— Вы имеете в виду, в лагере для временного проживания переселенцев?

— Проживания и карантина. Тогда я воспринимал его как тюрьму. Именно этого я и ждал: палатки, теснота, охрана, колючая проволока и кипящее, жарящее солнце пустыни Негев. Мы ощущали себя пленниками, мы были пленниками, и хотя я никогда не нашел бы в себе сил сказать отцу «я ведь предупреждал», это ясно читалось на моем кислом лице.

Чего я не ожидал, так это врачебных осмотров — каждый день, с участием целой армии медиков. Кровь, кожа, волосы, слюна, даже моча и фекалии[16]… Беспрестанные анализы изматывали, унижали. Одно утешало и, возможно, не давало поднять всеобщий бунт некоторым из задержанных мусульман — большинство врачей и медсестер, проводивших осмотры, сами были палестинцами. Мою мать и сестер осматривала женщина, американка из Джерси, нас с отцом — мужчина из Джебалии, сектор Газа, который сам всего пару месяцев назад был среди задержанных. Он все повторял: «Вы правильно сделали, что приехали сюда. Вот увидите. Я знаю, вам тяжело, но увидите: другого пути нет». Он сказал нам, что израильтяне говорили правду. Я до сих пор не мог заставить себя поверить, хоть и хотелось, все больше и больше.

Мы оставались в Йерохам три недели, пока изучали наши бумаги и выносили окончательное медицинское заключение. Знаете, за все время в наши паспорта едва взглянули. Отец немало потрудился, чтобы собрать официальные документы. По-моему, они никого не заботили. Если израильские силы обороны или полиция не разыскивали вас из-за каких-то «некошерных» действий, значение имело только состояние здоровья.

Сотрудники министерства социальных дел снабдили нас ваучерами на финансируемое жилищное строительство, бесплатное обучение и работу для отца с зарплатой, которой хватит на всю семью. Это слишком хорошо для правды, думал я, когда мы садились в автобус на Тель-Авив. Теперь бабахнет в любой момент.

Бабахнуло, как только мы въехали в Беэр-Шева. Я спал и не слышал выстрелов, не видел, как разбилось лобовое стекло. Я подскочил, ощутив, что автобус виляет из стороны в сторону. Мы врезались в стену какого-то здания. Кричали люди, повсюду — битое стекло и кровь. Наша семья сидела близко к аварийному выходу. Отец ногой распахнул дверь и вытолкнул нас наружу.

Там стреляли. Отовсюду — из окон, из дверей. Солдаты против гражданских, последние с пистолетами и самодельными бомбами. Вот оно! — подумал я. Сердце едва не Разрывалось на части. Освобождение началось! Прежде чем я успел что-либо сделать, прийти на помощь товарищам по оружию, кто-то схватил меня за рубашку и втащил в «Стар-бакс».

Меня швырнули на пол рядом с семьей, сестры плакали, мама пыталась укрыть их собой. У отца было прострелено плечо. Солдат армии обороны Израиля пихнул меня на землю, не давая высунуться в окно. У меня закипела кровь, я начал искать, чем бы вооружиться — хотя бы осколком стекла, чтобы перерезать горло йехуду.

И вдруг задняя дверь «Старбакс» распахнулась, солдат развернулся к ней и выстрелил. Окровавленный мертвец упал на пол прямо рядом с нами, граната выкатилась из его дергающейся руки. Солдат схватил гранату и попытался выкинуть ее на улицу. Она взорвалась в воздухе. Солдат закрыл нас собственным телом и повалился на труп моего убитого арабского брата. Только это был вовсе не араб. Когда у меня высохли слезы, я заметил у покойника пейсы и ермолку, из его мокрых, изорванных штанов змеился кровавый цицит. Этот человек — еврей, вооруженные повстанцы на улицах — евреи! Это не битва с палестинскими бунтовщиками, но первые залпы израильской гражданской войны.

— По вашему мнению, что послужило причиной для той войны?

