— Не только. Я, наверно, не точно сформулировал вопрос. Но вы ведь поняли?

— Понял. Это очень сложно, Коун. И в то же время просто, как бильярдный шар. Только исповедоваться я вам не буду. Вы ведь не Папа Римский. Впрочем, я и последнему ничего бы не сказал. Папа Римский, Коун, просто очень старый человек. Его ночной горшок, в сущности, похож на все остальные ночные горшки. Дышит Папа тоже не жабрами. Но куда мы едем? Хотите устроить загородную прогулку? Хотя… — Фримен завертел головой. — Я догадался. Вы везете меня к месту убийства Бредли?

— Нет, Фримен. Поглядите налево. Видите дом? Одноэтажный с зелеными ставнями.

— Вижу. Но вы не останавливаетесь.

— Это не нужно. Здесь живет человек, который, по-моему, знает об убийстве Бредли больше, чем говорит. И его ночной горшок, Фримен, тоже похож на все остальные. Смекаете? Он, между прочим, как и вы, сказал мне, что я не Папа Римский, и исповедоваться передо мной отказался. Мы живем в каком-то странном мире, Фримен. Кстати, знаете, как зовут этого человека? Броуди. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

— Броуди? Постойте… Что-то такое… Броуди! Черт побери, Коун, где вы откопали его?

— Я не искал, — сказал Коун. — Простое совпадение. Я зашел к нему спросить, не слышал ли он ночью шум. Мало ли что… В этом доме мог жить и другой человек. Но мне не повезло. Я встретил Броуди. Самое смешное, Фримен, в том, что, будь на месте Броуди другой человек, я бы уже кое-что знал.

— Зачем вы говорите мне об этом?

— Наказываю вас, Фримен, за то, что вы влезаете в чужие машины без спросу. Я ведь достаточно давно знаю вас. И я больше чем уверен, что читатели «Трибуны» так и не увидят в газете любопытного сообщения своего корреспондента. Ни завтра, ни послезавтра. Ну как?

Фримен выругался, потом захохотал.

— Ничего не скажешь, инспектор. Два — ноль. Броуди в самом деле не та пешка, которая проходит в короли.

— Точнее — тот король, который может сожрать целую кучу фигур.

— Да, Коун. Но какой материал! Вы представить себе не можете. Броуди дает показания. Тот Броуди и новое убийство. — Фримен застонал от огорчения и откинулся на сиденье. — Чертовское невезение… Впрочем, вы-то на что надеетесь?

— Броуди — человек с мозгами, — сказал Коун. — Он здорово сдал. Тюрьма и клиника профессора Кир-пи хоть кого перемелют. Однако, думается, кое-что у него осталось. Он не хочет иметь дело с полицией. И если ему дать соответствующие гарантии…

— То он даст вам ключик? — спросил Фримен. — Вы самоуверенны, Коун.

— Может быть.

— А если я все-таки сделаю материал? А, Коун? Или проболтаюсь?

— Это исключено, Фримен. И вы прекрасно понимаете, что это исключено.

— Да, — согласился Фримен. — Если я это сделаю, то клиника Кирпи будет наилучшим вариантом из всех возможных. Для меня. А о Броуди и говорить нечего. Но мое любопытство возбуждено, Коун. Оставим Броуди в покое. Я ведь знаю, что вы хитрец. Вы что-то нащупали в «Амулетах». А тут, насколько я понимаю, не запретная зона.

— Ничего я там не нащупал, Фримен. Хотел поболтать с хозяйкой, не застал ее, Бекки прочитала мне лекцию об амулетах. Между прочим, вы ведь один из последних, кто видел шаха в тот вечер.

— Да, — сказал Фримен. — Кстати, он не был похож на человека, совершившего убийство.

— Какого же дьявола вы пишете в «Трибуне», что шах — убийца?

Фримен хохотнул.

— А какого дьявола вы не тащите Броуди в полицию?.. Квиты?

— Нет, не квиты, — сказал Коун. — Мне жаль Броуди. Это раз. И я все-таки надеюсь, что нам с ним удастся договориться. А вы трус.

— Трус, — кивнул Фримен, соглашаясь. — Но ведь надо жить, Коун.

— Это верно, — заметил Коун. — Бекки сказала мне, что, когда шах уходил, первым вслед за ним покинул салон Кнут Диксон. Так это было?

— Что? — изумился Фримен. — Кнут Диксон? Нет, Коун. Кнута там не было. Бекки вам наврала.

— То есть как не было? — не понял Коун.

— Очень просто. Не было — и все. Уж я — то бы знал, если бы он там был.

