Вот оно!

Поврежденная брюшина, а за ней – разрыв артерии почечной ножки. Все вместе и обеспечивали ту Ниагару, что меня поразила при полостном разрезе. Кровь тугими толчками выбивалась из раны. Я быстро стал набрасывать швы. Интерн споро помогал – хорошая хватка у парня, и сам без подсказки помогает. Если не бросит медицину из-за нищенской оплаты, выйдет неплохой хирург. Кровь всё равно прибывала, давление скатилось до шестидесяти четырёх.

– Ещё плазму, – скомандовал я, – и пустите сильнее по вене. Я не успеваю перекрыть отток.

Снова начала сочиться кровью печень. Я глянул на зажим – вроде крепко держится. Но всё равно пора снимать – время на исходе. Откуда крови-то столько?

Дошивая артерию, я устало вздохнул. Кажется, успели. Почку девочка сохранит – не вижу причин для удаления. Убрал зажим с сосудов ворота печени – открывшееся снова кровотечение уже так не пугало, как рана на почке. Аккуратно я стал приводить печень в порядок…

И тут давление ухнуло сразу до сорока, противно запищал кардиомонитор, пульс бодро ускакал до ста сорока.

– Бл…дство, – выматерился интерн, – что ж за х-ня?

Я с ним был полностью согласен, но не было времени что-либо ответить. Такое ощущение, что кровь стала сочиться чуть ли не из самой брюшины.

– Ещё криопреципитата, – крикнул я, лихорадочно перекрывая новые участки кровотечения.

И тут сердце встало. Давление покатилось вниз.

Медсестра вкатила два шприца сразу в трубку капельницы – ноль реакции, последние пики пульса на кардиомониторе стирались ровнёхонькой, чуть-чуть волнистой линией. Анестезиолог достал дефибриллятор – дал разряд, второй, третий. Тело на столе безвольно дёргалось под импульсами.

Ещё укол адреналина.

Три разряда.

– Всё, – сказал я, снимая маску. – Хватит.

И только теперь я вспомнил, откуда мне знаком такой характерный рисунок поверхности печени. Бывает же такое – в пылу операции стираются побочные знания, как будто сознание само решает, что важно в данный момент, а что нет. Хотя даже если бы я и понял сразу, не факт, что мне бы это помогло, что спасла бы догадка умершую девушку.

Я вышел из операционной через пять минут, прямо в заляпанном кровью фартуке. Не люблю выглядеть хирургом-маньяком – всегда стараюсь поаккуратнее работать. Но, видимо, сегодня день такой, что всё через задницу получается. Настроение было соответствующим – хотелось кого-то убить. Желательно в первую очередь новых знакомых с огнестрелом по карманам.

Бугаи сидели, как школьники, – смирно и тихо. Разве что руки не сложили. Подскочили, только меня увидели.

– Ну?! – буркнул Бычара.

– На чём она сидела? – сразу наехал на него я.

– Чо? – попёр представитель до сих пор экзотической профессии «бодигард».

– Не «чо», а на чём она сидела?

Удивительно, но этот вполне себе простой вопрос мигом сбавил градус нахальства у моих новых знакомых.

Лысый угрюмо спросил:

– Тебе-то что?

– А сказать не могли, идиоты? – меня несло, и останавливаться я не собирался. – Вместо того, чтобы махать передо мной пушкой, сказать нужно было, что ваша подопечная конченая наркоманка.

– Да ты знаешь, кто она? – рявкнул Бычара. – Она дочь Коломойского. Вякнешь кому-то, я тебе голову в жопу засуну.

– Не вякну, – равнодушно ответил я. – И никому это уже интересно не будет.

– В смысле? – будто бы испуганно спросил Лысый.

– Девушка умерла, – сухо ответил я. – Сильная потеря крови. При частом употреблении кодеиносодержащих препаратов нарушаются механизмы свёртываемости крови – даже специальные инфузии, что я в неё влил, дела исправить не смогли. Да и от героина такое бывает. Потому и спрашиваю… Сказали бы, что ваша подопечная прожженная наркоманка, быть может, вытянули.

– П…дец тебе! – заорал Бычара, хватаясь за пистолет.

Но Лысый удержал его за руку.

– Стой, Вадим. Если грохнешь доктора, то кто подтвердит хозяину, что мы не при делах? Он же нас следом порешит. Мы ещё хирургу позавидуем.

