Сухбат Афлатуни

Барокко

Рассказ

Его долго искали: в лабиринтах неона, в зарослях ежевики над рекой, в больницах. Больницы разводили руками. Улицы молчали и тянулись своими асфальтовыми губами к рекламным щитам. "Покупайте пиво!" - уговаривали щиты, выцветая от жажды.

Стали выяснять, кто мог желать ему зла.

Привезли родственников. Вы? - спрашивали их. Или вы?

Луч фонарика жалил лица. Лица были одинаковы, что подтверждало, что эти люди, раньше не знакомые друг с другом, - типичные родственники.

Некоторые признавались, что желали ему зла. Одна женщина в коричневой юбке, поглаживая эту самую юбку, сказала, что желала ему столько зла, что могла бы и убить. Да-да, теперь она понимает, что именно этого всегда хотела. Но она не знает, где он. Найдите его, пожалуйста, скорее. Чтобы она смогла убить его. Скорее!

Ей напомнили, что она его родственница. Возможно, даже жена.

- Нет, не жена, - подумав, сказала женщина и снова погладила свою юбку.

Эта дурная привычка ласкать собственную одежду никому в кабинете не понравилась. Женщину отпустили, и она ушла, оставив после себя звук захлопнутой двери.

Два следователя, похожие друг на друга, как близнецы, и абсолютно разные, как муж и жена, крикнули уставшими голосами:

- Следующий!

Дверь открылась; кроме запаха коридора, в нее ничего не вошло. Следователи посмотрели друг на друга.

Между прочим, они могли подозревать и друг друга.

Теоретически они тоже могли желать зла этому человеку - после того, что узнали о нем от его родственников. Некоторые дурные привычки, которые он имел в детстве, приводили их в смущение - особенно сходством с собственными детскими привычками.

Следователи... Деля на протяжении многих лет один кабинет, один обеденный перерыв и одну интеллигентную секретаршу, они сделались кривыми зеркалами друг друга. Они уже не видели друг в друге ничего, кроме своей искривленной физиономии.

Собственно, они друг друга и подозревали. Каждое новое дело вызывало у них побулькивание в боку, обозначавшее радость. Пока их флегматичные руки перебирали каракули дознавателей и прочую волокиту, ощущение в боку превращалось в пожар. "Вот оно, дело, на котором я тебя изобличу", - думал каждый, плотоядно затягиваясь одолженной у другого сигаретой. Из сигареты выползал дым и уничтожал все живое.

Впрочем, ничего живого, - кроме самих следователей и растения с неприличным именем "щучий хвост" - в кабинете не обитало. Даже секретарша, которая, как все-таки женщина, могла оживить собой интерьер, сидела в другом конце здания. Приходила три раза в неделю - залить под щучий хвост воды. Следователи, щурясь на интеллигентное покачивание бедер, сидели, курили и потели от взаимных подозрений.

Иногда даже пинали друг друга под столом. У каждого следователя была тетрадочка в клетку, куда аккуратно заносилось ежедневное количество пинков.

Вот и сейчас, - по мере того, как разыскиваемый не находился, родственники сообщали белиберду, атмосферное давление падало, - следователи начинали подозревать друг друга так выпукло, что почти держали наготове наручники.

Но взаимный допрос они могли начать лишь после того, как кончатся все отловленные родственники.

Надо сказать, что в городе, в котором произошла пропажа, каждый житель обязательно оказывался чьим-то родственником.

Кроме комплекта родителей, за ним тянулся еще бесконечный, как Млечный Путь, и такой же подозрительный шлейф из теть, прадедов, четвероюродных свекров и прочей кровно-родственной неразберихи.

Краеведы объясняли это последствиями эпидемии собаководства, охватившей город лет пятьдесят назад. Тогда все вдруг оказались помешанными на родословных своих четвероногих братьев и сестер по жилплощади. В каждой квартире, в которой хотя бы что-то лаяло, на стене обязательно висело генеалогическое древо; в ветвях его гнездились собачки-предки. К дереву подводили гостей и устраивали экскурсию по его стволу и веткам.

