Тот начал ленно объяснять:

- Ну, как сказать… - произошла короткая пауза, ознаменовавшая продолжение преинтереснейшего рассказа, - Отличий особенных нет. Если ты меня тут не прикончишь, то там мне точно настанет каюк. Не, мне не без разницы как подыхать. Да и потом, умереть от рук здравомыслящего человека, которому я сам испортил жизнь, умереть на улице, с прохладным ветром, приличнее, чем, находясь в грязнущей камере с безбожными уродами…

- Ты не понял! – чуть привстал Фернок, - Я не хочу брать на себя грех, а на твою жизнь мне по-прежнему наср…

- Так это все равно убийство! – определил Моретти, - Ты же теперь знаешь, что я умру там. А, зная это и все равно передав

меня им, ты фактически подписываешь договор на мою смерть…

“Парадоксально. В жизни не думал, что придется печься о шкуре человека, убившего моих близких. Да, Эсмонд, ты точно был рожден для великого”

- Убьют? С чего взял-то? Или решил сыграть на моей не бесконечной жалости, чтобы избежать срока?

Гангстер сказал:

- Я все же привык врать, в жизни порой приходится говорить неправду, но человек, позволивший тебе встретиться со мной, приготовил похоронную речь.

О магии ночи, тайной королевы мироздания, можно рассуждать вслух очень долго. В любом месте. В любой обстановке. Как, сидя в кафе-ресторане с милой девушкой с правильными чертами лица, как дома, уставившись глазами в засаленный монитор ноутбука.

Ночь имеет над нами больше власти, нежели день. Тайно активируя стелс-режим, она существенно снижает громкость издаваемых звуков, настраивая мозг человека на гармонию, мир и покой. Усыпление – ее оружие, лишающее сил и энергии.

- У меня возникнут неприятности, если я тебя отпущу. Понимаешь?

Фернок все думал:

“Как же поступить… Может, и избавлюсь от этого балласта, может, и отпущу. Но если я и сделаю это, то не для него, а, скорее, для себя. Чтобы доказать себе, что стал лучше”

- А у меня будет смерть… - слабо улыбнулся Моретти, - Чувствуешь разницу?

- Вроде как да…

А еще ночь - беспристрастная служанка, спасающая мир от надоедливого света. Безначально и непрекратимо, честно и добросовестно выполняющая свой благородный долг.

“Пожалуй, я поборю себя”

- Ладно. Можешь идти…

Басилио сразу не поверил и начал дотошничать.

- Что? Вот так… так просто могу? – макаронник заикался от состояния, вызванного потрясной сумеречностью.

- Пока да… Пока у меня не лопнуло терпение и я не передумал тебя не убивать.

- Я… я буду тебе должен?

Фернок, утомившись от бесконечных расспросов, включил

гиперболизированную строгость и несдержанно крикнул:

- Все, свободен!

Старик послушно закивал, затряс неровными пальцами, и, простужено покашливая, поднялся со скамьи. Перед тем, как скрыться за маленьким бежевым зданием, адресовал Ферноку последнее:

- Вероятно, со мной никто не согласится, как-нибудь переживу… Но именно то дерьмо, в которое я тебя однажды неосознанно втянул, когда ты был мелким, сформировало тебя настоящим мужчиной и человеком, неравнодушным к чужим бедам!

Экс-полицейский не издал и звука…

И потом уже, в думах, когда преступник свалил:

“Как же славно. Теперь я больше не думаю о мести. Пусть живут все. Мои друзья, мои враги…”

Но экс-комиссар чувствовал - дальше будет хуже. Утешительная приятность сегодняшней ночи - лишь небольшой презент за терпение. Можно сказать с уверенностью на девяносто девять процентов, что опасения по поводу недовольства Торреса его самоволием и другие дурные предчувствия вот-вот подтвердятся, и ему снова не будет спокойно.

Как говорится, хорошего понемногу.

