Так оно и было в действительности. Как писал Эйзенхауэр в своих мемуарах, "это было единственное совещание, я уже практически все решил... до того как мы собрались. Время быстро приближалось к тому моменту, когда мы должны были двинуться на Средний Восток, и в частности в Ливан, чтобы предотвратить тенденцию к хаосу"*25.
Эйзенхауэр повернулся к Туайнингу, намереваясь обсудить готовность Шестого флота и морских пехотинцев в восточном Средиземноморье. Государственный секретарь Даллес спросил почти жалобно: "Хотите ли вы выслушать мою политическую оценку?" Эйзенхауэр, видимо, смущенный, ответил: "Говорите Фостер... пожалуйста". Даллес сказал, что русские поднимут шум, но не более того, и предупредил: "...если Соединенные Штаты вступят в Ливан, то нам следует ожидать крайне негативную реакцию со стороны большинства арабских стран". Он опасался за судьбу нефтепроводов и канала, однако заверил Эйзенхауэра, что с правовой точки зрения высадку американцев в Ливане ни в коей мере нельзя сравнивать с нападением французов и англичан на Суэц, поскольку Шамун пригласил американские войска в страну. Он также предупредил, что очень немногих будет интересовать это различие.
Эйзенхауэр все это уже знал. Катлер отмечал, что Президент "в спокойной, простой и объективной манере... обсуждал то, в чем полностью отдавал себе отчет. Его спокойная уверенность была очевидна для всех". Он поручил Даллесу сказать Лоджу, чтобы тот потребовал срочного созыва Совета Безопасности на следующее утро; он поручил Джерри Пирсону собрать днем специалистов Конгресса по праву; он поручил Туайнингу отдать приказ Шестому флоту и морским пехотинцам начать движение в сторону Ливана*26.
Интервенция оказалась тем предложением, в котором убедить Конгресс было сложно. Руководители комитетов и подкомитетов Конгресса совсем не испытывали энтузиазма по этому поводу. Некоторые высказывали мнения, что интервенция нанесет ущерб репутации Америки. Сэм Рейберн опасался, что Америка может оказаться вовлеченной в гражданскую войну. Сенатор Фулбрайт высказал серьезные сомнения в том, что кризис инспирирован коммунистами. Только трое из приглашенных поддержали предложение. Но Эйзенхауэр собирал конгрессменов вовсе не для получения от них поддержки или консультаций — он позвал их, чтобы сообщить о своих намерениях. После окончания совещания, встретившись с братьями Даллесами, Туайнингом, Куорлесом, Хэгерти и Гудпейстером, он хотел "твердо определить последующие конкретные действия". Эйзенхауэр сказал Туайнингу, что морские пехотинцы должны высадиться на ливанский берег в 3 часа дня по местному времени, что соответствовало 9 часам утра 15 июля по вашингтонскому времени. Никто, включая и Шамуна, не должен был иметь никакой предварительной информации, поскольку Эйзенхауэр не хотел, чтобы противники этой акции в Ливане имели возможность организовать сопротивление. Эйзенхауэр проинструктировал Фостера Даллеса, что Лодж должен сказать на заседании Совета Безопасности: Соединенные Штаты хотят только стабилизировать ситуацию до того момента, когда ООН примет решение*27.
После этого Эйзенхауэр позвонил Макмиллану. К премьер-министру также обратились с просьбой о помощи и Шамун, и Хусейн, король Иордании. Макмиллан назвал их "парой пареньков". Эйзенхауэр информировал Макмиллана, что американские морские пехотинцы находятся на пути в Ливан. Макмиллан засмеялся в ответ: "Теперь вы делаете Суэц мне". Эйзенхауэр тоже засмеялся на другом конце провода. Макмиллан хотел действовать сообща; Эйзенхауэр настоял на том, чтобы интервенция в Ливане была односторонней американской акцией, и попросил Макмиллана быть готовым направить английских парашютистов в Иорданию. Президент не хотел создавать впечатление, что обе страны действовали по тайному сговору (хотя, очевидно, это так и было), поэтому он обещал оказать полную материально-техническую поддержку британским силам в Иордании, но отказался дать согласие на участие американского воинского контингента в этой акции. Он также заверил Макмиллана, что не оставит своего союзника*28.
