После завтрака, прошедшего в торжественном молчании, старик объявил, что Сергей идет служить, в трактир.
— Народу там много бывает. И народ разный. Но ты ко всем относись с уважением и почтением, не забывай, что ласковый теленок двух маток сосет… — наставлял старик. Он задумался, соображая, что еще сказать умное, помолчал, обвел всех глазами, цыкнул на Костю, стукнувшего табуреткой, и продолжал: — Дружбу, смотри, ни с кем не води (старик строго взглянул на Степана). Дружба до хорошего не доводит. Знай гостей, да и только. А пуще всего старайся угождать хозяину. Понял?
— Понял, — буркнул Сергей, потупив глаза.
— Ну вот и хорошо. Дай бог всякого благополучия.
Все на минуту присели, потом поднялись, набожно помолились, и старик повел Сергея в трактир.
Через два месяца после этого Бесергенев получил от брата письмо, опять он звал его в село.
Бесергенев четыре раза приходил к Сергею, в трактир, заставлял по несколько раз перечитывать письмо.
— Нет, Степана нельзя одного оставлять в городе. Да еще в одной хате с Митей! — решил старик. Придя к Сергею в пятый раз, он приказал сердитым голосом:
— Садись, пиши! Начинай так: «Дорогой мой, единоутробный братец. Ты больше не присылай писем, не смущай ты меня, не тревожь моего сердца. Не могу я приехать, потому что Степану никак невозможно уезжать из города, а оставить его одного у чужих людей тоже нельзя».
Глава третья
1
Бесергенев служил дворником у Попова. С утра до вечера деловито и сосредоточенно мел двор, выходил на улицу, поливал водой таявший под солнцем асфальтовый тротуар и снова, войдя во двор, принимался за метлу.
Попов, видя его усердие, каждый праздник давал ему двадцать копеек «на чай» и отпускал к сыну.
— Скучаешь? — спрашивал он иногда у Бесергенева.
— Да скучать-то отчего, ваше высокое благородие? Дело у меня есть. Главное — за сыном смотреть надо. Живет он на краю города, а народ там всякий.
— Это ты хорошо делаешь, что смотришь за сыном, — хвалил его Попов.
В иное воскресенье, когда Бесергенев, замешкавшись с новыми метлами, срезанными за рекой, приводил их в порядок и долго не уходил, Попов спрашивал:
— Ты что же, старик, не идешь к сыну?
Приходя к Степану, Бесергенев долгим, пристальным взглядом смотрел ему в лицо, стараясь разгадать, — «прежний, тихий Степан или уже подружился с Митиными друзьями?» Во время разговора, притворяясь совершенно равнодушным, спрашивал:
— Ну, как живут твои соседи, о чем толкуют?
— Я, папашка, ничего не знаю. У меня работы много. Я с ними почти и не разговариваю.
— Ну, а как насчет хаты? — старик уговорил Степана построить себе хату и каждое воскресение справлялся о ней. — Продвигается вперед?
— Туго, папашка. Елена вот все лечится, покупает всякие травы.
— Ничего, не сразу! — подбадривал старик. — А Елена и без трав может обойтиться.
Но потом, видя, что лес для хаты не прибавляется — как купили два подтоварника, так они и лежат, и уже кто-то нехорошо обтесал их с одного края, видимо, добывал щепки на растопку, — стал крепко ругать Степана, чтобы он зря деньгами не сорил, а Елене приказал строго-настрого ни одной копейки не расходовать на травы.
— Не умрешь и так. Не барыня какая. Деньги надо копить. Не век будете жить в чужой хате. Да и на черный день деньги потребуются. А то умрете, кто похоронит?
Старик никогда долго не засиживался у Степана. Не любил он слушать вздохи Елены. Он больше все ходил по улицам Приреченска, приглядываясь к хатам, выбирал какую покрасивей и оглядывал ее со всех сторон.
— Вот такую бы хату и Степану построить.
Видел другую, красивую, — казалась лучше первой.
— Нет, вот такую надо построить.
— Что ты, Михаил Алексеевич, к хатам приглядываешься? — как-то встретив его, спросил Титкин. — Не собираешься ли обворовать кого?
— Ежели бы обворовать, то я бы пьянствовал и ходил по закоулкам, как ты! — сердито отрезал старик.
