— Я принял решение покинуть вас. В данный момент Германия должна иметь руки свободными. — И Гитлер поднимает бокал.

— За здоровье новобрачных! — провозглашает Геббельс.

Затем наступает молчание. Гитлер погас. Он безучастно глядит перед собой пустыми глазами и машинально крутит шарики из хлеба. Иной раз рука его безотчетно пытается расставить их на тарелке в виде треугольников и ромбов.

Ева Браун обращается к адъютанту:

— Мой дорогой Линге, я не вижу нашего доктора…

Линге показывает жестом, что тот покинул бункер.

— Он ничего не оставил для нас?

— Оставил, фрау Ева, — отвечает Линге и подает ей коробочку.

Ева осторожно раскрывает ее. Там шесть ампул.

— Это надежно? — спрашивает она.

Линге пожимает плечами. Тогда Браун закатывает ампулу в бутерброд и дает Блонди. Собака тотчас падает мертвой.

— Хорошо, это надежное средство, — говорит Браун.

Все молча соглашаются. Они сидят, жуют и не глядят друг на друга. На их лицах безнадежность.

Бункер вздрагивает, свет медленно гаснет.

Перед полковником Зинченко в подвале дома на Королевской площади стоят сержант Егоров, младший сержант Кантария и старший сержант Иванов.

Полковник Зинченко держит в руках большое красное знамя, он взволнован.

— Дорогие товарищи! — говорит он, запинаясь от волнения. — Нам доверена великая честь — водрузить по приказу товарища Сталина знамя Победы над Берлином. От имени Родины я поручаю это знамя вам.

Кусок стены в это время треснул от немецкого снаряда и обвалился, осколки кирпичей разлетаются по комнате, и все трое бросаются к знамени.

— Идите, сынки… И… чтоб все в порядке… — говорит полковник.

Егоров принимает знамя. Полковник обнимает и целует всех троих. Все подходят к знамени, целуют край его. Кантария и Егоров, поцеловав знамя, сворачивают его, покрывают чехлом.

— Сердце мое с вами, — говорит Зинченко и кивает на рейхстаг. — Там увидимся.

Стрелки пулей вылетают из дома и, пригибаясь, бегут к площади.

Генерал-полковник Чуйков вздремнул, сидя за своим рабочим столом в пустом, полуразбитом доме. Накинутая на плечи шинель свалилась на пол, в разбитое окно дует ветер.

На закусочном столике дребезжат стаканы и чашки, будто комната на колесах и ее то и дело бросает по ухабам.

Адъютант подходит к командарму на цыпочках, набрасывает на его плечи шинель. Звонит телефон.

Еще как следует не проснувшись, Чуйков берет трубку и, не раскрывая глаз, произносит:

— У аппарата Чуйков. — И тотчас откашлялся и протер глаза. — Помалу двигаемся. Ясно, к празднику хорошо бы. Есть. Нажмем. Есть, есть… будет сделано.

Задребезжал второй телефон.

Чуйков берет вторую трубку:

— Чуйков слушает. — Потом прикладывает обе трубки к ушам и сразу лицо его веселеет и оживляется. — Парламентеров прислали, — говорит он в первую трубку, — начальник генштаба генерал Кребс с важным сообщением. Так. Жду вас, товарищ генерал армии. — Положив обе трубки на место, говорит адъютанту: — Сейчас будет генерал армии Соколовский. Тогда зови парламентеров.

— Переводчик нужен? — спрашивает адъютант.

— Им такое скажут, что и переводить незачем, — отвечает Чуйков.

Входит генерал Кребс, в сером мундире, при всех орденах, с моноклем в правом глазу. Подполковник фон Дувинг и переводчик-майор следуют за ним. Но они не так нарядны, как их начальник.

Кребс сдержанно кланяется и, следуя молчаливому приглашению генерала армии Соколовского, садится в кресло у стола.

Переводчик Кребса говорит, испуганно вытаращив глаза:

— Начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал пехоты Кребс уполномочен передать вождю советского народа заявление решающей важности.

— Я уполномочен выслушать вас, — отвечает Соколовский.

Кабинет товарища Сталина. В кабинете товарищи Сталин, Молотов, Калинин, Маленков, Берия, Ворошилов, Булганин, Каганович, Микоян. Генерал Антонов принимает по телефону важное сообщение и вслух передает его:

— Генерал Кребс передал письмо Геббельса и Бормана… «Сообщаю вождю советского народа, как первому из не-немцев, что сегодня, тридцатого апреля, в пятнадцать пятьдесят Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством».

