать будет. Отец как ушёл в конце июня, так ничего о нём они и не знают.

Наутро её выпустили…

В отряд к Ковпаку Нина Созина попала в мае 1942 года. В селе ей оставаться было опасно — немцы арестовали двух членов подпольной группы, разыскивали остальных.

…На лесной опушке, в стороне от расположившегося на отдых отряда, собрались командиры — Панин, Войцехович, Цымбал, оба брата Замула. Распрашивали Нину придирчиво и внимательно выслушивали ответы. Нина рассказала, что стреляет из винтовки и ручного пулемёта — научилась ещё в школе в кружке Осоавиахима, умеет перевязывать и не боится ночного леса.

— Это уж точно, — подтвердил лесник Георгий Иванович Замула. — Сколько раз, бывало, назначу встречу для передачи сведений, а время Нина выбирает сама — самую глухую пору ночи. Ни разу не заблудилась, а чтоб опоздала или не явилась — такого не. припомню. Жалко мне расставаться с таким верным и надёжным помощником…

— Это ты придумала под флагом табличку о минах укрепить? — спросил Цымбал.

— Я… так было надёжнее.

— Молодец! Ковпак до сих пор смеётся, когда вспоминает, какой переполох твоя табличка среди полицаев наделала. Но, дивчина, — Цымбал стал серьёзным, и веселье как рукой сняло, — помни: мы воюем не на жизнь, а на смерть. Самое важное для партизана — всегда и во всём помогать друг ДРУГУ, быть уверенным друг в друге!

В большом селе Старая Гута был укреплённый пункт захватчиков: вооружённый до зубов немецкий гарнизон и полицаи. Отсюда, из Гуты, оккупанты и их пособники совершали карательные рейды по всему району. Ковпаковцы задумали разгромить это осиное гнездо.

Нину Созину брать не хотели. Ковпак, узнав в ней землячку, строго-настрого приказал:

— Нечего детей в бой бросать. На то есть взрослые, чтобы таких, как она, защищать.

Командир взвода только пожал плечами и ничего не ответил: был он, конечно, согласен с Ковпаком, но только не знал, как это сказать Нине. Девушка просто рвалась в бой. И на то была причина.

Во второй роте, куда определили Нину Созину, первой её встретила молодая женщина с совершенно седыми волосами. Ульяна Голубкова, бывшии председатель Чернобровского сельсовета, была молчалива- и держалась особняком. От смерти её спасли ковпаковцы во время рейда по районам Путивлыцины. Историю этой женщины в отряде знал каждый.

Голубкова не успела эвакуироваться. Когда пришли немцы, кто-то выдал её. После пыток и надругательств фашисты бросили женщину в подвал путивльского монастыря, и через несколько дней повели на расстрел. Пуля пробила ей грудь, но она осталась жива. Когда очнулась, вокруг были только мёртвые. Голубкова нашла в себе силы подняться. Монастырь стоял на самом берегу Сейма, замёрзшую речку по льду босиком перешла. Возле

Ильино-Суворовки её подобрали колхозники, перевязали раны, надёжно спрятали…

Только успел взводный произнести первые слова: «Командир запретил тебя брать на операцию…», Нина вскочила на ноги. Лицо её исказилось, она едва удерживала слёзы, по глаза просто молнии метали. Срывающимся голосом она закричала:

— Как вы не понимаете! Я поклялась отомстить за Голубкову. Отомстить фашистам!

— Тогда иди сама к Ковпаку, — сказал взводный и отвернулся — он просто не мог видеть детских слёз. А Нина так напоминала ему дочку, которая осталась в дальнем селе.

Нина кинулась искать Ковпака. Что она там говорила Сидору Артемьевичу, осталось тайной, по только Ковпак разрешил идти на Старую Гуту.

На операцию отправились, едва стемнело. Впереди пробиралась разведка. Ночной лес глухо шумел. Партизаны старались идти шаг в шаг — ночью легко потеряться.

