В этот миг его взгляд остановился на чемодане под высокой кроватью. Комья земли на краях были еще сырыми, а на крышке виднелись свежие следы пальцев. «Да это тот клад, который сосед давеча извлек из ямы, — пронеслось у него в голове. — И замок открыт. А ну-ка взглянем, что тут хранится. Видно, его уже открывали…»
Помешкин присел на корточки и вытащил чемодан на середину убогой комнаты. Затем откинул крышку и не без разочарования увидел деньги — плотно лежащие пачки голубого цвета. Их была целая уйма. «Вот еще…» — проворчал Григорий Семенович. Он вернулся на кухню, осмотрел пустые шкафчики и пожал плечами: «Я же знал, что здесь поселился странный субъект. В доме мелкая снедь, здоровому мужику раз пообедать не хватит, а он находит чемодан денег и ни купюры из него не берет. Чемодан оставляет открытым, дом не запирает. Входи и забирай огромный капитал. Видно, деньги его совершенно не волнуют. Другой бы набил карманы и понесся в магазин, а этот… Впрочем, меня они тоже не волнуют, и я бы до них не дотронулся. Как я могу ненавидеть их всех и при этом ценить главный символ их скверной жизни? А этот тип весьма любопытный… Но что-то же должно его интересовать! Теперь надо взглянуть на его посевы. Какой сюрприз ожидает меня здесь?»
В этот момент Помешкин вдруг испытал какое-то необыкновенное состояние. Ему стало легко, словно он сбросил с себя пуды невидимого груза. Досада, вызванная прозаической находкой под кроватью незнакомца, улетучилась. Григорий Семенович словно воспарил в небеса. Он тут же подобрел, а мир, к которому он всегда относился с ненавистью, показался не таким уж гадким. Его приятно качнуло, как бывает после вращения на карусели или от выпитого стакана вина. «Что это со мной? Перестаю узнавать себя! Какое-то фантастическое, незнакомое ощущение. Похоже, его обиталище — волшебное место! Чудесное перевоплощение или колдовство? И нужно ли оно мне? Не потеряю ли я свою идентичность? Ой, никак не хочу! Но как не допустить такое?» — вопрошал он.
Впрочем, уже несколько минут спустя он запамятовал, где находится, перестал задавать себе вопросы о природе своего состояния и помимо воли полностью погрузился в миросозерцание. На ум пришло соображение о несоответствии между помыслами и деяниями одного и того же вида гомо сапиенс. Вспомнилась прочитанная когда-то заметка о том, что в Китае нет-нет да появляются не совсем обычные для религиозной культуры этой страны сооружения. Например, точные копии Кельнского собора, Андрониковского храма в Москве, тифлисской синагоги и так далее. Какой в том знак? Что, некоторые китайские граждане увлеклись христианством или иудаизмом? Нет-нет! Ничего подобного! Но для чего же они тогда возводят центры по известным образцам религиозного культа? Сами китайцы говорят, что им просто нравятся красивые архитектурные формы. Разве этого мало? Ну а крест? Или звезда Давида? Это же Символы веры! Ну и что? Тут нет никакой религии! А что же размещено в этих сооружениях? В одном здании заседает местный парламент, в другом находятся ресторан и антикварные лавки, в третьем проводятся свадебные церемонии и юбилейные вечера, звенят бокалы с шампанским, скандируют здравицы. Мы, мол, не оскорбляем ничьих чувств, а отдаем дань уважения строительной мысли. А что сказали бы папа римский, патриарх Московский или раввин тифлисской синагоги? Разве не почувствовали бы они себя оскорбленными? Или все католики, православные и иудеи не вспыхнули бы гневом и негодованием? «При чем тут гнев? — отвечают на это китайцы. — Ведь кто-то из русских заявил, что красота спасет мир! Вот мы и создаем вокруг себя красоту! Являясь центром мира, вбираем все лучшее… Как же иначе можно относиться к Китаю, в котором проживает самая древняя и многочисленная нация планеты? У нас в Шанхае и Гванджоу проживает больше людей, чем во всей Франции. А в небольшом Харбине больше, чем в Бельгии. А в провинциальном Ухане на берегу Янцзы население по численности такое же, как в Швеции. В час пик наши транспортники перевозят двести миллионов пассажиров. Это больше, чем людей в России, Украине и Белоруссии. Наши лайнеры одновременно поднимают в воздух пассажиров, числом сравнимых с населением Швейцарии. Все лифты китайских многоэтажек ежеминутно размещают в своих кабинах столько людей, сколько их живет в Израиле. А пекинский регион сопоставим по размерам населения с Соединенными Штатами Америки… Так кому дано право утверждать, что хорошо, а что плохо? Возьмем вашу демократическую модель обустройства общества и проголосуем. Победа останется за китайцами! И то, что заявит ваш папа, патриарх или раввин, будет гласом вопиющих в пустыне…»
Григорий Семенович был настолько увлечен этим мысленным спором, что напрочь забыл, где находится и зачем явился в соседский дом. Несомненно, наваждения продолжали бы донимать его и дальше, ведь он находился под сильным воздействием кукнара. Но в какой-то момент, когда Помешкин размышлял перед кухонным окном о противоречиях мира, голос Петра Петровича Парфенчикова привел его в чувства.