Сталин встает и делает несколько медленных шагов.

— Как гангстер, как проигравшийся игрок, скрылся от суда народов, — говорит Сталин. — Причины самоубийства?

— Военное поражение, — отвечает генерал Антонов.

— Окончательное банкротство, значит… Еще что?

— Власть передана Деницу, Геббельс — имперский канцлер… Хотят установить непосредственный контакт с вождем советского народа.

— Безоговорочная капитуляция! Только на этих условиях мы можем с ними разговаривать, — говорит Сталин. — Обеспечить доставку Деница к нам. А если будут колебаться, — поторопите их.

Соколовский говорит:

— Полная, безоговорочная капитуляция!

Кребс, вскочив, удрученно прижимает руки к груди:

— Катастрофа, полная катастрофа, — бормочет он. — Главное — прекратить эту войну. Но я не уполномочен это решать. Господин генерал, я предлагаю паузу боя. Прошу вас.

— Слушайте, капитулируйте, а то ведь всех к чертям перебьем, — говорит Чуйков. Он встает, подходит к окну и поднимает штору. — Что за чорт, рассветает!

За окном движется самоходное орудие, украшенное цветами.

— Первое мая… — горько улыбается Кребс. — У вас в Москве большой праздник…

— Ничего, он у нас и в Берлине неплохо получится, — отвечает Чуйков.

Кребс в отчаянии выходит.

Бой за рейхстаг разгорается. То и дело падают раненые. Стоит такой грохот, что не слышно ни стонов, ни команд. Егоров, Кантария и Иванов подбегают к левой балюстраде лестницы. В здание еще нельзя пробиться.

Иванов бросает гранату в дубовую, окованную медью дверь, следом за ней вторую и третью — дверь разлетается; перед тем как вскочить в пробоину, он на мгновенье оборачивается. За ним справа и слева бегут и ползут люди, полные боевого самозабвения. Они кричат, машут руками. Они бегут, истекая кровью и не обращая внимания на свои раны. Они отмахиваются от санитаров.

Посредине лестницы Зайченко падает, схватившись за грудь, и рука его становится красной.

— Беда!.. — кричит он. — Беда!.. Не дойду!..

— Что с тобой? — подбегает к нему Юсупов.

Зайченко отвечает, глядя на рейхстаг:

— Вот вин, проклятый, здесь вин, но всей жизни нехватит, щоб до нього дойти. — Слабеющей рукой он вынимает носовой платок и, смочив его своей кровью, протягивает Юсупову: — Брат, дотянись до рейхстага, водрузи мой флаг там. За меня водрузи!.. Мертвый, а все равно там хочу быть.

Юсупов берет окровавленный платок и, сжав зубы, мчится вперед.

Егоров и Кантария вбегают со знаменем внутрь здания. Сверху что-то грузное свалилось им под ноги. Они поднимают головы.

Из окон второго и третьего этажей, завернувшись в тюфяки и матрацы, прыгают вниз обезумевшие немцы.

Бросив несколько гранат, Иванов уже вломился в двустворчатый круглый вестибюль второго этажа. С верхних балконов немцы бьют чем попало, стреляют из автоматов, бросают тяжелые обломки стен, швыряют гранаты. Только вбежал Иванов, как от потолка оторвалась громадная люстра и, ударившись, ахнула, как разорвавшийся снаряд. Вестибюль тряхнуло. Иванов оглянулся — у входа Егоров и Кантария со знаменем в руках.

— В обход! В обход! Идите дальше! Прикрою! — кричит Иванов и отползает в угол, в нишу, под защиту статуи какого-то германского императора. — Ну-ка, фриц, прикрой на минутку! — хлопнул он по статуе и, прислонясь к ней, метнул гранату.

Немцы, что были вблизи, отхлынули. Егоров и Кантария промчались дальше.

Узкими темными лестницами поднимаются Кантария и Егоров наверх. Всюду дерутся. Сгребая ворох бумаг, немцы поджигают их, дым понесся по узким коридорам, валя с ног. На какой-то узкой лестничной клетке Егоров и Кантария останавливаются, чтобы передохнуть и определить обстановку.