Так, скажем, для Немчинской появление в костюме широких рукавов, ненавязчиво вводящих в ее облик русское фольклорное звучание, обернулось решительным пересмотром всей манеры поведения. Костюм потребовал большей собранности в исполнении трюков, широты движений, что в свою очередь изменило и характер комплиментов. Больше того, возникла необходимость отказаться от традиционной для номеров Немчинской музыки Чайковского, найти музыкальное сопровождение более подвижное и современное по ритму и оркестровке. Стремление к цельности образа немыслимо без целесообразного отбора всех средств воздействия на зрителя, которыми в состоянии располагать цирковая артистка.
Этапы овладения манежным образом просто и последовательно выглядят на бумаге, а на деле были долгим и мучительным трудом, потребовавшим напряженной работы. Дело в том, что в цирке любой пустяк вырастает в проблему, связан с бесконечными подгонками и доводками. Даже обрывы, в которых артистка всегда себя чувствовала уверенно, пришлось отрабатывать заново из-за появления борцовок. До этого ведь она всегда работала и репетировала в легоньких открытых тапочках на перепонке, в них ноги совсем иначе ощущали веревки. А ведь для того, чтобы пустить новый трюк, новый реквизит, новый костюм в работу, к нему нужно привыкнуть, в него нужно поверить, о нем нужно перестать думать. Но и тогда нельзя считать себя застрахованным от самых невероятных сюрпризов.
Вот какое письмо довелось мне однажды получить от мамы:
«День прилета, подвески, премьеры кончился кошмарной фантасмагорией. Во время мельнички на животе (я работала во французском нейлоновом трико) материя закрутилась вокруг трапеции несколько раз и, когда я сделала обрывчик, трико и не подумало освободиться.
Я вертелась и так и сяк, принимала всевозможные позы — все напрасно. Наконец, попросила ножницы — за мной следом весь зрительный зал попросил ножницы — ведь это Одесса. Но когда их подтянули на веревочке, мне вдруг так стало жалко резать трико, что я об этом вслух сказала и бросила ножницы вниз. Конечно, одесситы начали переспрашивать и пересказывать друг другу мои слова. Про себя я подумала, что платила ведь за трико в Париже собственные восемь тысяч франков, ни за что его не испорчу, буду висеть хоть до завтра.
Но тут меня осенило, что я могу руками подтянуться на канате. Я тут же с закрученной трапецией на животе перебралась на канат, взялась за штамберт, отцепила карабины и так вот, с закрученной трапецией, спустилась на манеж.
Представляешь, писать об этом весело, а как такое пережить! Одним я осталась довольна, тем, что за всю историю цирка артистов, попавших в такое положение, снимали. Но я знала, что ко мне никто не полезет, разве пожарную лестницу вызовут. Вот видишь, какие бывают истории у твоей необыкновенной мамы. Правда, болит еще нога, но это дело привычное, растяжение от обрыва на одну подколенку…»
Только натолкнувшись на подобный документ, и замечаешь, как стремительно несется время. Как меняются наши потребности и привычки. Нам, настолько привыкшим сегодня ко всевозможной синтетике, вязаным тренировочным костюмам, трудно поверить, что лет двадцать назад всего этого не было. А если и встречалось, то в виде сверхмодной и, следовательно, сверхдорогой редкости.
Тогда трудно было добиться разрешения связать трико для работы. Но еще тяжелее было дождаться его изготовления. Собственных трикотажных мастерских при цирке долгое время не существовало. Поэтому костюмы для Немчинской вязала А. М. Соколова, о которой я уже писал. Их заказывали в Большом театре или же в прекрасных мастерских Ленинградского театра оперы и балета имени С. М. Кирова. Но и там в начале 60-х годов трико еще не умели вязать цельным. Было оно составное, нижняя и верхняя части купальника изготавливались отдельно, и, значит, надевать их приходилось одно на другое. А тут сразу же возникала еще одна проблема, извечное женское страдание о недостаточно тонкой талии и чрезмерно полных бедрах. Хотя мастерицы старались вязать насколько возможно тонко, в две, а то и в одну нитку из шелка или шерсти (ведь синтетической пряжи тогда не было и в помине), артистка при ее-то худобе постоянно мучилась тем, что трико ее полнит. Оттого-то первой ее покупкой в Париже и стало цельное с вязаными рукавами тончайшее, ослепительно белое нейлоновое трико. Даже мечта о модной шубке была принесена в жертву производственному костюму.
