Обыкновенно я приезжал во Францию через Германию или Швейцарию, и потому я особенно привязан к Бургундии и стране, прилегающей к Юрским горам. Но и туманы Нормандии не изгладились в моей памяти — летние, опускающиеся на землю по вечерам, когда в природу не только всматриваешься, но и вслушиваешься. И ничуть не меньше я люблю Овернь, где многообразие событий, разворачивавшихся со времен Галльских войн, воспринимаешь как краткий эпизод в истории Земли (потухшие вулканы посреди плато способны породить такое чувство). Чуть дальше на юг — чудеса природы: отвесные скалы, нависшие с обеих сторон над рекой Тарн, непостижимым образом проложившей себе путь среди них. И слава Прованса заслуженна. Вот уж перекресток цивилизаций! И греки, и кельты, и римляне, и германцы, ломящиеся в Италию, а до них еще Ганнибал, переправляющий через Рону слонов. Это здесь арабы научили трубадуров слагать стихи, передав им и то, что они придумали сами, и то, чему они научились у китайцев, — ведь было время, когда Юг, от Китая до Испании, был на удивление един (Север тогда прозябал). Прованс — это вторжение Средиземноморья на Европейский континент. Долина Роны плавно ведет в глубь материка, и средиземноморские контуры и краски сочетаются в Провансе с континентальным размахом. Видно далеко, и вид, открывающийся с высокого холма, я бы сказал — феодальный, а не республиканский.
Говоря о ландшафтах отвлеченно, я отдаю предпочтение среднему между равнинным и горным. Бескрайние плоские равнины однообразны и невыразительны. Они требуют украшений, к каким, например, прибегают французы, заполняя отглаженные поля северо-запада островками из высаженных деревьев.
Красота гор несомненна, но она театральна. В горах пасут скот, но там не возделывают землю и не строят города. Передвижение в них затруднено. Над пространством, где разворачивается история народов, горы возвышаются как декорация. Сколь угодно зрелищные, дикие места пленяют нас постольку, поскольку мы прибыли из недиких и вернемся туда.
К моему удовольствию, ландшафт большей части Франции таков, что во многих местах с возвышенной точки открывается прекрасный вид. Французы ценят это и ненавязчивыми стрелками указывают путнику на belle vue.
По Франции нужно ездить в июле, когда круговорот времен года достигает своей высшей точки. Вы смотрите и говорите: вот благословенная земля!
Во Франции цивилизация не ограничена городами, но вольготно чувствует себя на природе. Вы то и дело видите так называемые замки, а на самом деле стилизованные под них небольшие дворцы. Некоторые — такие как знаменитые Шамбор, Шенонсо, Шеверни — весьма, впрочем, величественные, с нарядными парками и сказочной красоты. Готические соборы и романские церкви вы тоже порою увидите с дороги — одни из них огромны, другие же в ходе исторических перемен оказались достоянием полузаброшенных деревушек.
Среди городов некоторые сохраняют средневековый облик. Большинство отмечено печатью разных эпох, в том числе благотворным влиянием градостроительных принципов восемнадцатого и девятнадцатого веков. Лабиринты из переулков в них кое-где заботливо сохраняются, но в целом города спланированы удобно для жизни. Так, Авиньон, в котором, как и подобает, находится интереснейшей архитектуры папский дворец, весь окружен стеной, но по улицам в ее пределах можно ездить без особых затруднений. Трамвай в Страсбурге совершенством дизайна поразил меня не меньше собора.
Во французских городах имеется одно, по-видимому, непременное и трогательное развлечение — карусель.
Есть и совсем небольшие городки, состоящие, по существу, из одной улицы с ответвляющимися переулками, причем улицы эти похожи друг на друга. Их движение сопровождается небольшими изгибами. Они застроены трехэтажными домами из светлого камня, на фоне которого рельефно вырисовываются открытые или закрытые ставни; первые этажи украшают витрины многообразных заведений и лавок. Иные дома, как в Клюни, весьма почтенного возраста — тринадцатого и даже двенадцатого века. Улицы украшают гирлянды с разноцветными флажками.
Примечательную часть населения французских городов, особенно небольших, составляют кошки. Они обычно длинноногие и худые. Коты независимы настолько, что не понимаешь, какое отношение они имеют к домашним животным. Кошки кокетливы. У меня не было времени узнать их как следует, но мне показалось, что кошки Бургундии, усвоив обольстительность парижанок, намного превзошли их своей красотой.
Особая черта французских городских и окологородских видов — укрепления, возведенные по чертежам Вобана. Они вездесущи — вплоть до Лазурного берега. Созидательная энергия и работоспособность этого человека достойны преклонения. Те, кто читал его сочинения, о них отзываются с величайшим почтением. Он один из подлинных героев эпохи, носящей имя Людовика XIV. Его сердце — по причудливости французских идей — было перенесено в Париж, хотя захоронен он был рядом с замком, которого удостоился за свои заслуги. Chateau de Bazoches-du-Morvan до сих пор во владении его потомков. Туда можно попасть, если приехать утром. А это не трудно, если остановиться на ночь в Везле — одном из самых замечательных мест во всей Франции. Архитектура мирного замка Вобана безупречна, а окрестности его таковы, что их редких обитателей я почитаю за любимцев бессмертных богов. Приятно сознавать, что в Петербурге меня ждет бутылочка доброго бургундского из cuvée du Maréchal de Vauban. За весь прошлый год я так и не решился ее открыть. Надо бы выяснить, какого числа маршал родился.
Вообще же о французских винах или сырах я не скажу ничего — слишком много людей разбирается в этом лучше меня. Французский луковый суп мне, честно говоря, лучше знаком по американским, нежели местным ресторанам, да и вообще о французской кухне написаны собрания сочинений, к которым я вас и отсылаю.
По мере того как я узнавал Францию, во мне росло чувство недоумения: почему помыслы французов в такой степени сходятся на Париже? Не то чтобы провинциальные достопримечательности находились в пренебрежении. Скажем, виды, знакомые по картинам Ван Гога или Клода Моне, безусловно, входят в их перечень. Благодаря местным открыткам вы установите, что Grand Hotel в Кабурге все еще выглядит так же, как во времена Пруста. В Страсбурге я сфотографировался на фоне дома, в котором жил Фюстель де Куланж. Однако предполагается, что все по-настоящему важное сосредоточено в Париже. Кто спорит — великий город. Пожалуй, на воображаемом конкурсе miss capital city Париж по совокупности своих красот и достоинств обойдет и Рим, и Петербург, и Вену с Будапештом, и Лондон, и Стокгольм — но все-таки: часто ли вы видели во французском кино Лион, Дижон или Реймс, Лилль, Тулузу или Нант? Только Париж или сельскую местность, да иногда Марсель в фильмах о полицейских.
Я как-то беседовал о такого рода вещах с Андре Фурманном и в особенности допытывался у него, почему он не ездит во Францию, живя всего в двух часах от границы. Он сказал, что, в отличие от меня, не любит мотаться по дорогам, и затем, помолчав, прибавил: «Французы — странные люди».
Несколько соображений препятствуют мне солидаризоваться с утверждением моего немецкого друга.
Во-первых, священные принципы политической вежливости.
Во-вторых — что я, собственно, знаю о французах? (Не то чтобы я не пытался их узнать. В Париже я даже отправился поглазеть на массовую манифестацию — ведь французы, как мне казалось, обожают протестовать. Например, водитель такси в Лилле, куда я приехал не на машине, а на поезде, отказался везти меня в отель, так и заявив: «Протестую! Здесь и пешком дойти недалеко». Поэтому я и решил, что характер французской нации, возможно, откроется мне во время массовой акции протеста. Точные сведения, где и когда будут возмущаться действиями правительства, я получил от стражей порядка, отправлявшихся к месту событий. На Площади Республики, куда я пришел, народу было великое множество, и он все прибывал, и теснился, и кто-то куда-то протискивался, и профсоюзные колонны под бой барабанов вливались в ряды, и две поджарые пенсионерки — одна с рюкзачком на плечах, другая с красным флагом в руках — на моих глазах перелезли через ограду. При этом светило весеннее солнышко, отовсюду раздавалась музыка — от джаза до дискотеки, продавались горячие сосиски, никто не был зол, сердит или угрюм, над головами возвышались нарядные шары с обозначением того или иного профсоюзного объединения — словом, не классовая битва, а народное гуляние, разве детей забыли привести. Я покидал Площадь Республики воодушевленным, но озадаченным.)
