Литмир - Электронная Библиотека

– Ты! Мерзавец! Отвечай за свои слова! – взревел злобно сын, сжав кулаки.

– Что? Я? – Жора чуть не задохнулся от ярости, – Мне? Тебя? Я тебя, гадина такая…А ну-ка! А ну-ка убирайся отсюда! Забирай своих ебаных пидарасов! – Жора, не в силах больше сдерживать эмоций, в сердцах, не больно, но картинно, пнул в живот ближайшего к нему парня, закутанного в простынь. Парень согнулся пополам, потерял равновесие и мягко повалился на диван. Что произошло после этого, Кравец уже видел, словно в кошмарном сне, сквозь синеватую пелену. Он пытался проснуться и убежать из этого кошмарного сна, но его движения были вялыми и плавными, как в замедленной съемке. Его сын, красавец Рауль, будто в боевике, стремительно подскочил и быстрой, хорошо поставленной, серией ударов свалил отца на пол. В глазах у Кравеца стало темно. Теряя сознание, Жора чувствовал удары многочисленных босых ног, которые попадали ему по лицу и по почкам, по спине и по животу. Потом сверху на него обрушилось что-то тяжелое и стало темно и тихо.

12.

– Ты не можешь оценить роль семьи в жизни ребенка, поскольку у тебя ее никогда не было, – сказал толстяк Юрка, – И не будет.

– Это почему? – обиделся Жора. – Почему это не будет? Ты что – Энгельс?

– Почему – Энгельс?

– Потому что ты непроизвольно цитируешь его «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

– Хо-хо! Какие мы разносторонние! – воскликнул Юрка. Святой Павел поднял рюмку и постучал по ней вилкой.

– Потому что ты стар! – сказал он, – Суперстар! Потому что за тебя пойдет только какая-нибудь предприимчивая, смазливая, молодая гастробайка из какого-нибудь Кривожопинска, чтобы отжать после развода у тебя квартиру. Нормальная женщина с таким злобным, самовлюбленным старикашкой жить не будет! Потому что ты эгоист, – уточнил святой Павел, – слушать твои рассуждения о твоей непризнанной гениальности нормальная женщина не согласится. Разве только одинокая, глухая старушка, от безысходности…

– И то, если ты будешь бегать ей за лекарствами в аптеку… – добавил толстяк Юрка. – А может быть, какой-нибудь старичок? А, Павел? Старички бывают тоже симпатишные!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

– Блядь! Ты посмотри! Апокалипсис какой-то! – выругался Кравец, в притворном восхищении покрутив головой.

– Ты привык жить только для себя и отвечать только за себя, – продолжал невозмутимо святой Павел, – Винить тебя в этом нельзя! Ты не виноват. Ты воспитывался один, как волчонок в клетке зоопарка среди других волчат, и не променяешь сомнительное счастье мнимой свободы на вериги брака. Семья – это труд! Тяжкий труд! Надо спину гнуть не на себя, а на господ: на жену и на детей. Семья – это добровольное рабство. А господа еще покрикивают: тафай, тафай!

– И плетью тебя по спине! Плетью! – хохотнул Юрка, откинувшись на спинку кресла. – Позвольте, Юрий! Но ты же только что говорил, что ты в доме хозяин! – напомнил Жора.

– Ах, оставьте! Это пустая бравада! Мы, пожизненно заключенные тюрьмы под названием «семья»! Все так говорим, что мы вольноотпущенные, условно осужденные! – рассмеялся святой Павел, – На самом деле, мы с радостью идем в крепостные, потому истина в том, что отдавать гораздо слаще, чем брать! Отдавать, дарить! Это ни с чем не сравнимый кайф! Это метафизический оргазм!

– Но тебе этого, Жора, к сожалению, никогда не понять! Извини! – с набитым мясом птицы ртом, подтвердил толстяк Юрка. Крошка мяса вылетела из его рта и попала в лицо Жорки. Тот брезгливо отер щеку салфеткой.

– То есть вы – такие мудрые, великие Посвященные! Волхвы! Вы, знаете Сакральную Истину Мироздания, а мне ее никогда не постичь! – с удивлением констатировал он.

– Увы, Георгий! Это факт! Печальный – но факт! Никогда! – весело поддакнул Юрка.

– Эта простая Истина, Георгий, в древности была общим непоколебимым Законом человечества. Но, со временем, люди утратили ее, вместе с традицией почитания предков. И сегодня она открывается далеко не всем! Семья, как источник земной, истинной радости, как путь к постижению Истины, к достижению Вечности, увы, привлекает не всех.

– Ничего, что я с вами тут сижу? – спросил Жора. – Может вам пепелок стряхнуть? – он перегнулся и попытался пальчиком стряхнуть пепел с сигареты святого Павла, – Да вы прямо друиды, блять, какие-то! Волхвы, ебена мать! Я, по крайней мере, никого не обманываю, когда иду к проституткам!! А вы все погрязли во лжи, друзья мои. Иди, Юра, покайся своей жене. Не в Церковь иди! А к жене! Она есть истинный Бог! И поклонись ей в ноги. И молись на нее.