— Почему? — осведомился Коун.

— Да просто потому, что я уже с неделю слежу за этим человеком.

— Вот как!

— Ничего вы не понимаете, Коун. «Слежу» — не то слово. Это очень загадочная личность.

— «Логарифмы бытия», — процитировал Диксона Коун.

— Как хотите. Эльвира только и говорит о Кнуте. А сам он почему-то стесняется появляться в ее обществе. Во всяком случае, в «Амулетах» он не показывается. Болтают, что он дни и ночи проводит на вилле у Эльвиры. Папа оставил ей приличный особнячок и кое-какие капиталы. Там, на вилле, говорят, Эльвира и Кнут занимаются какими-то мистическими этюдами и прочей чертовщиной. Все это возбуждает любопытство. Я решил проникнуть в тайну. И вот уже с неделю тщетно пытаюсь познакомиться с великим авангардистом. А он словно избегает меня.

— Так, — сказал Коун. — Отбросим мистику. Значит, Бекки обманула меня?

— Коун, — сказал Фримен. — Вы ведь меня знаете?

— Да, — согласился Коун. — А мне казалось, что она говорит правду.

— Они же все там тронутые, — сказал Фримен. — И Эльвира, и Бекки. Да и Кнут этот, говорят, типичный шизофреник.

Начался дождь. Косые струи поползли по ветровому стеклу. Коун включил «дворники».

— Значит, Бекки обманула меня? — задумчиво повторил он. Фримен понял, что Коун задает этот вопрос себе, и промолчал.

«Девять, семнадцать, двадцать», — считал Билли Соммэрс. До конца смены оставалось полчаса. Хлопнули дверцы лифта. На двадцатом этаже в кабину вошел седоусый румяный генерал, пробормотал: «Холл» — и уставился стеклянными глазами куда-то мимо Билли. Лифтер нажал кнопку и пустил кабину вниз.

Вспыхнула лампочка. Генерал шагнул из кабины и, твердо ступая, пошел к барьеру, за которым виднелась голова портье. Билли окинул взглядом холл. В двух креслах дремали джентльмены, ожидавшие открытия бара. Третий мерил холл длинными шагами. Этот третий, правда, не был джентльменом. Он был полицейским агентом. Соммэрс вздохнул. Человек, которого он ждал, не приходил. В чем же дело? — подумал Билли. — Может, подойти к этому? Подойти и спросить: «Послушайте, господин. Ваш коллега попросил меня об одном маленьком одолжении. Это было два дня назад. С тех пор я его не вижу. Его фамилия Бредли».

Да, подойти и спросить. Может, он сейчас в другом месте. Подойти и спросить. Но ноги не шли. Билли поглядывал в сторону агента и не двигался. Эти полицейские вообще странные люди. Никогда не поймешь, чего они хотят. Тот тоже вел себя странно. Но выглядел он гораздо симпатичнее этого журавля с бульдожьей мордой. А может, Билли пристрастен. Нельзя по лицу судить о человеке. Подойти и спросить?

И все-таки он не подошел. Он не любил полицейских. Разговор с Бредли у него вряд ли бы получился, не признай последний в Соммэрсе своего земляка.

Как-то ночью Бредли вдруг подошел к Соммэрсу и стал его разглядывать. Потом щелкнул языком и сказал:

— Послушай, приятель, а ведь я тебя знаю.

Билли пожал плечами.

— Ты родился на юге. — И Бредли назвал маленький городок, вспомнил улицу, заросшую каштанами, и перечислил несколько известных Билли фамилий. Последним он назвал отца Соммэрса.

— А Бредли ты должен помнить, — сказал он. — Мы жили в доме напротив. Моя сестренка примерно твоего возраста. А, малыш? Неужели ты забыл Лики?

Нет, Билли не забыл Лики. Только фамилия Бредли ему ни о чем не говорила. Соммэрсы уехали из городка, когда Билли было семь лет. В этом возрасте фамилии людей не имеют значения. Но Лики он помнил. Рыжая девчонка часто перебегала дорогу, чтобы поиграть в куче песка возле дома Соммэрсов. Песок лежал два года. Старший Соммэрс все собирался отремонтировать ветхий дом. Но денег не хватало. И они уехали… Да, Лики он помнил.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес Бредли. — Видишь, как случается. А я тебя сразу узнал. Ты похож на отца.

Потом они разговаривали еще несколько раз. Бредли пригласил Соммэрса в бар. И они посидели часок, вспомнили юг. Правда, вспоминал Бредли. Билли был мал тогда.