Это был единственный случай за все время президентства Эйзенхауэра, когда он отдал приказ американским войскам начать военные действия. Четверть века спустя мотивы, которыми он руководствовался, все еще кажутся неясными. Ливану реально никто не угрожал; Шамун уже объявил, что не будет баллотироваться на пост президента на второй срок; не было никаких свидетельств о причастности кого-либо из русских или египтян к событиям в Ливане или к перевороту в Ираке; у американцев в самом Ливане не было никаких жизненных интересов. Кроме того, решение Эйзенхауэра осуществить вторжение находилось в явном противоречии с его реакцией на различные кризисы на Дальнем Востоке в период с 1953 по 1955 год. В то время он действовал осторожно и осмотрительно, причем в большей степени, чем его профессиональные и политические советники. В этой же ситуации он, напротив, выступал за интервенцию значительно активнее, чем политики или дипломаты из Государственного департамента. Он прямо-таки горел желанием, чтобы американские войска оставались в Ливане более года, и просто ждал, когда подвернется подходящий предлог. Почему его политика в отношении Среднего Востока была гораздо агрессивнее той, какую он проводил в отношении Дальнего Востока?
Одна из причин — в Ливане вероятность столкновения двух сверхдержав, а также потенциальная возможность сопротивления со стороны местного населения были намного меньше, чем в Индокитае или на побережье Китая. Кроме того, к 1958 году одним из обвинений, выдвигавшихся демократами против Эйзенхауэра, была его политика в области обороны, которая делала упор на большие самолеты и мощные бомбы. Максвелл Тейлор, начальник штаба армии, присоединился к критике демократов. Критика эта, ставшая широко распространенной, утверждала, что позиция "все или ничего" лишила страну возможности гибко осуществлять ответные действия, адекватные ситуации. Осуществив интервенцию в Ливане, Эйзенхауэр доказал, что это не так. В течение двух недель в страну был переброшен контингент, эквивалентный полному составу дивизии, имевший на вооружении пусковые установки для запуска ракет "Онест Джон" с атомными боеголовками; две другие дивизии находились в состоянии готовности и могли прибыть из Германии за несколько летных часов. В Ливане, другими словами, была осуществлена демонстрация силы, причем наиболее внушительная.
Против кого она была направлена? Не против Советов, которые примерно уже знали американский военный потенциал. Не против ливанцев, которые, по существу, были безоружными. Подлинной целью был Насер. Как позднее высказался Эйзенхауэр, он хотел повлиять на Насера, чтобы тот изменил свое отношение. Насер, как полагал Президент, "казалось, верил, что правительство Соединенных Штатов едва ли способно вследствие существующей в стране демократической системы использовать нашу признанную мощь для защиты наших жизненных интересов". Эйзенхауэр хотел произвести впечатление на Насера, показав ему таким образом, что он не может рассчитывать на Советы, и дать ему "пищу для размышлений". Эйзенхауэр также очень хотел продемонстрировать королю Сауду, что на Соединенные Штаты можно положиться, когда речь идет о поддержке друзей. (Президент сказал лидерам правовых органов Конгресса, что Сауд заявил ему совершенно определенно: "...если мы не вмешаемся, то лишимся всякого веса на Среднем Востоке".) Но главным образом дипломатия канонерок Эйзенхауэра на Среднем Востоке базировалась на понимании важности региона для Соединенных Штатов и их союзников. По мнению Эйзенхауэра, Средний Восток был более важен с точки зрения интересов США, чем Дальний Восток*29.
Морские пехотинцы высадились без всяких инцидентов и обнаружили, что в стране все продолжают заниматься своими повседневными делами. Заявив о своем обязательстве, Эйзенхауэр принизил его значение. В специальном послании Конгрессу, в выступлении Лоджа на заседании Совета Безопасности ООН и в обращении Эйзенхауэра по радио и телевидению, передававшемся на всю страну вечером 15 июля, была выражена надежда, что силы ООН смогут быстро войти в Ливан и это "позволит Соединенным Штатам быстро отвести свои силы". Он использовал слово "расположенные" в Ливане вместо "вторгшиеся". Американские силы обеспечат охрану аэропорта и столицы страны, не вмешиваясь в другие дела.
