Маша сидит, глаза закрытые. Не отвечает.
— Почему спать не идёшь? — спрашиваю.
Она:
— Мне страшно.
Я:
— Мне тоже.
— Тебе не может быть страшно. Ты же большой.
Закрываю ноутбук. Передохнуть надо, минут десять. Чайник поставить.
— Большим тоже страшно… — говорю. — А где родители?
— Папа в ночную вышел, а мама к бабушке уехала, — сидит на краю моей кровати. Такая маленькая: ножки и ручки тоненькие, словно ивовые ветви. Это могла быть и моя дочь. Сидеть на моей кровати…
Соседи сверху часто оставляли дочь на меня, потому что я выглядел безобидно — кучерявый толстячок в очках с толстыми линзами.
— Тогда давай попьём чаю, и я уложу тебя спать.
— Нет. Туда нельзя. Там трещина…
— Какая трещина? — спрашиваю.
Дождь за окном: шшшшшшшшшшшшшш, один сплошной монотонный звук, когда он перестанет я, наверное, буду скучать по нему.
— Трещина в стене, из неё слышны голоса человечков, — говорит Маша. Берёт меня за руку и настырно ведет наверх.
— Нет там никаких человечков, — говорю. Мы поднимаемся по лестнице. Скрипит дерево. Слышно, как кто-то храпит за стенкой. — Нет там никаких человечков и быть не может.
Мы поднялись в комнату к Маше. Она не зашла в комнату, а тихонько приоткрыла дверь и показала мне на стенку. И действительно над телевизором с двумя антеннами-рожками была трещина, из которой исходил едкий зеленый свет.
Я зашёл в комнату и нажал выключатель. Свет не загорелся.
— Человечки не любят свет, — говорит Маша.
В коридоре тоже не было света. Вероятно, ветер где-то оборвал линию.
— Скоро приедут электрики и починят свет.
— Они не приедут… дождь и ураган… они не скоро приедут.
— Ничего, — говорю, — у меня в комнате есть большой фонарь, его хватит, чтоб весь дом осветить. — Стой здесь, я сбегаю. Маша испуганно хватает меня за руку. Крепко хватает и почти повисает на ней.
— Не кидай меня как родители, не кидай…
Я снова захожу в комнату. Темно. Наталкиваюсь на журнальный столик, с него падает на пол ваза с цветами. Маша вскрикивает. Вот еще приключение мне на ночь, завтра халтуру сдавать, а я тут в игры играю.
В стене трещина размером с ладонь. Из неё тусклый зеленый свет идёт и шум какой-то. Я постоял немного, прислушиваясь к шуму. Ничего не могу разобрать… как будто тысяча лилипутов шепчутся одновременно.
Стучу в соседнюю комнату. Старческий голос:
— Мы уже спим, уходите…
Стучу еще раз и кричу:
— Тёть Валя откройте, это Витя!
Тётя Валя открывает дверь. На столе у неё стоят две свечи. Её муж — высокий и худой еврей, молча сидит за столом, положив руки на стол запястьями вверх. Смотрит на меня. Огонь от свечи танцует на его лице. На его впалых щеках, на длинном остром носу.
— Когда же закончится этот дождь? — спрашивает тётя Валя. На полу у них — тазик, с потолка в тазик капает вода.
Подхожу к стене в их комнате. Никаких трещин. Никакого зелёного света. И шума нет. Глажу шершавые обои, прислоняю к ним ухо. Ничего.
— Вы не могли бы присмотреть за Машей, а то мне до завтра нужно много работы сделать…
— Конечно-конечно! — оживляется старик. — Она хорошая девочка, пускай остаётся у нас…
Маша дергает меня за руку и показывает указательным пальцем, чтоб я нагнулся.
— Не оставляй меня с ними… Пожалуйста, не оставляй…
Я улыбаюсь тёте Вале и говорю:
— Тётя Валя тебе пряники даст и железную дорогу покажет, а утром папа тебя заберёт…
— У меня есть игрушки Вовчика, — говорит тётя Валя. Вовчик их внук. Год назад он пошёл в книжный и попал под машину. БМВ, новенькая чёрная БМВ гнала на «красный» и размазала Вовчика по асфальту. В руках у Вовчика были карандаши и тетради.
