Литмир - Электронная Библиотека

Сняв с убитого автомат, «масленщик» стал быстро действовать: теперь нельзя медлить — скоро будет станция. Да и магнитная мина может сработать! Раздвинув тюки, он нащупал… холодную сталь. Выдернул один тюк, другой, третий… Гусеница! Широкая! Кажется, около метра… Вынув еще несколько соломенных тюков, изучил лобовую броню: пожалуй, пятнадцать сантиметров будет… Ого, какой-то новый, сверхтяжелый танк!

«Масленщик» перебрался на тормозную площадку и, присев на ступеньках, стал выжидать благоприятный момент для прыжка: скоро станция, и поезд при подходе к ней наверняка замедлит ход. Вроде уже светает — звезды начинают бледнеть…

Вскоре поезд действительно начал притормаживать. Вот-вот покажутся дзоты, окружающие станцию. Крепко прижав автомат к животу, «масленщик» прыгнул по ходу движения и кубарем покатился по песчаному откосу…

* * *

Об этой ночной разведке Нина ничего не ведала. Узнала лишь на другой день от «отца». Передавая «дочери» сведения, он шепнул ей на ухо:

— Я таких чудовищ у них не видел… Наверно, хотят ошеломить нас!

* * *

Не знали тогда ни «масленщик», ни Григорий Михайлович, ни Нина о том, что Гитлер решил подавить наши войска на Орловско-Курской дуге новыми танками с грозными названиями «тигр» и «пантера».

Вскоре Центр получил от Луги и Лана эти ценные сведения.

Ночной гость

Май сорок третьего года был прохладный, и Григорий Михайлович, надевая телогрейку, вспомнил пословицу: «Вот так май! Коню сена дай, сам на печь полезай». А жена поправила его: «Май холодный — год хлебородный».

Заботы о большой семье не давали им покоя. Кроме картошки, посаженной на огороде, были у них посеяны рожь, овес и просо на небольших делянках недалеко от поселка. «Была бы бульба, просо да жито — проживем сыто», — не раз говорила Анна Никитична.

Прислушиваясь к разговору местных жителей, Нина улавливала в них главную заботу — о пище. Девушка внимательно присматривалась к людям, которые приходили к «отцу», и каждого прощупывала взглядом: кто он, что он?

Но понять их было не так просто: люди чурались друг друга и нередко скандалили по всяким мелочам. Вот, например, длинноносая соседка повздорила с Анной Никитичной из-за того, что чужие куры перешли на ее двор и что-то там поклевали…

Вгорячах Анна Никитична обозвала соседку «языкастой ведьмой», за что та еще больше взвилась:

— Молчи, коммунистка! Думаешь, если твой муж помощник старосты, то на него и управы нет?

И понесла на всю улицу: «А уж и впрямь ли Нинка — дочка Михалыча? Уж больно мачеха ласкова с падчерицей: к работе не приневоливает. Может, это как раз дочь какого-нибудь партизанского комиссара и ее тут укрывают, чтобы потом милость от коммунистов получить?..»

* * *

Услышав все это, «отец» встревожился. Конечно, на чужой роток не накинешь платок, но как бы и впрямь кто-нибудь не подхватил болтовню соседки. И посоветовал жене — хоть для вида — поругать Нину погромче, чтобы все услышали.

И стала Анна Никитична поругивать «падчерицу»: или за то, что малых детей не присмотрела, или за то, что огород не прополола, корову вовремя не напоила и не подоила…

Видя, что мать отчитывает старшую сестру, дети вступились за нее. А Милочка со слезами на глазах все просила:

— Мамочка, не надо Нину лугать. Она хоошая. Я люблю ее!

Артем же и Сережа вызвались во всем помогать девушке, лишь бы она управлялась с поручениями матери.

Но теперь соседка стала злословить по-другому:

— Кажинный день писарша шпыняет свою падчерицу: то не так села, то не так встала, то не так сделала. Сама слышала, как мачеха выговаривала, что у девки руки-крюки! Посмотрите, и одевает ее кое-как — в ситце ходит, а у самой-то небось сундук ломится от добра. Известное дело: ма-а-чеха! А он-то, отец, молчит, не перечит жене — под башмаком у нее. Вот и гулять девку никуда не пускают… Да и то надо понять: куда пойдешь в ситчике? В черном теле старшуху держат, а она-то, покорная, терпеливая, все сносит и хоть бы словечко какое насупротив мачехи сказала…

— Аня, ты уж не очень нажимай на Нину, — снова попросил Григорий Михайлович, — подозрительным может показаться.

