Ох и поиздевался надо мной дядя Олег, поизмывался власть. И ночные дежурства чуть ли не в два раза чаще, чем другим, – хотя в этом и было немалое благо, неплохие деньги выходили. И выволочки при всех в коридоре да на планёрках, а не в тиши да неге кабинета. И выговоры административные за малейшие проколы. И частое ассистирование на операциях, даже когда после ночной смены ни хрена не соображаешь.

Но всё же выковал скальпель себе под руку – так, чтобы доверять можно было, как своему старому другу. Сделал из меня того, кем бы хотел видеть отец, – во всяком случае, я на это надеюсь. И нисколько не жалею, что пришлось всё это вытерпеть. Это моё искупление за то, что отец умер, когда я был в армии, – я даже на его похороны не попал. Мне теперь всю жизнь искупать – стать если и не лучше, чем отец, то хотя бы не худшим врачом. Жаль, что таким же человеком-глыбой быть не получается. У отца бы точно не было этой дурацкой беготни по бабам. Он любил работу, а женщин просто терпел рядом.

До больницы оставалось совсем недалеко. Даже виднелись вдали верхние этажи здания. В обычное время я бы прошагал это расстояние минут за десять-одиннадцать. Но сегодня пролетел минут за пять – видать, адреналинчик действовать начал. Ещё подумалось, что надо будет потом зайти к коллегам в неврологическое отделение, чтобы глянули на предмет сотрясения. Вроде бы и голова не кружится, не тошнит, не водит – а ссадина на башке изрядная, до сих пор немного кровит. Знаю по опыту да по рассказам знакомых нейрохирургов, насколько коварны такие удары, – бегает человек ещё дня три, а потом шлёп на пол, и готов. Кровушка от удара накопилась по-тихому, придавила какую-то зону мозга – и вперёд к патану. Не смешно будет, если я к Машке попаду. Но потом, всё потом…

По пути попробовал дозвониться до общих с Леной знакомых, чтобы подсказали, как связаться с родителями. Но никто трубку не брал. Пару раз вообще мелодичный голос сообщил, что сеть перегружена. Уже перед входом в больницу вспомнил о Машке, набрал её номер. Но жена отбила чуть ли не сразу – злая, наверное, может, даже и догадывается, какие у меня дежурства бывают. Да и пусть догадывается – меня тоже всё достало.

Привычно вместо парадного входа рванул через приёмник терапии. А там творился форменный бедлам. На полу лежали с десяток человек. Причём их позы намекали, что жизнь в телах если и теплится, то едва-едва. Вокруг них бегали, несомненно, родственники. Из общего гомона можно было понять, что обеспокоенные близкие требуют, чтобы немедленно да сей же час к ним спустились реаниматологи, кардиологи, да и сам главврач заодно. Больше всего надрывалась полная, богато, но безвкусно одетая тётка – и скорая сволочи, потому что не дозвонишься, и тут преступники, потому что помощь не оказывают, а она сама мужа пёрла целый квартал. У тишайшей Елены Ивановны – бессменного врача приёмного отделения – щёки уже алели сердечным румянцем, а шея напряглась жгутами жил. Кажется, сейчас будет взрыв – тогда родственники позавидуют тихо лежащим на полу. Тут появились четверо санитаров – и споро утащили два тела. С ними, позабыв про свои требования, рванула чуть ли не половина митингующих – одни, охраняя унесённых санитарами, другие, требуя, чтобы немедленно занялись их пострадавшими.

Воспользовавшись временным затишьем, я пробрался к двери ординаторской:

– Елена Ивановна, что за бедлам происходит?

– Ой, батюшки, – всплеснула руками женщина, – с вами-то что, Иван Игоревич? У вас же кровь идёт!

– Уже почти нет, – мрачно пошутил я. – Вся закончилась. Что в больнице творится? Мне Олег Данилович звонил – сказал, что проблемы.

– Да не проблемы, а чёрт-те что, – нахмурилась женщина. – В любом случае Олег Данилович всех заведующих собирает у себя. Мне сказал, чтобы сразу направляла к нему, если кого увижу.

– А кратко? Что стряслось?

Елена Ивановна наклонилась поближе к окошку и тихо прошептала:

– Иван Игоревич, у нас больше сотни смертей за последний час. Только в больнице. И ещё всё время несут в приёмный покой людей с улицы.