Удивительно, но столь проникновенная тирада товарища возымела действие. Бычара неловко убрал руку. И хмуро поглядел на меня:

– Ещё увидимся, доктор. Хозяин захочет с вами поговорить.

– Не думаю, – ответил я и, нагло развернувшись к ним спиной, пошёл снимать с себя окровавленный костюм. Дико хотелось в душ и чего-нибудь алкогольно-высокооктанового. Но более всего хотелось, чтобы этот ненормальный день побыстрее закончился. Или хотя бы не принёс более никакого сюрприза.

Вернувшись в отделение, я услышал, как старшая медсестра испуганно визжит. И следом донёсся крик:

– Кто-нибудь! Сюда! Он встал!

В конце коридора из палаты выскочила Валентина Матвеевна, причём с такой скоростью, как будто за ней гнались ромеровские зомби, подвывая: «Мозги! Мозги!»

– Кто встал? – не сдерживаясь, заорал я на весь коридор. – Что ещё случилось?

– Иван Игоревич! Иван Игоревич! – истерические нотки никуда не делись, Валентина Матвеевна подбежала ко мне, вцепилась в плечо. И тут я с удивлением понял, что медсестра от страха еле на ногах держится.

– Кто встал? – уже тише и спокойнее повторил я.

– Труп! – то ли всхлипнула, то ли взвизгнула старшая.

– Пойдёмте глянем, – мрачно проворчал я. И, почти что галантно подхватив под ручку женщину, потащил её к дальней палате. Насколько я понял, именно туда снесли все трупы в ожидании, пока работники морга за ними не придут.

– Валентина Матвеевна, может, вы просто ошиблись?

– Не-ет, – всхлипнула женщина, – я туда зашла проверить. И тут он приподнимается и простыню с себя снимает.

– Может, вы слишком поспешно его в трупы записали? – пошутил я.

– Вы что? – обиделась старшая медсестра. – Как тут ошибёшься? Я же сама с Сергеем Валентиновичем его реанимировала. Разряд давали, адреналин ввели – сердце даже не дёрнулось.

– Извините, Валентина Матвеевна, – повинился я. И вправду, уж кому-кому, а старшей медсестре стоило в этом доверять – с её-то опытом. Мертвого от живого точно бы отличила. Ну, разве что кроме какого-нибудь экзотического случая, вроде летаргической комы. Да и Луканов бы такой глупой ошибки не совершил – педантичная сволочь, не позволяет себе ошибаться. Два опытных человека – и вдруг приняли живого за мёртвого? Странно.

Дверь палаты неожиданно открылась нам навстречу, на пороге показался светловолосый мужчина, завёрнутый в простыню, как римлянин в тогу. Но ногах у него были синие в зелёную полосочку носки, из-под импровизированной тоги выглядывала синяя майка спортивного кроя. Глаза сверкали странным лихорадочным возбуждением.

– Иван Игоревич, доброго дня, – важно поздоровался пациент.

– И вам доброго, Михаил, – кивнул я ему.

Тут Валентина Матвеевна не выдержала и с глубоким вздохом сползла на пол. Я еле успел её подхватить, чтобы не ударилась, и аккуратно уложил на пол.

– Ирина! Аня! Сюда! – рявкнул я на всё отделение. – Валентине Матвеевне плохо!

Ещё раз внимательно оглядел Михаила Тимошенко – он лежал в моём отделении после операции, четыре дня прошло, динамика отличная. Трупных пятен нет, наоборот, румянец на щеках, да и движения резкие, бодрые. На свежий труп никак не похож, как и на классического зомби.

– Что же вы так, Михаил? Зачем Валентину Матвеевну пугаете? – поинтересовался у пациента.

Тот виновато пожал плечами. Помог мне перетащить старшую медсестру на диванчик около сестринского поста. Рядом захлопотали две медсестрички. Впрочем, Валентина Матвеевна быстро пришла в себя, вот только старалась держаться подальше от Михаила.

– Позволите? – я взял его запястье, нащупывая пульс. Ровный, как у абсолютно здорового человека, ударов семьдесят. Даже слишком ровный для человека, который только что очнулся, накрытый простынёй среди покойников.

– Михаил, как вы себя чувствуете? – поинтересовался для успокоения совести.

– Отлично, доктор, – улыбнулся Тимошенко. – Даже лучше, чем раньше.

– Представляете, Валентина Матвеевна сказала, что вы умерли, а сейчас воскресли? – я улыбнулся, втайне радуясь, что хоть какая-то сегодняшняя история закончилась хорошо.