Павлов решительно натягивает одеяло, откидывается на подушки. Только сейчас впервые тень усталости, тень смертельной болезни проходит по его лицу.

Врачи вполголоса совещаются у окна.

Еще больше машин за окном. Группа людей стоит у подъезда.

Павлов лежит, закрыв глаза, и, словно борясь с недугом, он сжимает кулак и с силой опускает его на постель.

В комнату, где ждут решений консилиума, вбегает Милочка, внучка Павлова, — видно, пришедшая с гулянья. За ней гонится няня с шубкой и галошками в руках. Спасаясь от няни, Милочка пробегает гостиную. Топот ее детских башмаков гулко раздается в напряженной тишине комнаты. Вскочив с кресла, навстречу ей бросился отец, но Милочка уже распахнула дверь. Вместе с ней ворвалась в комнату больного Павлова ликующая, мажорная тема жизни. Она гремит в оркестре.

Навстречу ей — этому вестнику жизни — просияло лицо Павлова. Привстав, он протягивает Милочке руки. Сердито машет сыну — оставь, мол.

П а в л о в. Гуляла?

М и л о ч к а. Ага!

П а в л о в (зажав ее крохотные ручки в своих больших старческих руках). Замерз, воробей?

М и л о ч к а. Ни чуточки. (Покосившись на группу врачей, стоящих у окна). У нас во дворе ледянка, во какая!

Гостиная.

Открываются, наконец, двери, и группу вышедших врачей обступают ожидающие.

Павлов и Милочка одни.

П а в л о в (усмехнувшись). Ну вот, Милочка, кажется, у нас теперь есть свободное время.

Но Милочка уже заинтересовалась редкостной игрушкой. Она берет банки из ящика, стоящего на кресле, и расставляет их рядами на столе. Павлов с улыбкой наблюдает за ее стараниями. Его взгляд скользит по столу, уставленному склянками с лекарствами, и останавливается на картине, висящей над постелью. Это пейзаж Левитана. Не то окские, не то волжские просторы. Вечер. Ширь… В музыке возникает тема старинной русской песни. Эта широкая музыкальная тема точно раздвигает рамки комнаты и звучит уже́…

…в песне грузчиков на окской пристани. Молодой Павлов в короткой студенческой куртке идет со старшим братом берегом Оки. Сумерки. Облака, окрашенные вечерней зарей. Силуэт далекой мельницы на горизонте. Кое-где над рекой клочья тумана, похожие на упавшие облака. Звучит песня.

И снова постель. Задумавшийся Павлов.

— Куда это я шел? — шепчет он про себя.

Окраина Рязани. По дощатому тротуару идут Иван и Дмитрий Павловы.

Два старика в валенках, хотя и летняя пора, сидят с клюками на завалинке. Покосились вслед.

П е р в ы й. Это чьи ж студенты?

В т о р о й. Отца Петра нашего сыновья. Три сына, а приход передать некому.

Зазвонили ко всенощной. Старики снимают картузы и крестятся.

Идут Иван и Дмитрий…

Простоволосая баба гоняется по булыжной мостовой за испуганно кудахтающей курицей.

Деревянные домики с крылечками. Девчата у ворот лузгают семечки.

Звонят ко всенощной.

И в а н. Сонное царство! Скажи, Митя, а у тебя не бывает во сне, что ты торопишься, бежишь со всех ног, а сам ни с места. Страшно ведь.

Д м и т р и й (улыбнувшись). Бывает, после мамашиных блинов только.

И в а н. Ты знаешь, а у меня это и наяву. Такое ощущение, что я должен торопиться, торопиться, и ведь сам еще не знаю куда! Жизнь-то ведь одна, понимаешь? И надо прожить ее по-настоящему, по-человечески.

Впереди возвышается тяжелый каменный дом. Сияет вывеска «Телегин и сыновья». Братья останавливаются у дома.

И в а н. Ты подожди, я скоро.

Он толкает калитку. Оглушительный собачий лай. Работник держит пса, норовящего броситься на вошедшего.

Вдали садовник трудится у яблони.

Иван Павлов идет огромным яблоневым садом. И так хорошо это осеннее изобилие сада, такая сила плодородия, сила жизни в нем, что он останавливается восхищенный.

Старик-садовник подходит с ножницами в руках. Доволен восхищением Павлова.