— Ох… — вздыхает тётя Валя. Её руки — сухие и скрюченные, на плечах — шерстяной шарф, длинная чёрная юбка. — Мне иногда кажется, что Вовчика опять привезут в пятницу, и он останется у нас на выходные, будет играться в кубики и читать сказки…
— Сколько еще будет этот дождь? Ты не слышал прогноз? — спрашивает меня старик.
— Говорят, еще неделю будет такая погода…
— А я думаю, что завтра всё уже высохнет.
— Но Вовчика больше нет… — говорит старуха. — Даже не верится…
— Ладно, — говорю, — пойду, до завтра тогда.
И сейчас, спустя много лет, я точно помню, как начал закрывать за собой дверь, а Маша пыталась протиснуться за мной следом, но я легонько оттолкнул её, силой заставил её остаться.
Старуха схватила Машу за руку и помогла мне. В коридоре я услышал голос старухи.
— Сейчас мы будем с тобой играться…
Я пришёл в свою комнату, открыл ноутбук. Пол батареи. Я принялся печатать, пока аккумулятор не разрядился окончательно. Но тут же включился свет. А через минуту перестал идти дождь, и было слышно, как капают одинокие капли с крыши и шипение шин по мокрому асфальту.
Я закончил работу через два часа и крепко заснул.
В девять утра я вышел на кухню сварить кофе и пожарить яичницу. Одна из новых жительниц верхнего этажа сидела на табурете перед окном и плакала.
— Что случилось? — спросил я.
— Помните, такая девочка красивая с нашего этажа, с косичками и большими голубыми глазами…
— Маша? — спросил я.
— Да, она… они вчера с отцом на машине ночью разбились… на Харьковском шоссе.
Тяжёлые времена Жагилийи[1]
Мирван вышел из хеймы[2] помочиться. Вернее, он сказал Илиясу, что хочет помочиться. Илияс рассказывал ему историю, которую Илиясу рассказал его дед. Историю про город в местности Фаядана. Так вот этот город появлялся, только когда наставала полная темнота. Жители этого города — циклопы. Вместо верблюдов у них — люди, а едят они только младенцев. Страшная история, одним словом. Мирван, лёжа в хейме, внимательно слушал Илияса, смотрел на осколок его лица во тьме и представлял, что Илияс тоже один из тех циклопов.
На улице благодать. Никаких циклопов. На улице страшная история показалась Мирвану анекдотом. Небылицей для дурачков.
Пустыня остыла. Весь день он шёл со своим племенем через пустыню по раскалённому песку.
Верблюдов было всего пять: для старейшин, поклажи и безногого Або Зиндика — пророка великого Нибиги — да возвысится имя его над всеми жалкими божками Жагилийи.
Уже к обеду Мирван очень устал, он съел свой двухдневный запас манакишей[З] и выпил всю воду. Чтоб не упасть и не умереть посреди бесконечной пустыни, он решил поговорить с всезнающим пророком — единственным пророком Набиги — Або Зиндиком, чьё слово мудрее всех побасёнок и выдумок лжепророков из других племён.
— О великий пророк Або Зиндик! — сказал Мирван. Только так можно было обращаться к пророку. Або Зиндик сидел на верблюде в паланкине, обмахиваясь веером. Он жевал виноград с глиняной посуды на седле. Если бы Мирван обратился к Або Зиндику без «О великий пророк», ему отрезали бы палец, подобно вору. За каждый раз — по одному пальцу. В их племени был один алкоголик, любитель вина. Когда у него закончились все пальцы, то ему отрезали голову.
— Какую весть ниспослал тебе Набига об аде?
Або Зиндик презрительно посмотрел на уставшего Мирвана и попытался засунуть гроздь винограда себе в рот целиком. Виноградинки посыпались из его рта на песок. Идущие сзади люди жадно накинулись на виноградинки. Он прожевал виноград и плюнул в лицо Мирвану кашей из косточек и кожуры. Мирван вытер лицо рукой и сказал:
— Спасибо тебе, о великий пророк Або Зиндик.
О великого Або Зиндика следовало благодарить за всё, что бы он не сделал. Потому что именно о великий Або Зиндик ниспослал племени благую весть о властелине песка и воды Набиге. А потом показал племени Набигу и даже позволил дотронуться до него.
— Ты хочешь услышать об аде? — спросил пророк Мирвана.
— Да, о великий.
— Ты верблюжий зубб, кусс ухтук аху маньюке! — сказал пророк. — Тилхис тызи агбаль![4]
— Спасибо, о великий Або Зиндик! — ответил Мирван.
