Громовой голос прапорщика моментально вернул безумную, никакими уставами не предусмотренную ситуацию в рамки реальности – движения солдат стали осмысленны и стремительны, только несчастный узбек стоял и трясся, а слёзы так и бежали из его раскосых глаз. Борух подошёл к нему, поправил на голове пилотку, застегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и резко встряхнул за плечи:

– Рядовой Файхутдинов! Когда это произошло?

– Товарища прапорщик! Моя утрам спал в казарма, потом дневальный кричать: «Подъём, ваша мать!» – потом я пошёл в столовая, миска для собак брать…

– Короче, азия!

– Моя пришёл и увидел – большой беда, кто-то все собака убивать совсем. Я кричать громко – солдаты прибегать…

– Понятно, – прервал его Борух, – ни черта ты не знаешь. Шагом марш отсюда – думать мешаешь.

Узбек, продолжая всхлипывать, поплёлся в сторону казармы, ещё сильнее сутулясь и загребая сапогами.

Борух подошёл поближе к вольеру и, стараясь не глядеть пристально на разбросанные останки несчастных собак, начал осматривать сетку и решётчатую дверь. Он обошёл вокруг вольера, проверяя руками прочность ограждения и пиная ботинком столбы. Всё было на местах, и засов на двери закрыт.

– Что же это за Джек-потрошитель у нас завелся? А, Миша? И как он это проделал, объясните мне? Ведь если бы кто-то кроме азиата нашего или второго собачника – как бишь его фамилия? – в вольер вошёл, то собачки бы его сами порвали на тряпочки…

– Не справится один человек с шестью собаками, – сказал лейтенант, – это Рэмбо какой-то должен быть или Шварценеггер с пулемётом…

– Никаких пулемётов. Тут их кто-то не то ножом, не то как бы топором разделал…

Борух задумчиво прошёлся взад-вперёд и осмотрел землю. Впрочем, чтобы найти какие-то следы в жёсткой степной траве, надо быть настоящим индейцем – на закаменевшем глинозёме наследил бы разве что тяжёлый танк.

– А скажи-ка мне, лейтенант, кто у нас сегодня службу несет?

– Ну офицеры, кроме дежурных, вчера в город поехали, на штабное совещание. Должны были вернуться к вечеру, но задержались почему-то. Я только что звонил в штаб округа с мобильного – не отвечает никто. Бардак вообще какой-то! Надо с узла связи попробовать. Ну и товарищ подполковник… отдыхает…

Подполковник Кузнецов служил некогда в элитных частях, хаживал и по афганским, и по чеченским горам, командовал спецоперациями чуть ли не в Сомали и был, говорят, непобедим. Поборол же старого вояку обыкновенный зелёный змий. Говорили, что в состоянии жестокого похмелья он, будучи ещё полковником, страшно поскандалил на совещании в Генеральном штабе. По слухам, сам министр был им поименован в глаза паркетным шаркуном и табуреточником. Полковник, недовольный новой военной доктриной, предлагал ему даже стреляться на дуэли. Министр вызова не принял, а полковник, ставши немедленно подполковником, отправился дослуживать в самый дальний и занюханный гарнизонишко, который только сыскался на картах Генштаба. Отправить под трибунал или в отставку героя всех последних войн было как-то неудобно…

В общем, героический миф про героического человека, весьма, кстати, далекий от правды, – но зато в него было легко поверить. Одно было верно – теперь его суровые воинские будни проходили в ежедневном принятии вовнутрь горячительных напитков – причём начинал боевой подполковник прямо с утра и к обеду обычно надирался в своём кабинете до состояния полной прострации. Командование гарнизоном, таким образом, сводилось к подписыванию дрожащей рукой всех бумаг, готовил которые как раз лейтенант Успенский.

Прапорщик вздохнул, подёргал себя за бороду и сказал:

– Сходи-ка ты, Миша, в штаб. Может, товарищ подполковник ещё того… не совсем отдохнул… Всё-таки он гарнизоном командует, а тут такие дела творятся… надо бы доложить.

Лейтенант пожал плечами и пошёл через плац к кирпичному двухэтажному зданию штаба. Объясняться с героическим подполковником совершенно не хотелось – скорее всего, он пошлёт его вместе с докладом подальше. Плевал он на всех собак, сколько их ни есть на этом свете, с высокой колокольни. Однако служба есть служба… Навстречу без особого энтузиазма тащились солдаты с лопатами и вёдрами.