— Думаю, причин было немало. Я знаю, репатриацию палестинцев не одобряли многие, так же как и общий отход с Западного берега. Уверен, из-за Стратегической программы переселения слишком многие сердца полыхали яростью. Столько израильтян было вынуждено наблюдать, как их дома сносят ради тех самых укрепленных автономных жилых районов. Аль-Кудс, наверное… стал последней каплей. В коалиционном правительстве решили, что это одно из главных слабых мест — слишком крупное, чтобы его контролировать, и к тому же брешь, ведущая прямо в сердце Израиля. Эвакуировали не только город, но и весь коридор от Наблуса до Хеврона. Они думали, что восстановление короткой стены вдоль демаркационной линии 1967 года — единственный способ обеспечить физическую безопасность, и не важно, как им это аукнется от религиозных правых. Я узнал обо всем гораздо позже, вы понимаете, как и о том, что израильские силы обороны победили только потому, что большая часть повстанцев вышла из ультраортодоксальных рядов и никогда не служила в армии. Вы это знали? Я — нет. Я понял, что практически ничего не знал о людях, которых ненавидел всю жизнь. Все, во что я верил, развеялось в дыму того дня, сменившись ликом реального врага.

Я бежал с родными в отделение израильского танка,[17] когда из-за угла вылетел один из тех непонятных фургонов, ракета попала ему прямо в двигатель. Фургон взлетел в воздух, перевернулся вверх тормашками и взорвался, превратившись в яркий оранжевый шар. Мне оставалось еще пару шагов до танка: как раз хватило времени увидеть, что случилось дальше. Из горящих обломков полезли фигуры — медлительные факелы в горящей одежде. Солдаты вокруг принялись в них стрелять. Я разглядел маленькие дырочки, следы попаданий пуль. Командир рядом со мной прокричал: «Б'рош! Йорех б'рош!», и солдаты сменили цель. Головы людей… существ начали взрываться. Бензин просто выгорал, а они падали на землю, обугленные, безголовые трупы. Я вдруг понял, о чем пытался предупредить меня отец, о чем пытались предупредить израильтяне весь мир! Чего я не мог понять, так это почему их никто не слушал.

Кабинет директора Центрального разведывательного управления мог принадлежать какому-нибудь менеджеру, или врачу, или простому директору школы в маленьком городке. На полке обычная коллекция справочников, на стене фотографии и дипломы, на столе бейсбольный мяч с автографом Джонни Бенча из «Цинциннати Редс». Боб Арчер, хозяин кабинета, видит по выражению моего лица, что я ожидал чего-то другого. Подозреваю, именно поэтому он предпочел давать интервью здесь.

— При мысли о ЦРУ у вас, наверное, сразу возникает два самых популярных и живучих стереотипа. Первый — наша задача рыскать по миру в поисках потенциальной угрозы для США, второй — у нас есть для этого все возможности. Этот миф постоянно сопровождает организацию, которая по своей сути должна существовать и действовать в строгой секретности. Секретность — вакуум, а ничто не заполняет вакуум лучше параноидальных рассуждений. «Эй, ты слышал, кто-то убил такого-то, мне говорили, это ЦРУ. Эй, что насчет того переворота в банановой республике, наверное, ЦРУ приложило руку. Эй, осторожно с этим сайтом, ты ведь знаешь, кто следит за всеми сайтами, которые мы смотрим! ЦРУ!» Такими люди представляли нас до войны, и мы с радостью их поддерживали. Нам хотелось, чтобы плохие парни подозревали нас, боялись нас и дважды подумали бы, прежде чем причинить вред кому-то из наших граждан. Вот преимущество славы всеведущего спрута. Один недостаток: наш собственный народ тоже в это верил, и где бы, что бы, когда ни случилось, на кого, как вы думаете, показывали пальцем? «Эй, где эта чокнутая страна взяла ядерное оружие? Куда смотрело ЦРУ? Как это мы ничего не знали о живых мертвецах, пока они не полезли к нам в гостиную через окно? Где было это чертово ЦРУ?!»

Правда в том, что ни Центральное разведывательное управление, ни какая-нибудь другая официальная или неофициальная американская разведслужба никогда не была чем-то вроде всевидящих, всезнающих иллюминатов. Во-первых, нам бы не хватало финансирования. Даже когда дают карт-бланш во время холодной войны, физически невозможно иметь глаза и уши в любом подвале, пещере, закоулке, борделе, бункере, кабинете, доме, машине и рисовом поле по всей планете. Не поймите меня неправильно: я не говорю, что мы ни на что не годны, кое-что из приписываемого нам действительно является делом именно наших рук. Но если вспомнить все безумные шпионские истории, начиная с Перл-Харбора[18] и до Великой Паники, вырисовывается образ организации, превосходящей по могуществу не только Соединенные Штаты, но и объединенные усилия всей человеческой расы.