О собаках со временем забыли, довольствуясь иногда совершенно сомнительным бобиком.

Мода на поиски предков и родственников перекинулась на людей.

Город ринулся на кладбище, отыскивая, распределяя и перераспределяя общих прародителей. До стратосферных цифр взлетели цены на семейные альбомы. Каждый вечер по телевизору показывали старцев обоего пола: они выковыривали из памяти бесконечных родственников со стороны матушки или чего-нибудь еще. Эти передачи поглощались населением с таким же волчьим аппетитом, как телевикторины; зрители держали наготове карандаш и листок, где ветвились и цвели их фамильные деревья. Недостающее имя, которое выкатывалось из старческой памяти в телеэфир, тут же цеплялось по другую сторону экрана на вакантную ветку...

Иногда после таких передач растормошенные старцы вместо домашнего круга с пледом получали какой-нибудь гадкий сюрприз со стороны своего здоровья. Впрочем, в "скорых", увозивших их с телестудии, они уже умирали и охали звездами экрана и любимцами всего города.

Городские власти эту эпидемию не запрещали и для себя тоже зарезервировали несколько предков среди известных людей прошлого. Адам, Иван-царевич, Тамерлан, Чарли Чаплин.

Поскольку город славился своей несообщаемостью с внешним миром, погоня за предками ограничивалась городскими стенами. В результате скоро почти все в городе со всеми породнились, а бывшие клубы собаководов превратились в музеи родственных чувств; там же имелись донорские пункты, куда каждый мог сдать добровольную порцию крови на предмет подтверждения породы.

Правда, одновременно зверски усложнился процесс раскрытия преступлений. Требовалось допросить всех родственников, и их набегало с полгорода.

Одним лишь следовательским работникам было запрещено считать себя чьей-либо родней, иметь законно приобретенную через загс семью. Роль домашнего очага для следователей разыгрывала все та же секретарша...

Все шло неплохо. Щучий хвост вымахал с осиновый кол и гордо нес свою вахту. Следователи все больше подозревали друг друга и все больше друг на друга походили, так что секретарша, оказываясь с ними иногда по долгу службы в темноте, принималась их путать.

Нет, следователи, конечно, как-то различались. Глазами. У одного были карие, у другого - голубые. Или лысинами: одна - квадратная, другая - треугольная. Отпечатками пальцев, естественно. Но секретарша продолжала путать следователей: отпечатки пальцев - вещь мелкая, на нее особо не положишься... Следователи продолжали подозревать друг друга, тетрадки для учета пинков заполнялись цифрами и формулами.

К моменту его пропажи - нудных поисков в лабиринтах неона, в зарослях ежевики, в больницах - взаимные подозрения дошли до точки кипения с бульканьем и всякими ненужными пузырьками... Карие глаза заметно поголубели; голубые васильки, в свою очередь, не остались в долгу и обросли вокруг зрачка желтоватой рябью...

Следователи сидели за скрипучим столом и смотрели, как за дверью вместо нового родственника возникает во весь рост пустота коридора.

Две пары глаз прострелили темный, порожний прямоугольник дверного проема и вопросительно посмотрели друг на друга.

- Сквозняк, - предположил первый следователь, которого (пора наконец назвать вещи своими именами) звали Номер Один.

- Что-то часто у нас стали сквозняки заводиться, - сощурился второй следователь, на всякий случай пододвигая поближе тетрадь с пинками.

Этого следователя звали, как ни странно, тоже Номер Один. Имя Номер Один носила и интеллигентная секретарша. Поэтому, когда начальство вызывало Номера Один, являлись все трое. Начальство, как правило, быстро отпускало секретаршу, не без того чтобы пустить вдогонку какой-нибудь изысканный армейский комплимент... Потом долго смотрело на пальцы каждому из Номеров Один, вспоминая, у кого какие отпечатки... Бросив наконец эту угадайку, начальство говорило: "Ну, ребята..." Ребята браво поблескивали лысинами и мучились взаимными подозрениями.