— Не обижайся, я шучу. Крот просил передать, что хочет видеть тебя.
— Спасибо, что сообщил, — буркнул Бесергенев, и не желая больше разговаривать с Титкиным, пошел в степь, к балке, где Крот копал свой клад.
Бесергенев страсть как не любил Тишина: богохульник он, и как напьется, — пристает ко всем, вызывает на спор.
— Я говорю, что бога нет!
— Из каких же это ты источников узнал? Ты знаешь, куда за такие речи можно упечь? — связался однажды с ним Бесергенев.
— Ничего я не боюсь. Я не из источников, а из самой реки добыл сведения. Я на Ефрате был. Нету бога. Я сам раньше веровал. По писаниям, рай — на реке Ефрат, а там никакого рая нету. Посмотрел я на этот Ефрат, да и вернулся в Приреченск. Нету, я говорю, бога. Если бы был, то он должен быть на Ефрате, потому что там, по писаниям, рай…
— Богохульник ты! — плевался Бесергенев. — За это тебя можно упечь, на каторгу.
— А мне все равно, — размахивал руками Титкин. — Бога нет! Рая нет! — и запел беспечным голосом:
Эх, соловьем залетным юность пролетела…
Волной в непогоду радость прошумела…
Федор Крот — это другое дело, его Бесергенев уважал.
— Все копаешь? — приветливо спросил он, подойдя к его «кладу». — Помогай бог.
— Спасибо, Михаил Алексеевич, — обрадовался Крот. — Чего так долго не заглядывал ко мне?
— Дел у меня много: дворником я служу у полковника Попова, — не без гордости сказал Бесергенев и похвалил своего хозяина — добрейший человек. Каждый праздник по двадцать копеек дает. Бывает, что и чарочку подносит. А ты, значит, копаешь… Ну, как — ничего не видать?
— Да с месяц назад наткнулся на какую-то серую землю. — Должно, что-нибудь было, да сгнило.
— Металл разве может гнить?
— А может, здесь не металл был, а сукна какие старинные. Земля все время такая идет, может, до чего-нибудь и докопаюсь.
— Ну, копай, копай! Авось, тебе бог поможет докопаться до счастья, — покровительственным тоном пожелал Кроту Бесергенев.
Старик прошел с балки к Степану:
— Ты вот что: покопал бы маленько с Кротом. Он уже до какой-то земли докопался, может, скоро и до денег дойдет.
— У меня, папашка, сейчас работа есть, в срок ее надо выполнить.
— А ты ее ускорь. А то ты своей срочной работой занят, а материала на хату не прибавляется. Если клад найдете, сразу хату отстроишь.
— Не могу, папашка, хозяева обидятся.
— Гляди сам, не неволю.
Петька, всегда ласкавшийся к старику, взобрался к нему на колени и попросил:
— Дедушка, я с тобой хочу.
— Я те дам со мной, — деланно прикрикнул на него старик и подумал: «Ишь ты, дело какое, никто не ласкает мальца».
Вспомнив, что полковница однажды просила его показать своих внуков, старик приказал Елене:
— Умой-ка Петьку и волосы причеши гребешком, я возьму его с собой. А ты вечером за ним приходи.
Нес старик Петьку по главной улице и думал: «Может, полковница так, ради слова, сказала. Еще обидится. И меня вместе с Петькой прогонит».
Петька хлопал в ладоши, вытягивал руки, чмокал на лошадей, прижимался к деду, когда по улице пробегала конка, запряженная четверкой.
— Сиди смирно, — говорил дед, — может, еще придется через тебя иметь неприятность. Ишь, как разыгрался!
И уже надумал было вернуться назад, но вдруг услышал, что его зовут.
Полковник Попов с женой, сидя в экипаже, поставленном на высоких колесах с дутыми шинами, возвращались с прогулки.
— Это твой внук? — спросила полковница. — Какой хороший мальчик! Прямо-таки удивительно! Кудрявый… На щечках ямочки. Спиридон, да ты посмотри! — обратилась она к полковнику.
Но полковник, увидев на тротуаре среди гуляющих молоденькую гимназистку, что жила против его дома, провожал ее глазами и на Петьку не взглянул даже.