Когда все было в порядке, гребцы погрузили весла в воду, и челнок легко и быстро, точно угорь, заскользил по извивающейся темно-синей реке. Но тут тихой погоде настал конец. Как раз в эту ночь поднялась с востока «черная буря», заволокшая все небо и заставившая старые величественные тополи смиренно поникнуть головами. Пока мы плыли по реке, мы были в безопасности, так как ее глубоко врезавшееся в почву русло ограждено от ветра и песку стеной камыша.

По реке, однако, нам предстояло плыть всего несколько часов, а затем тянулись почти до самого конца открытые озера. Их-то и боялись мои гребцы, и мне, стоило больших трудов убедить их в том, что бояться нечего. Впрочем, мы все трое умели плавать, и Джолдаш также.

Итак, мы быстро подвигались по торной речной дороге. Тростник окаймляет реку узкой, но густой зарослью, и река часто становится похожей на пустынную улицу-канал в Венеции. В некоторых местах мы останавливались, чтобы сделать промер глубины. Раз гребцы остановились, не дожидаясь моего приказа, и сообщили, что «как раз тут» в то время, когда река и озера были еще сухи, «находилась соленая лужа».

Один из моих гребцов, охотник Курбан, который бродил в этих местах в течение пятидесяти лет, т.е. и тогда, когда здесь еще была пустыня, и тогда, когда, девять лет тому назад, сюда вновь прибыла вода, рассказал мне, что Пржевальский посылал в эти места его и еще нескольких охотников из Абдала, чтобы добыть шкуры диких верблюдов. Они застрелили одного и за его шкуру получили богатые подарки и деньгами и кожами и пр. С тех же пор, как сюда вместе с водой вернулись и люди, дикие верблюды исчезли бесследно, найдя себе более безопасные убежища в глубине пустыни к востоку отсюда.

Между тем мы уже скользили по первым озерам, пенящиеся волны которых катились к западу. Тут гребцам надо было глядеть в оба за вертлявым челноком, так как озера очень мелководны, а если бы челнок ткнулся о голое песчаное дно, он непременно перевернулся бы под напором бури и волн. Мы поэтому старались держаться по возможности поближе к восточному берегу — с той стороны мы были защищены от ветра высокими барханами.

Мало-помалу мы счастливо добрались до безымянного селения у начала Садак-куля, где проживало в камышовых хижинах несколько семейств. Они приняли меня с безыскусным радушием, приготовили для меня свежую рыбу и угостили утиными яйцами, нежными молодыми побегами тростника и хлебом. Когда я принялся за этот простой, но в высшей степени вкусный ужин, меня окружила целая толпа веселых, болтливых лоплыков разного пола и возраста. Даже молодые девушки, не стесняясь, показывали свои цветущие, но далеко не красивые лица.

Это необычайное отсутствие всякого страха и застенчивости объяснялось очень просто. Они никогда не видали европейца и представляли его себе совсем иным, наслушавшись рассказов о Чон-тюре — Большом господине, т.е. Пржевальском, который явился к их южным родичам в сопровождении двадцати вооруженных с головы до ног казаков, длинного каравана верблюдов и вообще в полном блеске европейского престижа.

А тут вдруг они увидали меня одного, как перст, без слуг, без каравана, прибывшего на челноке с двумя из их родичей; я говорил на их языке, ел их пищу и казался почти таким же неимущим, как и они. Они, верно, нашли, что разница между лоплыком и европейцем на самом деле не так уж велика!

12 апреля буря так свирепствовала, что мы не могли отправиться в путь. Но день спустя она немного поутихла, так что мы могли спустить челнок на воду. По окончании плаванья челнок обыкновенно вытаскивают на берег и опрокидывают кверху дном; время от времени его поливают водой, чтобы он не дал трещин. Больше десяти лет челнок редко может прослужить.

Водная поверхность сильно волновалась. Волны так и кипели вокруг челнока и обдавали нас брызгами и клоками пены. Надо было глядеть в оба. Мы поснимали с себя лишнюю одежду, чтобы, в случае нужды, было легче плыть. Приходилось также сильно балансировать всем телом и веслами, чтобы сохранить равновесие челнока среди этих волн, и зорко следить за тем, не стережет ли нас где предательская мель.

