Что же касается Дании, то она была тогда нешуточной державой. Она владела Норвегией, Исландией и Гренландией. Правда, управлялась она в восемнадцатом столетии плохо, и даже такие подарки судьбы, как поражение в Северной войне досаждавшей ей Швеции, не шли ей впрок. Монархи то принимались за преобразования, то отступали назад. И все же с крепостным правом покончили на два поколения раньше, чем у нас. Шлезвиг держали, а в суматохе Наполеоновских войн присоединили и саму Голштинию. Тут-то и начались сложности. Голштиния была тесно связана со Шлезвигом, и датчанам, по существу, пришлось иметь дело не с двумя разными владениями, а с неким единым целым. Голштиния при этом была немецким государством, даже формально входила в Германский союз. В Шлезвиге численно преобладало датское население, но образованные классы предпочитали говорить по-немецки. Иголка в руках датчан рядом с немецким магнитом — вот чем оказался Шлезвиг. Внук Петра III, император Николай Павлович, великодушно отрекся от притязаний на голштинскую прародину, так что датчанам пришлось выяснять отношения с пруссаками и австрийцами. Надо сказать, они не робели, но вместе с Голштинией пришлось отдать немцам и Шлезвиг.

Имперское прошлое до сих пор зримо в Копенгагене, и его не-легко совместить с нынешним мирным и человеколюбивым об-ликом страны. Нелегко соединить и датский восемнадцатый век с Данией норманнов и викингов: тогда все было преисполнено отвагой и свободой, а власть королей сочеталась с народоправством вооруженных землевладельцев — почти как в Греции.

Я немало ездил по Дании. Ее зеленые холмы, широкие поля, шершавые скоростные дороги мне нравятся, но дух страны остается для меня неуловимым.

Загадочная датская душа! Когда-нибудь я возьмусь разгадать тебя.

Я пишу эти записки в райском месте — на острове Райхенау. Согласно географии Райхенау — один из островов Боденского озера, но согласно здравому смыслу — это не совсем так. Попробую пояснить. Боденское озеро находится на самом юге Германии, или, что равно справедливо, на самом севере Швейцарии, а его восточный берег принадлежит Австрии. Среди местных жителей многие верят в то, что Боденское озеро самое большое в Европе, и оно действительно велико — до шестидесяти километров в длину. Из Боденского озера вытекает Рейн, и очень скоро река то ли образует новое небольшое озеро, то ли протекает через него. Там-то и находится остров Райхенау. Дамба соединяет его с материком, но все же благодаря протоке, через которую перекинут мост, Райхенау остается островом. По ту сторону Рейна — высокий швейцарский берег, со стороны озера — берег немецкий.

Далее и вплоть до знаменитого водопада Рейн течет обычной рекой. По нему ходят небольшие теплоходы, которые попеременно пришвартовываются то к левому, то к правому берегу. Граница проведена затейливо. Левый берег неизменно швейцарский, а на правом берегу оказываешься то в одной стране, то в другой. На Райхенау есть своя пристань, и на швейцарский берег можно переправиться на речном трамвайчике.

Райхенау вытянут в длину приблизительно на четыре километра, а в ширину едва достигает одного. Посредине острова горбинка, здесь и там дорога плавно поднимается вверх, и в одном из таких мест устроена смотровая площадка, куда люди приезжают издалека полюбоваться на заход солнца.

Я живу почти у самого въезда на остров, а на противоположный край хожу или езжу купаться. На местном пляже никакого песка, зеленый газон, могучие деревья. Вы плаваете с видом на высокие берега, украшенные селениями и шпилями, вдали романтично вырисовываются потухшие вулканы, мимо проплывают лебеди. Можно взять напрокат лодку. Временами слышен звон колоколов или шум проходящего поезда — там, за озером, на немецком берегу.

Лебеди — полноправные посетители пляжа. Летом, когда оживленно, они выходят на берег и требуют угостить их мороженым. Эти птицы — семейные и трогательные существа. Однажды придя на пляж, вы обнаруживаете, что они обзавелись потомством, и если вы надолго задержались на острове, вы увидите, как малыши из серых становятся белоснежными.