К Гуте решено было подойти в предрассветный час, когда даже часовые теряют бдительность.

Рядом с Ниной шагала Люся Стоборова. Она попала в отряд двумя месяцами раньше, и подруги не расставались теперь ни на минуту. Люся, как опытная партизанка, помогала Нине, познакомила с бойцами второй роты. По цепочке передали приказ остановиться. Командиры отправились в голову колонны на совещание. Нина и Люся присели рядышком. Ныли уставшие ноги. Нину слегка знобило — то ли от предутреннего холодка, то ли от страха, нет-нет да заставлявшего вздрагивать от каждого шороха. Нина вдруг представила себе, как она побежит в атаку, а навстречу ей застрочит пулемёт. «Нет, меня не могут убить!» — горячо зашептала сама себе Нина и наклонилась к подруге.

— Ты боялась в первый раз? — спросила она.

— Ой, ещё как! — призналась Люся. — Даже стрелять не могла — пальцы судорогой свело.

— Приготовиться! — покатилась по колонне команда. — Сигнал атаки — красная ракета!

Светало. Лес наполнялся птичьими голосами. Ничто не напоминало о войне. С опушки, где залегли партизаны, просматривались крайние хаты села. Туда уже уползли разведчики, которые должны были снять часовых. Ещё не топились печи, петухов же, которые обычно в это время криками приветствуют наступающий день, оккупанты давным-давно съели.

Слева и справа от Нины лежали её товарищи из второго взвода. У них — автоматы ППШ, лишь у Нины с Люсей были карабины.

«Как только увижу красную ракету, — решила Нина, — сразу вскочу и побегу!»

— Ты, Нинок, не спеши, — точно прочитав её мысли, сказала Люся. — Взводный приказал, чтобы я за тобой приглядывала. Ведь это твой первый бой.

— Ты за собой лучше смотри! — обиделась Нина. Она терпеть не могла никаких скидок на свой возраст. Из-за этого-то ей в детстве нередко доставалось от родителей, когда она ни в чём не хотела отставать от мальчишек…

— Ой, Нин, да не сердись ты на меня! Я ведь как лучше хочу, — поспешила рассеять обиду Люся Стоборова. — Я ведь по себе…

Но закончить Люся не успела. Глухо грохнула граната, за ней — другая, и тишину разорвали выстрелы. Прочертила светлое небо красная ракета. Партизаны вскакивали на ноги, и, спотыкаясь на кочках да рытвинах, бежали в направлении села. Нина устремилась к крайним хатам, спешила, всё боялась отстать. Выстрелы гремели далеко. Они миновали крайние усадьбы, не встретив ни одного полицая или немца.

Нина с несколькими партизанами подоспела в центр, когда там уже выбивали последних засевших в школе немцев. Из наполовину заложенных кирпичом окон выбивался чёрный дым. Но из двух амбразур, пробитых почти на уровне земли по углам здания, ещё яростно строчили пулемёты. Партизаны укрывались за хатами и вели огонь из автоматов.

— Помоги-ка, дочка, — обратился к Нине партизан, лицо которого почти до самых глаз заросло седой клочковатой бородой. — Да нет, не руку, гранаты помоги связать, — досадливо сказал он, когда Нина поспешно бросилась к его раненой руке, наскоро перетянутой какой-то тряпицей. Тут только Нина увидела две гранаты, которые бородатый партизан пытался связать вместе. Она быстро несколько раз обкрутила ручки у самого основания куском протянутой ей верёвки, и партизан почти выхватил связку из её рук. Он зачем-то снял и бросил под забор фуражку с красной звёздочкой, пригладил бороду и быстро-быстро пополз к школе. Нина увидела, как он взмахнул рукой и тут же оглушающе — даже уши заложило — рванул взрыв. Пулемёт умолк. Партизаны рванулись к школе.