— И так — нехорошо, и так — плохо! — рассердилась жена. — На каждое чиханье не наздравствуешься.

«И то правильно…» — мысленно согласилась с ней Нина, раздумывая о том, как трудно угодить чужим людям.

Тревожили Нину и мысли о семье «дублера»: командиры приказали хранить рацию в доме Павла Степановича, но «отец» почему-то сделал по-своему.

Когда Нина спросила об этом у Григория Михайловича, тот нехотя ответил:

— Видишь ли, Нина, партизаны ему доверяют, но… лично у меня есть опасения. В колхоз Павел не вступал: извозничал. Да и родич его, Тимофей, в чести у немцев. Заметь, раньше он был единоличником и шабашничал по столярному делу, а теперь, при немцах, открыл свою мебельную мастерскую. К тому же, за дочерью этого Тимофея волочится следователь СД. Вот и соображай, что к чему…

Нина задумалась: «Как все тут сложно и странно переплелось! И не разберешься сразу… Конечно, осторожность никогда не мешает, но почему же партизаны и «Седов» доверяют Павлу Степановичу, а «отец» в нем сомневается? Может, все-таки излишне перестраховывается?»

* * *

Раздумывая о здешних людях, девушка все не могла уснуть. Время было уже за полночь, когда она услышала стук в дверь. Негромкий, осторожный — один короткий и два протяжных, царапающих. По Морзе выходит буква «в».

«Отец» подошел к двери и спросил: «Кто там?»

Вместо ответа все тот же стук: один короткий и два длинных.

Григорий Михайлович открыл дверь и впустил кого-то в большую комнату. Потом отвернул полог и позвал «дочь».

— Нина, это Вася!

Девушка поздоровалась с партизанским разведчиком.

Гость вынул из кармана что-то, завернутое в тряпочку, и передал хозяину: оказалось, очки.

— Примерь. Может, подойдут?

— Каганец засветить? — спросила Анна Никитична, встав с постели.

— Нет, нет, не надо, — отказался партизан и вместе с «отцом» и «дочерью» прошел в маленькую комнату.

— Нина, — тихо попросил Василий, — передай в Центр, что на шоссе концентрируются ягдкоманды с танками. Наверное, будут охотиться за нашей бригадой…

Парень закурил папироску и, глубоко затянувшись, простуженно закашлялся. От ужина он отказался и, одернув на себе топорщившуюся куртку, под которой таились автомат и пачка свежих газет, заторопился:

— Дзякую! Пойду ночевать к «дублеру»: мне строго-настрого приказали оберегать ваш дом.

Напоследок вынул из-за пазухи две газеты — «Правду» и местную партизанскую, передал их хозяину.

— Это — только для вас, а остальные «дублер» разнесет сам.

Нине хотелось немедленно передать сведения, полученные от партизанского разведчика, в Центр, но «отец» не разрешил:

— Сейчас опасно: по Васиному следу могут идти. Передашь утром.

Уединившись в своей комнате, девушка погрузилась в «Правду» и прочитала газету от первой до последней строчки: все ей было важно, интересно! Никогда раньше Нина не испытывала такой жадности к сухим газетным строчкам.

Особенно порадовало то, что, оказывается, в 1942 году Гитлер был вынужден бросить против партизан почти десятую часть своей пехоты. А в этом году — и еще больше. «Есть в этой борьбе и наша маленькая частичка…» — с гордостью подумала девушка.

Потом она зашифровала сведения, переданные Василием, легла в постель. А проснулась оттого, что вскрикнула во сне.

— Ты что, Нина? — спросила Анна Никитична, приоткрыв полог.

Протирая глаза, девушка пробормотала:

— Собака приснилась. Вроде укусить хотела.

— Собака — это, значит, к тебе друг какой-то хочет приласкаться.

— Какой там друг… — усмехнулась Нина и встрепенулась. — Ой, что это я прохлаждаюсь?

Вскочив с кровати и даже не умываясь, она схватила подойник и пошла в сарай, чтобы связаться с Центром. Все передав, Нина перешла на прием и получила новое задание: «Ведите наблюдение за власовцами».

11
{"b":"240537","o":1}