Видимо, выражение лица у меня оказалось соответствующим. Женщина поджала губы, горестно всплеснула руками и так же тихо продолжила:

– И не только пациенты. Ещё несколько врачей и сестёр. Моя напарница Алевтина Фёдоровна – царствие ей небесное – так и осталась в сестринской сидеть. Как присела передохнуть, так и отошла.

У меня резко заколотилось сердце. На губах пересохло – во уж не думал, что так отреагирую. Казалось бы, ко всему привык. Что ж сегодня за день такой? Но постарался успокоить женщину:

– Не беспокойтесь, Елена Ивановна. Сейчас схожу к Олегу Даниловичу и всё выясню. Думаю, после собрания станет известно, что происходит.

Более не задерживаясь, я рванул в своё отделение. Меня встретила перепуганная старшая медсестра.

С порога я рявкнул:

– Сколько?

– Восемь, – поняла она с одного слова:

– Кого-нибудь вытащили?

Сестра мотнула головой и разрыдалась.

– Ну, тихо, тихо, – сбавил я тон. Не люблю женские слёзы, особенно если женщина мне в матери годится. Сам виноват – у неё пациенты мрут, а тут ещё я ору с порога. – Наши все живы?

– Да-а, – всхлипывая, ответила старшая. – А в терапии Анечка из манипульки умерла-а-а…

Жаль девчушку – я эту медсестру помнил. Совсем молоденькая, только из медучилища, стройненькая, как берёзка, – и такая же светлая по характеру. Зав. терапией нарадоваться на неё не могла – всем поможет, всё успеет. И вот тебе…

Чувствуя, что дело приближается к полноценной истерике, я снова перевёл голос в командную тональность:

– Валентина Матвеевна, прекратите. Вы на работе. Позаботьтесь об умерших – для начала перенести их в одну палату, оградите от прочих пациентов, сообщите в морг. Да, и все истории мне на стол – я буду разбираться.

Уже на бегу попросил:

– И дайте мне бинт, смоченный в спирте, – надо хоть кровь вытереть. Неудобно с разбитой головой к Олегу Даниловичу являться.

Заскочив в ординаторскую – ни одного врача, все куда-то запропастились, – сбросил куртку. Тут как раз сестра подоспела с бутылочкой спирта, шариком ваты и сложенным бинтом. Я как мог оттёр кровь со лба – вроде больше не сочится. Из волос выдирать застывшие тёмные комки не стал – времени нет. Надеюсь, в моей тёмной шевелюре и видны не будут, но на всякий случай прикрыл колпаком. Посмотрел на себя в зеркало – морда офигевшая, глаза дикие. Странно, что внутри абсолютное спокойствие. А по делу-то можно и паниковать – столько смертей. На ходу застёгивая халат, поспешил на второй этаж, в администрацию.

Там тоже бегали, но не кричали. Шёпотом переговаривались и делали страшные глаза. Перед самым кабинетом Олега Даниловича на светлом ламинате лежало тело, укрытое простынёй. Краешек немного сдвинулся – виднелась рука с ярко-красным маникюром и длинными аристократическими пальцами. Я медленно подошёл к простыне, откинул ткань с лица. Так и думал – секретарь шефа Алина. Сколько ей было? Двадцать семь? Двадцать девять? Ещё вчера мы сидели все вместе – Алина, я и зав. отделением кардиологии Натаныч – в кафе при больнице и весело болтали, делились планами на лето. И вот теперь у неё нет никаких планов, нет лета – нет ничего. И выражение лица спокойное-спокойное, как будто задремала на минутку. Странно видеть её такой – энергичную, смешливую, деловую Алинку. Аккуратно прикрыл лицо белой тканью и встал. Еле слышный скрип двери заставил меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я увидел шефа. Олег Данилович, близоруко щурясь, смотрел на тело.

– Такая молодая, Ваня, правда?

– Молодая, – эхом повторил я. – Олег Данилович, что происходит?

– Заходи, Иван, советоваться будем. Мне как раз из Минздрава звонок пришёл. Быстро тунеядцы отреагировали. Мы тебя только ждали да Игоря Натановича. Но Натаныч… уже не придёт.

– Игорь тоже? – ошарашено пробормотал я.

– Да. Нашли в ординаторской за столом минут десять назад, – мрачно кивнул шеф и махнул приглашающе рукой. – Заходи.