Остров не слишком заселен. Его большую часть занимают виноградники, капустные поля, да парники, где выращивают знаменитые в окрестностях помидоры. На ничьей земле растет ежевика, грецкий орех, попадаются старые яблони, грушевые и вишневые деревья. Здесь вообще все растет — от плакучих ив до киви.

Остров украшают три романских церкви. В одной из них фрески чуть ли не оттоновского времени. Когда-то Райхенау был знаменит, как Оксфорд или Сорбонна, — когда университетов еще не существовало. В 720-е годы сюда из Ирландии пришел Святой Пирмин и основал монастырь, который вплоть до одиннадцатого века служил прибежищем образованности. Самым знаменитым монахом Райхенау был Герман Хромой — разносторонний ученый, историк и музыкант, но ныне много чаще вспоминают Валафрида Страбона. Он написал латинскую поэму Hortulus, о целебных растениях. Сад, описанный Валафридом Страбоном, заново разбит близ монастырских стен Райхенау: белые лилии, тмин, мак, мята, ромашка — несколько коротеньких грядок. Тут же таблички с латинскими названиями растений и цитатами из достославной поэмы. 

Имя Валафрид продолжает быть популярным на острове. Так зовут моего автомеханика, и когда я ему звоню, нередко слышу, как жена кричит ему: «Валя, это тебя!»

Территория острова поделена на три прихода, каждый со своей средневековой церковью и небольшим приходским кладбищем. Средневековые дома оборудованы заново, современные — той же высоты, с двускатными крышами, не лишены элегантности, многие утопают в цветах и зелени. На острове два замка — а может быть, и три: есть огромный, загадочный участок, за кустами и деревьями которого не разглядеть строение. У пристани стоит старомодный отель.

Первый раз я поселился на Райхенау ради красоты места, а не ради его славы. Это было семь лет назад. Теперь я снова на острове, в том же доме, только из нижней квартиры переместился в верхнюю, на третий этаж — домовладелица пустила меня в свою летнюю резиденцию. В искусстве считать копеечку фрау Ф. не новичок, но зато у меня теперь есть балкон с видом на швейцарский берег. Я навожу на него подзорную трубу и рассматриваю в нее альпийских коров. От дома, где я живу, до церкви Святого Георгия — это где фрески — двести шагов, и между домом и церковью лишь дорога и просторная парковка. Это мой вид из окна.

Я делю мое прекрасное обиталище с осами. Мы не мешаем друг другу. Я с некоторых пор и комаров стараюсь отпускать с миром — тем более что немецкие комары оказались уж очень простодушными.

Круг общения на острове не широк. В основном я общаюсь с окрестными кошками, и с этими кошками, отпущенными погулять, всегда одно и то же: принимают ласки, а все-таки увиливают. Ладно, там, в Петербурге у меня есть своя замечательная кошка — Кисточка, которая меня нежно любит.

Здесь привольно гулять, читать и писать. Но я не единственный поклонник этого острова.

В прошлом, кажется, году Райхенау официально объявили культурным достоянием человечества. Мы не наивные люди (как сказал один политический деятель, отдавший приказ сбить пассажирский авиалайнер), мы сразу схватываем, что речь идет о дополнительном финансировании. Но не все так просто. После двух недель раннеосеннего ненастья выдалось погожее воскресенье. И тут я понял, что человечество — это не пустой звук. Я недоуменно поглядывал то из окна, то с балкона и, в конце концов, будучи другом человечества, сел в автомобиль и уехал в близлежащий лес. Я с грустью думаю о том, что грядущие поколения обречены быть в существенном отношении несчастливей нас. Из Токио, говорят, чтобы выбраться на природу, нужно три, а то и четыре часа.

В девяти километрах от моего дома Констанцский университет. Семь лет назад я начинал с того, что ездил туда на двух автобусах, затем пересел на велосипед и наконец обзавелся машиной. Часть пути пролегает по дамбе, трудом и временем превращенной в роскошную аллею, обсаженную пирамидальными тополями. Вдоль шоссейной дороги идет пешеходно-велосипедная. В субботу-воскресенье народу многовато, но обычно тихо. В такое время гулять по дамбе — редкое удовольствие. Вокруг птичий заповедник. Цапли, лягушки, ранним утром шныряют лисы. (Вообще, случай множество раз сводил меня с лисами, с одной, обитавшей у Гудзона, я почти что приятельствовал.)