— Приветствую вас, уважаемый! — повторил обитатель дома.
— Что? — удивленно озираясь, промолвил Григорий Семенович.
— Рад вас видеть! — Петр Петрович тут же обратил внимание, что чайная ложка лежит в миске с кукнаром. Он смекнул, что гость откушал порцию, а значит, он коллега по общему увлечению. Это обстоятельство было расценено положительно, и москвич добродушно добавил: — Может, чайку заварим? Хорошее дело чаем баловаться. Особенно, после этого самого главного… Или заварить кукнар? Усилить яркость мировосприятия? Добавить жару? Сам Бог это настоятельно рекомендовал. А я вас вспомнил. В день приезда мы мельком повстречались на вокзальной площади. Вы первый, с кем я заговорил в Кане. Я что-то спросил… Ах да: «Где тут у вас такси?»
Смысла таких понятий, как «кукнар» или «добавить жару», Григорий Семенович не знал. Он решил действовать осторожно. «Считайте, я явился, чтобы ответить на этот ваш вопрос. С опозданием? Согласен! Но довольно часто я называю себя тугодумом. Таксомоторов в городе много. Поднимаете руку, и любая машина останавливается. Каждому хочется заработать! Не так много рабочих мест! …Откуда во мне такая говорливость, — недоумевал он. — Нет, тут явно присутствует какое-то колдовство. Да и черт с ним, пока мне преотлично, я даже не узнаю себя, и эти изменения совсем не раздражают».
— Рад знакомству. Меня зовут Петр Парфенчиков.
— Я местный житель Григорий Помешкин.
— Вы знали покойницу?
— Конечно! Тут ее все знали. Она вам не родственница? — Помешкин торопился задавать вопросы, чтобы не услышать логичное: «А как вы здесь оказались?»
— Нет. Купил этот дом у ее наследников.
— Да, припоминаю, был у нее где-то сын. Жил то ли в Пскове, то ли в Смоленске. Вы случаем не оттуда родом?
— Я москвич. И с продавцами познакомился в столице. Был ли среди них сын? Меня это не интересовало. Впрочем, такие незначительные вещи моментально забываются. Так я ставлю кипятить. На кухне и пара пряников найдется, сахарок есть, чернослив. Все это тоже кстати. Он быстрее откроется. Присоединитесь?
— Охотно. Можно вопрос? Меня интересует смысл обмена столицы на наш затюканный Кан. Я-то сам отсюда никуда не уехал бы. Но коренному москвичу… Непонятно! Впрочем, я понимаю, что вопрос мой неделикатный. У вас может быть тысяча причин, о которых с первым встречным говорить не захочется. Если так обстоит дело, простите.
— Нет-нет, все просто! Стала невмоготу лицемерная Москва. Все думают лишь об одном: деньги! Даже не о них, а о больших деньгах. Видимо, и это не совсем верно: о колоссальных состояниях. Десятки, сотни миллионов долларов уже мало кого интересуют. Хотят иметь миллиарды, десятки миллиардов — вот идолы моего круга. А эта ядовитая зараза кардинально меняет психологию масс. Нация становится моноцелевой. Все, что непосредственно не связано с материальным богатством, обесценивается, как при гиперинфляции, и более того — как при полнейшем банкротстве. Не надо быть большим ученым, чтобы понять: копеечные цены на духовные продукты приводят к этнической деградации. Вот в двух словах объяснение того, что побудило меня оставить столицу и искать уединения, прошу прощения, в глухой провинции. Тут можно чувствовать себя действительно самим собою. А если рядом он, да еще отличного качества, то и ощущать себя на седьмом небе. А вот он уже и вскипел. У меня чашек нет, только банки. Не против? — Не дожидаясь ответа, господин Парфенчиков стал разливать кукнар. — Это вам! — Он протянул банку из-под майонеза.