Пока, однако, все обходилось благополучно. Мы проплывали один залив за другим. Только посреди большого озера Нияз-куль пришлось нам с час стоять на месте, держась в защите небольшого песчаного островка. Но затем озера стали уменьшаться, и наконец мы опять очутились на реке Илек. По ее спокойным водам мы плыли до селения Ширга-чапкан, где уже с нетерпением и тревогой ожидал нас Ислам-бай с караваном.

После двухдневного отдыха караван продолжал путь посуху, а я на лодке по реке. Чон-Тарим все время делает самые причудливые завороты и извилины, иногда описывая чуть ли не полный круг, так что курс приходилось держать попеременно на все четыре стороны света. Буря свирепствовала с удвоенной яростью, и мои гребцы, отправляясь в путь, приняли меру предосторожности, связав вместе два челнока. Последние были поставлены бок о бок, но с расстоянием в один фут, и с борта одного перекинули на борт другого два шеста, которые затем прикрепили к самым бортам. Такой парный челнок, называющийся кош-кеми, требовал уже четырех гребцов, которым и приходилось в бурю напрягать все свои силы, так как судно на заворотах реки к западу, подхватываемое ветром, летело мимо берегов с головокружительной быстротой.

Проведя ночь в селении Чай, мы проплыли в течение следующего дня при чудной погоде 60 километров (по прямой линии всего 39,8 километра) по Тариму, который к востоку становится все уже и глубже; пустынные берега его были почти совсем лишены растительности. Вечером, когда мы достигли Абдала, на берегу собралось все население. Я, выходя на берег, указал на маленького старичка, которого видел в первый раз, и воскликнул: «А вот и Кунчикан-бек!» — чем привел всех в немалое изумление. Но его характерные черты нетрудно было узнать по портрету, помещенному в описании четвертого путешествия Пржевальского. Кунчикан-бек со своей стороны встретил меня, как старого знакомого и повел в прибранный «покой» в своей просторной камышовой хижине.

Кунчикан-бек был поистине славный старик. Он говорил без умолку и сообщил много интересных сведений. Пржевальский подарил ему свой портрет и несколько фотографий, изображавших сцены из морского быта, а также рыбачьи сети, котел и много других полезных вещей. И старик хранил все эти драгоценности в песчаном бархане к северу от Абдала; там они были в безопасности от пожара и от грабителей-дунган.

Когда я стал описывать ему наши лодки и наш способ грести, он отмахнулся рукой и воскликнул самым уверенным тоном: «Да я давно уже знаю все это. Чон-тюря уж рассказывал мне. Я отлично знаю, как у вас там на родине; я сам стал чуть ли не таким же русским, как вы!»

21 апреля мы сделали экскурсию по реке до довольно большого селения Кум-чапкан, причем старик Кунчикан-бек — «вождь восходящего солнца» сам действовал одним веслом с такой же силой и ловкостью, с какой, вероятно, действовал и 65 лет тому назад… Я мог всласть нежиться на своих коврах и подушках, прислушиваясь к шепоту тростника, плеску воды о борта челнока и любуясь переливами прозрачной воды, отливавшей в глубоких местах цветом морской воды, а в мелких, вследствие рефлексов от желтого камыша, цветом желе из рейнвейна.

Итак, первые четыре месяца года мы целиком провели в дороге, все более и более удаляясь на восток от Хотана. В конце концов мы очутились у конца лобнорской цепи озер, в тысяче верст с лишком от названного города, где я оставил почти все свои пожитки и свои деньги. В течение этого долгого путешествия мне посчастливилось разрешить поставленные мной себе задачи. Мы побывали на развалинах древних городов, следовали по течению Керии-дарьи до самого ее конца, пересекли пустыню Гоби, уяснили себе сложную речную систему Тарима и загадку, представляемую озером Баграш-куль, и, наконец, исследовали Лобнорскую область.