24 июля нам пришлось быть свидетелями редчайшего явления под 76° северной широты. С утра над морем стоял туман, но к полудню он поднялся, и мы приступили к «прыжкам» по заливу. Солнце не только грело, но даже и припекало. Над горизонтом неслась какая-то марь; конфигурация берегов и знаков все время изменялась самым причудливым образом. Наконец, работу пришлось прекратить совсем, так как сильная рефракция исключила возможность наблюдения в секстан. Обидно, однако, было прекращать работу в жаркий полярный день, и мы решили заняться выкладыванием большого каменного гурия на мысе Крутом.
За работой мы не заметили, что южная половина небосклона затянулась тучами, и вдруг нас поразил рокочущий перелив самого настоящего грома. На нас двигалась гроза, как будто бы мы были не в 1300 милях от полюса, а где-нибудь среди волжских полей. От дождя пришлось укрыться под огромным камнем, который в виде навеса примостился почти под самым мысом Крутым.
Гроза почти дошла до берега моря и медленно растаяла в воздухе; сразу же сделалось значительно холоднее, но зато мы имели хорошую видимость, которая позволила быстро продвинуть вперед промер.
27 июля работа была закончена. Возвращаясь на корабль, я увидел с горы острова Боневи, что «Торос» отошел, наконец, со своей зимовочной стоянки не менее чем на полтораста метров.
Состоялось первое в 1937 году «плавание» нашего судна.
Конец зимовки
„Торос“ выходит из бухты. Еще встреча с Махоткиным. Остров Пилота Махоткина. Сбор отрядов. „Торос“ штурмует льды
Накануне выхода «Тороса» из бухты Ледяной мы сделали открытие. Виктор Александрович, желая определить девиацию наших компасов после длительной стоянки на зимовке, выставил на берегу специальный створ. Определяя его истинное направление, капитан заметил, что получившаяся у него величина магнитного склонения больше чем на 2° отличалась от данных, полученных в прошлом году астрономом с «Седова». Не доверяя своим вычислениям, Виктор Александрович повторил наблюдения и нашел, что разница в склонении достигла уже 3°. Тогда для проверки этого явления по выставленному створу был установлен на льду компас с пеленгатором, и по нему, через определенные промежутки времени, пеленговали створ. Результаты дали интересную картину. Магнитное склонение в бухте Ледяной изменялось в течение суток настолько значительно и в то же время правильно, что при всех наблюдениях, связанных с компасом, надо было постоянно вводить в его показания различные поправки. Амплитуда склонения не оставалась постоянной изо дня в день, но моменты наступления наибольших отклонений от какой-то средней величины наблюдались всегда утром почти в одно и то же время. К вечеру кривая изменений склонения сглаживалась, приближаясь к прямой линии.
О том, что магнитное склонение имеет свой так называемый суточный ход, было известно очень давно, но величина этого «хода» достигла у нас настолько больших размеров, что не учитывать ее было совершенно невозможно. Наблюдения нам удалось провести в течение 19 суток, и за весь этот период времени не было ни одного дня, чтобы амплитуда изменения склонения была меньше 11/2°. В дни магнитных бурь, о которых мы просили предупреждать нас магнитологов с мыса Челюскина и острова Диксона, суточная амплитуда изменения магнитного склонения достигала у нас 17°. Эта величина была пока что наибольшей из всех наблюдавшихся до сих пор по трассе Северного морского пути.
Открытие Владимира Александровича сняло тяжелый камень с сердец наших гидрологов, которым я никак не хотел простить некоторую неправильность в разбивке промерных створов на рейде «Зари» в апреле. Эти створы выставлялись ими по компасу, и при накладке выполненного уже промера на карту я заметил, что часть промерных галсов шла не строго параллельно между собой. Ошибка была незначительна и не имела никакого значения для общей ценности промера, но впечатление от карты портилось, и я немало «пилил» по этому поводу гидрологов. Сейчас для всех стало совершенно ясным, что, пока прокладывалась промерная магистраль, магнитное склонение несколько раз изменялось и совершенно естественно, что направления промерных галсов никак не могли оставаться строго параллельными.