Как сказал Фернок, мир не фабрика по исполнению желаний, и даже не сладкий завод Тима Бёртона.

Жизнь - игра, первое правило которой - считать, что это вовсе не игра, а всерьез.

Алан Уоттс

Барнэйба Торреса очень редко по-настоящему пытали подозрения, потому что он не привык им доверять. Сегодня они, как всегда, появившись из ниоткуда, не смогли его впечатлить. И тогда, возмутившись безразличием своего любимца, стали более настырными. Глава спецслужбы отбивался от них, как мог, но не получалось, ведь Фернок все не звонил…

Толковых версий, куда экс-комиссар мог увезти Басилио Моретти, не появилось. Однако престижная Хонда находилась под дистанционным наблюдением и сотрудники конторы могли без труда наблюдать за ее местонахождением.

- Чашку традиционного капучино, пожалуйста – заказал глава у подошедшей к нему беловолосой секретарши, - И еще, потрудитесь-ка связать с меня с господином Эрнандесом… - для большей вежливости он пытался отчитываться, - Мне это нужно, чтобы узнать кое-что очень важное…

До Гранвилла часто было не дозвониться: сначала слышишь длинные затяжные гудки, а потом, заспанным, монотонным голосом тебя оповещает автоответчик. Потом звонишь еще раз, почти забыв, что звонил минутой ранее.

- Давай, отвечай же…

На Торреса работало много народу, но он сам на кого-то работал и знал, какого это – отчитываться, получать выговор, чувствуя унизительную раздавленность, всегда поворачивающуюся со злобной усмешкой.

- Ну, почему ты не отвечаешь! – Барнэйб был готов разбить дорогостоящий сервиз, как сильно его нервировала невозможность достучаться до своих в моменты, когда они были очень нужны.

Через час Гранвилл отозвался - зашел кабинет с виноватой миной и попытался объяснить причину своего затянувшегося отсутствия и предстоящего отъезда.

- Меня вызывают в участок у центральной площади. Это все непросто…

Француз начал подозревать, что у дражайшего коллеги возникли проблемы:

- Я могу тебе помочь. Ты только скажи, в чем дело?

- Дело в том, что нам следует оставаться незамеченными, а не светиться везде, как будто мы работаем на самого президента! – не сдержавшись, Эрнандес ударил ладонью о край стола Торреса.

Позже лысый, придя в себя после набольшего стресса, захотел узнать причину, по которой его так долго искали:

- Для чего я понадобился?

Глава озвучил все опасения:

- Фернок пообещал привезти старика, как только поговорит с ним. Но его все нет, даже не удосужился позвонить…

Похоже, узнав о неприятностях друга, Эрнандес снова разнервничался. С куда большей силой, чем до этих откровений.

- Ты думаешь, комиссар мог заговорить с итальянцем о…

- Не знаю, честно. Это все на уровне предположений.

- Тогда зачем меня потревожили?

- Мнительность и подозрения в нашей работе – спасательный круг – предупредил Торрес, - Мы не должны спускать с него глаз, а иначе попадем под раздачу и сам понимаешь, как скверно закончим…

- Да-да, я понимаю…

- Вот что. Не сиди без дела. Отследи сигнал машины Фернока. Точнее, нашей…

Агенты, договорившись выяснить местонахождение экс-комиссара, прекратили панику. То же посоветовали и остальным проинформированным. Перед очередным уходом Эрнандес, приняв коричневую капсулу успокоительного, задал Торресу вопрос - мстить ли Ферноку в случае жесткого предательства? Человек, для которого пристрастное отношение к врагам спецслужбы было недопустимо, ибо по законам аналитики сие претит профессионализму, Барнэйб

ответил очень конструктивно:

- Любой вред, какой только можно нанести живому человеку, ему уже причинен, поверь мне. А исстрадавшихся мучить нелогично. Можно только потратить на них пулю и оставить в какой-нибудь луже…