Душно в спальне Телегина. И сюда проникает унылый вечерний звон. Огромная дубовая кровать. Перины, подушки… А сверху маленький сухой старичок. Он ловит ртом ускользающий воздух. Перед ним стоит дородная старуха.

С т а р у х а (крестится). Причастился бы, Архип Семеныч, отец Петр уже здесь с дарами дожидается.

Т е л е г и н (раздраженно). Подождет. По-до-ждет! Сынка его ко мне сначала. Все же доктор… петербургский.

С т а р у х а. Суета все на уме.

Т е л е г и н. Молчи, дура, молчи.

В сопровождении старухи Павлов проходит через узенькую, заставленную сундуками комнату. Здесь в епитрахили сидит отец Петр.

П а в л о в. Отец?

О т е ц  П е т р (сердито). Я, а то кто же! Иди. Тебя вперед требует. Смерть уж в глаза, а все о мирском думает. Иди.

В спальню Телегина входит Павлов и с ним высокий узкогрудый человек. Он наклоняется и целует руку Телегина:

— Не лучше ли вам, батюшка?

Т е л е г и н. А вот и не умру вам на зло. Вот он вылечит. Уходите.

Павлов и Телегин одни.

Т е л е г и н. Воздуху вот нехватает. Всем хватает, а мне нет. (Усмехаясь.) А ведь ты ко мне Христа славить ходил с семинарией своей.

П а в л о в. Как же, помню. Пироги у вас хороши были.

Т е л е г и н. Хороши, значит? Ну вот и отблагодари.

Павлов выстукивает больного, слушает сердце, качает головой.

Т е л е г и н. Помирать, значит. Ма-арфа!

Старуха в дверях.

Т е л е г и н. Вот ему сто рублей вынеси за честность. Наши-то тысячи с меня выманили. Сволочи! Спасенье обещали. Отца Петра ко мне.

М а р ф а. Да здесь он.

Павлов складывает стетоскоп, прячет в карман.

Т е л е г и н. А ты погоди, ты мне вот что скажи — а дальше-то что, а?

Привстав и судорожно вцепившись в руку Павлова, он смотрит на него с надеждой и страхом.

Только сейчас мы видим отца Петра, стоящего в дверях.

Т е л е г и н. Не веришь, видно? А в чего ж ты веришь? Может быть, есть такая вера у петербургского доктора, что поможет купцу умереть? (И снова тень надежды на его лице.)

П а в л о в (улыбнувшись). В человека, в разум его!

Т е л е г и н (растерянно). В человека? (Хмыкает неодобрительно.) Человек — он свинья! Ты не съешь — тебя съедят. Так уж устроено. Я вот братневу семью по миру пустил. Нет, без бога мне нельзя. Нельзя мне без бога!

— Во имя отца и сына и святого духа, — слышится торжественный возглас отца Петра. Он медленно проходит по комнате, кладет дароносицу на стол, отгребает склянки с лекарствами. Налагает епитрахиль на голову купца. Делает знак сыну уйти.

Павлов отходит к окну, за которым виднеется сад и яблони. Останавливается. С пристальным любопытством наблюдает за этой сценой. Не может уйти.

— Ныне отпущаеши раба твоего, — торжественно произносит отец Петр.

Т е л е г и н (из-под епитрахили). А сынок-то у тебя не верит. А чья вина, отец Петр?

И вдруг кричит Павлову, стоящему у окна:

— А ты, ты почем знаешь, жить мне или нет? Ты что, бог, что ли? А не бог, так молчи. Все мы рабы его, все…

И он ловит руку отца Петра. Целует ее. Привстав, смотрит в окно:

— Яблок нынче тьма какая. — Задыхается. — Это зачем же?

О т е ц  П е т р (гневно). Не богохульствуй, причастия лишу.

Т е л е г и н. Мне значит, помирать… А солнце светить будет… И сады стоять? (Задыхается.) Это зачем? Для тебя, что ли? Для кого?

П а в л о в (тихо). Какая же злоба в вас бушует, господин Телегин. Да, сады будут стоять…

Т е л е г и н. Ан врешь. И не будут. Не будут! Марфа!

Снова появляется в дверях старуха.

Т е л е г и н. Сад, сад… срубить!

Ужас на лице старухи.

О т е ц  П е т р. Опомнись, Архип Семеныч!