– Ну и что? Но, в отличие от тебя, мы сохранили свои семьи, в каком виде – не важно! Мы живем с семьей. Воспитываем своих детей! Гуляем с ними, заботимся о них, – спокойно возразил святой Павел, – уроки проверяем!

– Что? – вскричал Кравец, постепенно выходя из себя, – Вы? Что вы можете дать своим детям вашими лживыми проповедями? Они вырастут такими же лжецами, как вы оба! Вы говорите одно – а живете по-другому! Подлее жить, обманывая близких, нежели вовсе жить в обмане одному! Ты-то Юрка, хули перья свои обосранные распустил? Ты весь в собственном говне: меня поучаешь, как жить! (передразнивает противным, гнусным голосом, совсем не похожим на Юркин) «Я люблю свою Анжелку! Свою семью! Своего будущего ребенка! Своего сынулю!» По телефону: «Сю-сю-сю-сю! Мой зайчонок, моя пампушечка пузатенькая!» Тьфу! Блевать от вас обоих хочется! Семейные ценности! Семейные ценности не помешали нам с вами, не далее как на прошлой неделе вызвать проституток? А? Господа лжецы! А? Юра? Мне, допустим, не стыдно! Я не женат! Я никого не обманул, кроме Бога! А вы? А до этого, сколько это было раз? И в Кемере, и в Москве, и в Хельсинки! Не было? Может, хватит из себя святых корчить? А лучше признаться, что вы говно и покаяться? Хули ты о себе возомнил? А? Козлятина? – Жорка тряхнул за подбородок опешившего Юрку.

– Что? Я козел? – взревел Юрка, вскочив со стула. Он стал невероятно красным от гнева.

– Ты! – медленно поднявшись из-за стола, повторил Жора и добавил, четко выговаривая каждое слово. – Ты – пузатый, похотливый, лживый, вонючий козел! Нет! Ты не козел! Ты козлиха!

– Я? Козлиха? – от ярости Юрка стал пурпурным, словно переходящее знамя пионерской дружины.

– Ну-ну-ну… – не на шутку перепугался святой Павел, увидев, что на них смотрит весь зал, – перестаньте, ребята. Мы же взрослые люди… Юра! Ты же умный…

– Я тебя сейчас убью, – зловеще, как ковбой в дешевом, европейском вестерне, сказал Юрка, медленно и картинно беря со стола нож. Жорка резко схватил стол со своей стороны за край, и, с силой перевернув его, швырнул вместе с бутылками, фужерами, тарелками в сторону Юрки. От неожиданности тот упал, оказавшись под столом в груде посуды. Завизжали девчата на соседнем столике. На них тоже попали осколки тарелок. Кто-то, со стороны барной стойки, засвистел в милицейский свисток. Юрка, с головой, увешанной листьями салата, пытался подняться, но Кравец, с несвойственным проворством подскочив к нему, стал наносить товарищу тяжелые удары ногами по голове. Святой Павел со слезами пытался оттащить друга от другого друга, но, получив точный, невероятной силы, удар в челюсть, отлетел в сторону. К Георгию уже бежали охранники. Первого из них, добежавшего до него, он успел уложить встречным правым «крюком» на пол, второй снес его самого своей тушей. «Бей! Серега! Мама-а-а-а-а! Полиция-а-а-а-а!» Георгия скрутили. Заодно и Павла.

– Друи-и-и-и-и-д-ы-ы-ы-и-и-и-и-и-и-и-и! Убью-у-у-у-у-у… – визжал Жора истерическим визгом, словно благородная девственница, попавшая в руки мерзких насильников. Сквозь неясный туман, сквозь руки и ноги, сквозь лица и крики, он видел, как двое мужчин несли к выходу бездыханное тело толстяка Юрки, из головы которого на пол вытекала струйка крови…

13.

Жора Кравец очнулся сначала от волшебного голоса Аресы Франклин, поющей «Today I Sing The Blues», и только потом от тупой пронзительной боли в виске… Ареса стояла перед ним в строгом черном платье, с микрофоном в руках, слегка покачиваясь в такт мелодии. Кравец попытался поднять голову и громко вскрикнул от боли. Правый висок прилип к окровавленному полу. В черной луже засохшей, слипшейся крови остался пучок его волос. Сколько он так пролежал? Жорка огляделся. Все смешалось в его некогда прекрасном доме: шторы, картины, подарки знакомых художников, валялись тут и там на полу рядом с осколками ваз и бутылок, все было перевернуто вверх дном, словно после крестьянского погрома барской усадьбы.

7
{"b":"240350","o":1}