– А ну, войска, – бегом! – прикрикнул на них лейтенант, скорее для порядку. – Долго вас прапорщик ждать будет?

Солдаты нехотя ускорили шаг, перейдя на лёгкую рысь, но, как только офицер скрылся за дверями штаба, снова поплелись нога за ногу. Раскалённый воздух был полон пыли и дурных предчувствий.

В полутёмных коридорах штаба было немного прохладнее, и Михаил ускорил шаг. Как говорил прапорщик Мешакер, «неприятную работу надо делать как можно быстрее». Выслушивать же пьяные матюки подполковника было самым что ни на есть неприятным делом.

Кабинет был по обыкновению заперт изнутри – герой предпочитал напиваться в одиночку. Лейтенант постучал – сначала вежливо, потом настойчиво. Изнутри донёсся быстрый шорох, и опять воцарилась тишина. Выждав для приличия полминуты, Михаил решительно пнул дверь ногой – тихо. Это было странно – обычно подполковник в любом состоянии реагировал на стук в дверь достаточно бурно, призывая на голову настырного посетителя кары земные и небесные. И горе тому, кто побеспокоит старика без достаточных оснований!

Из кабинета по-прежнему не доносилось ни звука. Михаил примерился пнуть дверь ещё разок, посильнее – и тут увидел нечто такое, отчего в жаркий летний день покрылся мурашками, как в ледяном погребе. Внизу толстой деревянной двери зияли веером жёлтых щепок две пулевые пробоины…

Михаил нервно оглянулся – полутьма коридора теперь давила на него своей тишиной и неизвестностью. Неожиданно стало очень страшно – как в детстве, когда в пустой квартире непонятные ночные шорохи за дверью заставляют прятаться с головой под одеяло и закрывать ладонями уши. «Товарищ подполковник, откройте! Это я, лейтенант Успенский!» – закричал он, уже понимая, что никто ему не откроет. «Това…» – голос предательски сорвался, перейдя в горловой всхлип. В кабинете раздался какой-то странный скрежещущий звук, и дверь, дёрнувшись, стала открываться.

Увидев то, что стояло в проёме, Михаил кинулся бежать, спотыкаясь и изо всех сил сдерживая рвущийся крик. Выскочив на плац, перепуганный лейтенант с разбегу наскочил на твёрдое брюшко прапорщика Мешакера.

– Там, там… – задыхаясь, просипел Михаил.

Прапорщик молча железной рукой задвинул лейтенанта обратно в двери штаба.

– А ну кончай панику подымать! Что ты орёшь, как больной слон? Ты лейтенант или мамзель с филфака? Докладывай!

Михаил почему-то ни на секунду не усомнился в необходимости докладывать младшему по званию – Борух в этот момент казался ему единственной незыблемой опорой в страшном и непонятном мире.

– Докладываю, – с облегчением сказал он, всё ещё нервно вздрагивая, – дверь в кабинет товарища подполковника закрыта, в ней имеются свежие пулевые пробоины, за дверью подозрительные шорохи…

– Шорохи? А это не сам ли наш старик с перепою в дверь пулял? Может, он там просто по чертям зелёным пострелял, да и уснул. Такая мысль не приходила под твою фуражку?

– Нет, я… Я не знаю… Я почему-то… Там…

– Да что «там»? Не тяни кота за яйца!

– Там… Такой… Чёрный…

– Кто чёрный? Это он там шуршит?

– Не знаю. Я испугался и убежал, – неожиданно для себя самого признался Михаил. Ему было очень стыдно, но единственное, чего хотелось, – убежать ещё дальше.

Оглядев оценивающе лейтенанта с ног до головы, Борух хмыкнул и сказал:

– Ладно, жди здесь. Посмотрю, что там за чёрный шуршунчик. В штаны-то хоть не наделал, воин?

Миша почувствовал, что заливается краской, но Борух не стал ждать реакции, а направился к лестнице. Бодро поднявшись на один пролёт, он неожиданно остановился и застыл, прислушиваясь и как будто даже принюхиваясь. Потом медленно, по одной ступеньке, прижавшись спиной к стене и заглядывая за поворот лестницы, стал двигаться к площадке второго этажа. Правая рука его зависла возле пояса, где на широком офицерском ремне не было кобуры. Заглянув в коридор второго этажа, он напрягся и тихо, аккуратно преступая, попятился вниз. Спустившись, он задумчиво посмотрел сквозь Михаила и сказал: