За день до того, как должны были выписать Жоржа, ему стало плохо. Появились в палате кислород, капельница. Рикки не пошла домой, осталась с ним на ночь. Жорж, приходя в себя, просил взять бумагу, карандаш, записать все, связанное с новым аппаратом. Рикки успокаивала его, записывать отказывалась, уверяла, что он поправится, и тогда они будут заниматься номером вместе. На следующий день Жорж умер.
Где и как он, спортсмен, тренированный человек, впустил в себя эту хворь? Вспомнилось Рикки, как лет девятнадцать назад лез Жорж с трапецией на плече заправлять аппарат. Когда он почти добрался доверху, не выдержал трос, прогнивший, видно, от дождей, и Жорж с лестницей и трапецией упал на манеж. Его увезла «скорая помощь», но все обошлось благополучно, очень быстро он вернулся на работу. Может быть, именно тогда он травмировал бок, поэтому так и закончилась его жизнь — рак легкого. А может быть, он застудил его тогда, в 1941, когда трое суток пролежал в снегу, находясь в разведке? Стоит ли гадать, из-за чего это могло произойти, если все уже произошло и так трагически завершилось.
Возможно, он многое сумел бы сделать для цирка, так как обладал редким умением привлекать и заинтересовывать талантливых людей. Большие писатели, режиссеры, художники, крупные представители самых разных профессий и рабочие-умельцы быстро сходились с ним и загорались его идеями. Но теперь, без того, кто их вынашивал, идеи эти, к сожалению, чаще не дозревали. Жила Рикки постоянной мечтой о лучшем будущем, а осталось ей одно прошлое.
И трех месяцев не прошло, скончалась мать мужа. Теперь и вовсе невозможно уезжать из Москвы. Сыну, продолжателю рода, о котором так мечтал Жорж, надо создать условия для успешного окончания средней школы. И Рикки решает оставить манеж, начинает работать в аппарате главка инспектором по технике безопасности. По неписаным законам чинопочитания она механически превратилась для своих недавних коллег почти в начальника, и, следовательно, в Раису Максимилиановну.
Здесь как будто можно поставить точку, окончив рассказ о двадцатитрехлетней артистической судьбе гимнастки Немчинской. Вернее, можно было бы, если б не одно обстоятельство.
Прошло несколько месяцев, и оказалось, что и на той должности, которую занимала Раиса Максимилиановна, необходимо довольно часто выезжать в командировки. И вот она столкнулась с дилеммой. С одной стороны, выезжать и по-прежнему получать мало денег. С другой, — выезжать, правда на большие сроки, но и получать со всеми положенными в гастролях надбавками, несоизмеримо больше, а значит, создать лучшие условия сыну. Конечно, Раиса Максимилиановна не выбирала, она решила вернуться на манеж.
Сын торжественно обязался есть не менее трех раз в день, готовить обед, в крайнем случае супы, подметать пол хотя бы по воскресеньям, следить за складкой на брюках и за воротничками рубашек, регулярно носить белье в прачечную и не забывать брать его оттуда, не лениться в школе, помнить, что десятый класс должен быть окончен прилично, и не менее раза в две недели давать знать о себе. Касательно последнего сговорились общаться по телефону, писать оба не любили.
По просьбе Раисы Максимилиановны, аппарат ее, все это время пролежавший на складе Главка в Ржавках, был отправлен в Харьков. Туда же выехала и она. Распаковала ящики и с горечью убедилась, что месторасположение склада полностью оправдало свое название. Тросы и аппарат проржавели, веревки сгнили. Но это, увы, было не самое главное огорчение на предстоящем ей артистическом пути.
В сорок лет, да еще после почти годового перерыва, заново вернуться к воздушной гимнастике — решение рискованное, заранее, можно сказать, обреченное на неудачу. Все и отнеслись к этому как к очередной авантюре Немчинской. Отговаривали, как могли. Но повернуть Раису Максимилиановну в сторону от избранного пути не стоило и пытаться.
Как ни парадоксально, она победила. Даже возраст оказался бессилен перед ее волей и работоспособностью. В сорок три года она включила в номер обрыв из стойки на шее в подноски, трюк, давно забытый и традиционно мужской. В сорок семь лет, первой среди советских гимнасток, она подвесила трапецию под вертолетом. В пятьдесят лет она пустила в работу новый, изобретенный ею трюк и аппарат — лопинг с пируэтами. На шестьдесят первом году жизни, во время гастролей в ГДР, она без выходных отработала сто двадцать три представления в двадцати шести городах, в каждом из них вешая и снимая аппарат в день спектакля… Но не будем забегать вперед. Вернемся к Немчинской, которую мы покинули в 1952 году.
Двадцать три года она уже отдала воздушной гимнастике, и ровно столько же ей еще было отпущено судьбой лет жизни и работы в цирке, для нее, впрочем, одного без другого не существовало. Но мне не хотелось бы, рассказывая о второй половине ее жизни, столь же подробно описывать маршруты ее гастролей, создание новых аппаратов и трюков.
Ведь, если задуматься, что представляет собой биография циркового артиста? Одиссею занимательных встреч, поучительных знакомств, конфузов и побед? Да, конечно. Удивительное, неправдоподобное сочетание неустроенного, бивуачного житья и в деталях отработанных, праздничных выступлений? И вместе с тем биография каждого мастера цирка — это его становление именно как артиста. Вот к этой стороне жизни воздушной гимнастки Немчинской мне бы и хотелось привлечь внимание читателя.
В начале 50-х годов в Москве гастролировала артистка чехословацкого цирка Мария Рихтерова. Работала она швунг-трапе и кончала комбинацию на ней эффектным трюком. Раскачав трапецию, Рихтерова балансировала на животе и вдруг резко переворачивалась на спину и обрывом шла вниз. Не знаю, кто первым придумал этот трюк, но наши артисты стали называть его «обрыв Рихтеровой». Немчинская решила взять его на вооружение.
Гимнастке важно было включить трюк в свою комбинацию, значит, нужно было исхитриться сделать его на спокойно висящей трапеции. И вот на ребре ящика, на спинке кресла она принялась отрабатывать поворот.
Как каждый цирковой трюк, и этот начался с ушибов и синяков. Поймав движение на неподвижном основании, гимнастка перенесла репетиции на трапецию. Начались новые трудности — при толчке гриф уходил из-под корпуса. И их преодоление потребовало времени. Наконец можно было снять лонжу. Трюк практически был готов, он отрабатывался уже под куполом цирка, на аппарате. И тут приехавший на программу папа Кисс (так в глаза и за глаза звали артисты цирка прекрасного клоуна-буфф и знатока цирка Н. А. Кисса, сына одного из первых ее наставников, А. Г. Киссо) отозвал ее в сторонку. «Зачем вам нужно делать трюк, — сказал Николай Александрович, — о котором всем известно, что его привезла Рихтерова? Немчинской нельзя повторять других». Артистка не пожалела затраченного труда, не пустила обрыв в работу. Уж чем-чем, а своеобразием номера, своей индивидуальностью она дорожила.
Наверное, ей везло в жизни. А скорее всего, она так самоотверженно оттачивала каждый трюк и всякий жест, что ей не могло не повезти. Ее превосходство среди солисток воздуха получило и международное признание. Когда вместе с семьей канатоходцев Волжанских, эквилибристами на першах Вандой и Валентином Ивановыми, Иваном Кудрявцевым с медведем Гошей Немчинская начала выступления в лондонском «Вембли Эмпайе Пул», Том Арнольд, собравший в этом спортивном зале международную цирковую программу, тут же стал афишировать свои представления под «шапкой» «ЗВЕЗДЫ СОВЕТСКОГО ЦИРКА». А в рекламной передаче «Ассошиэйтед телевижн лимитед» комментатор решительно заявил: «Одной из самых крупных звезд Московского госцирка является средних лет мадам Раиса Немчинская. Фактически она для циркового мира то же, что Уланова для балета».
Шел август 1960 года, в памяти лондонцев свежи были впечатления от гастролей Большого театра, и это сравнение со знаменитой балериной приглянулось рецензентам, пошло гулять по колонкам театральных обзоров. Артистка раздражалась на броскую звонкость раздаваемых газетчиками комплиментов, но, если вдуматься, таили они в себе и достаточно тонкое наблюдение. Действительно, в средствах актерской выразительности балет и цирк предельно близки друг другу. Ведь как цирковой трюк, так и балетное па являются теми, крайне ограниченными в количестве техническими приемами, из которых складываются разнообразнейшие поэтические образы. И газетный комплимент лишь в наиболее яркой и доступной форме подчеркивал, что номер советской гимнастки — это не просто набор интересных трюков, а осмысленная, одухотворенная жизнь на трапеции.