Гимнастка постоянно старалась украсить, улучшить свой номер и, не считаясь с деньгами, искала и покупала все мало-мальски пригодное для этого. Впрочем, искать и находить она умела не только в магазинах. Так, скажем, во время гастрольной поездки по Венгрии ей довелось увидеть номер, в котором обезьяны работали воздушный полет. Она тотчас обратила внимание на то, как ловко у обезьян получается влезание на трапецию после того, как они висят над ней, уцепившись ногами. Они сразу же брались руками за веревки и тут же садились на трапецию. Интерес артистки был не случаен и не бескорыстен. Ведь ей самой, чтобы сесть на трапецию после обрыва в подноски, приходилось браться руками за центр грифа, виснуть на подколенках, перехватить руки на ширину плеч, опустив ноги вниз, взять ими сильный швунг и на махе забросить ноги за трапецию, схватиться руками за веревки и, вытолкнув корпус вверх, наконец сесть. Увидев же, как ловко справляются с подъемом на трапецию обезьяны, гимнастка решила перенять их опыт.
Используя свои длинные руки, она научилась хвататься за веревки и, сильным рывком бросая ноги вверх, сразу же садиться на гриф. Получился эффектный, ранее не известный подъем на трапецию. Немчинская не стеснялась учиться. Упрямо добивалась намеченной цели. Результат хотя и заставлял себя подчас долго ждать, но почти всегда оборачивался ценной трюковой находкой.
Но в цирке даже из хороших трюков нередко получается неинтересный номер. Очень многое зависит от внешности, артистичности, культуры поведения исполнителя. Не менее важно и правильное распределение трюков в номере, верное их сопоставление. Гимнастка своей задачей поставила создание такой композиции, где один трюк безостановочно переходил бы в другой, более сложный, и все они складывались в единую комбинацию, развитие которой держало бы зрителей в постоянном напряжении. Занялась она репетициями и даже не задумалась о том, что такой подход к трюкам знаменовал новое течение в развитии воздушной гимнастики.
Конечно, достигла задуманного артистка не настолько быстро, как ей хотелось. Добиться слитности перехода от трюка к трюку трудно, но еще труднее было выкраивать время для регулярных репетиций среди постоянных поездок, зарубежных гастролей и выматывающих нервы, но таких обыденных цирковых травм.
Чужая жизнь всегда кажется людям устроенней, чем она есть. Для всех окружающих Немчинская постоянно была предметом зависти, примером редкой удачливости. Сама она в первую очередь способствовала распространению этой легенды. Появляясь где бы то ни было, артистка напускала на себя сияющий, радостный вид. Ее одежда всегда была элегантна. На традиционные вопросы про жизнь отвечала, что живет лучше всех. Окружающие давно привыкли, что выглядит Немчинская великолепно.
Это странно, но она никогда не собиралась долго работать в цирке. Воздушной гимнастикой, конечно, была увлечена, но она любила и книги, и общество, и театральные спектакли. Любила красиво одеваться, любила музыку, сокрушалась, что переломы руки вынудили оставить занятия на рояле. Хотела стать летчицей, училась водить грузовик, училась, как и многие, в университете марксизма-ленинизма, вела большую общественную работу. Много раз в своей жизни она собиралась оставить цирк. Но всякий раз судьба решала за нее иначе.
Сказать, что артистка любила свою работу, значило сильно упростить положение дел. Цирк вобрал в себя все ее привязанности и даже обеднил ее личную жизнь. Но ей постоянно казалось, что вне цирка, лишенная гимнастики, она потеряет себя, свою не то что женскую — человеческую значимость. Цирк становился не только ее любовью, но и ее проклятием. Немчинская понимала это и постоянно терзала себя мыслями о неполноценности, однобокости своего существования. Печальное занятие для человека на шестьдесят первом году жизни.