Оказывается, «пилить» надо было не гидрологов, а меня самого за то, что я не учел возможного присутствия у нас «магнитных каверз». Хорошо, что хоть и с опозданием, но результаты этих «каверз» мы исправили.
Ледовый плен «Тороса» подходил к концу, но пока мы должны были оставаться почти на одном месте. Если бы все участники экспедиции находились на борту, то неделя-другая стоянки существенного значения, конечно, не имела бы, но на экспедиционных работах еще находилось восемь человек с весьма небогатым запасом продовольствия. Это обстоятельство заставляло нас по несколько раз в день подниматься на вершину острова Боневи, чтобы узнать, не начал ли вскрываться ледовый покров архипелага. Увы, кроме двух полыней в Таймырском проливе и на рейде «Зари», пока все оставалось по-старому.
В начале августа толщина льда в нашем районе была от 40 до 70 сантиметров; лед имел большое количество сквозных проталин и глубоких каналов; ходьба по нему была сопряжена с большим риском. Если бы нашим топографам пришлось из-за недостатка продовольствия перебираться на остров Боневи, то очень может быть, что это предприятие и не увенчалось бы успехом. Форсировать этот лед «Торосом», конечно, не имело смысла: мы смогли бы выйти из бухты, но дальнейший путь по архипелагу был закрыт.
30 июля с горы острова Боневи во весь дух примчались два матроса.
— Дым! «Ермак»! Идет, идет сюда, — наперебой рассказывали они радостную весть.
Как бы в подтверждение их слов над Ледяной появился гидросамолет, с которого наша рация приняла привет, посланный В. М. Махоткиным. Через полчаса меня вызвал к радиотелеграфу «Ермак»:
«Здравствуйте. Привет вам от «ермаковцев» и Большой земли. Как у вас обстоят дела со льдом? Мы подошли « острову Герберштейна и встретили непроходимые торосы. Каким путем думаете лучше всего попытаться пройти архипелаг?»
«Торсе» ответил:
«Наш лед имеет максимальную толщину в 70 сантиметров, очень много проталин, нет ни одного тороса или ропака. Лед настолько слаб, что «Торос» своим ходом прошел по бухте Ледяной больше сотни метров. Спускайтесь к югу и идите проливом Матисена. Взаимный сердечный привет».
На гору побежало несколько человек смотреть, как красавец «Ермак» разделается со льдами архипелага, но… ледокол повернул на север и скрылся в направлении к острову Макарова. Утешили себя тем, что раз «Ермак» пошел на север, значит там обстановка лучше.
Тревожила мысль о положении тех, кто сейчас был вне корабля. Западный отряд, работавший на материке, имел у себя в тылу базу геологов в заливе Бирули; в случае катастрофического положения с продовольствием он мог перейти на ее иждивение. С восточной группой, снимавшей остров Таймыр, дело обстояло хуже. С окончанием их запасов единственной возможностью существования являлась охота, но этот вид промысла был не совсем надежным. Гуси уже отрастили свои крылья и, хотя не особенно быстро, но все же улетели от охотника. Сезон «легкой» охоты прекратился. Наш лучший «гусятник» Иван Кузьмич Кошелев пробродил как-то двое суток с ружьем и вернулся только с… подбитой чайкой.
Стирка парусов весной.
7 августа у борта неожиданно появились гидролог и гидрохимик, работавшие в восточной топографической группе. Оба пришли мокрые по пояс.
— Ну, как у вас дела? Почему только двое? Где остальные? — засыпал я их вопросами.
— Все в порядке, Николай Николаевич, работаем; позавчера стали лагерем в 18 километрах от вас, опустился плотный туман. Чтобы не сидеть зря, мы решили проведать «Торос» — по баньке соскучились. Завтра пойдем обратно, а вот вам донесение от Юдова.
