У каждого из нас свой путь. Эта мысль кажется такой простой и очевидной, но человеческие взаимоотношения нередко складываются так, что мы отказываемся от своих заветных чувств и желаний во имя других людей и зачастую далеко уходим от своего пути.

Но все же если мы хотим быть по-настоящему счастливы, то должны следовать зову своего сердца и в одиночку найти собственный путь. Я осознал эту истину, когда покинул Мензоберранзан, и убедился в правильности своего пути, когда попал в Долину Ледяного Ветра и нашел там прекрасных друзей. Но после последней жестокой битвы в Мифрил Халле, когда на дворфов обрушилась, похоже, половина населения Мензоберранзана, я понял, что мой путь ведет в другие земли, что нужно отправляться в путешествие, где взору откроются новые горизонты. И Кэтти-бри почувствовала то же самое, а поскольку ее желание оказалось созвучным моему, но при этом глубоко личным, я с радостью согласился быть ее спутником.

У каждого из нас свой путь, я с болью осознал это тем утром в горах, когда Вульфгар решил расстаться с нами. Как мне хотелось остановить его! Как хотелось умолить его остаться, а если не получится, избить до бесчувствия и притащить обратно в лагерь! Когда мы расстались, я ощутил в сердце такую же пустоту, как тогда, когда узнал о его гибели в пасти йоклол.

А потом, когда я возвращался в лагерь, боль потери в моей душе заглушило чувство вины. Может, я с такой легкостью отпустил Вульфгара из-за тех отношений, что связывали его и Кэтти-бри? Может, какой-то частью своего существа я воспринимал возвращение своего друга как помеху тем чувствам, что зародились между мной и ею за время, прошедшее после того, как мы вместе ушли из Мифрил Халла?

Но когда я вернулся к своим спутникам, ощущение вины уже развеялось. У меня была своя дорога, у Вульфгара – своя, так пусть и Кэтти-бри найдет свою. Со мной ли, с Вульфгаром, кто знает? Но какой бы путь она ни избрала, я не стану пытаться изменить ее выбор таким способом. И я отпустил Вульфгара не ради какой-то личной выгоды. Но на душе у меня действительно было тяжело. Я отпустил друга без возражений, потому что понимал, что ни я, ни другие не смогут сделать ничего, чтобы исцелить его раны. Мне нечего было сказать ему в утешение. И хоть Кэтти-бри удалось пробиться к нему, Вульфгар, ударив ее, все разрушил.

Отчасти Вульфгара гнал от нас страх. Он считал, что не сможет совладать с чудовищами в своей душе и, находясь во власти страшных воспоминаний, может и в самом деле ранить кого-нибудь из пас. Но главное – ему было стыдно. Как он сможет взглянуть в глаза Бренору после того, как ударил Кэтти-бри? Как он сможет посмотреть в лицо ей? Какие тут возможны слова извинения, если все могло повториться вновь, и он сам это знал? Но и без этого вопиющего происшествия Вульфгар чувствовал себя слабым, поскольку образы, оставшиеся после пребывания у Эррту, имели столь большую власть над его душой. Ведь если рассуждать здраво, это были всего лишь воспоминания, нечто совершенно неуловимое, и они не должны были до такой степени поработить сильного мужчину. Но в том прямолинейном и материалистичном восприятии мира, к которому привык варвар, быть порабощенным какими-то воспоминаниями означало непростительную слабость. В его культуре проиграть бой не считается зазорным, зато бежать с поля битвы – это глубочайший позор. Соответственно, неспособность победить громадное чудище вполне понятна и простительна, но неспособность сопротивляться чему-то неосязаемому, вроде воспоминания, равняется трусости.

Надеюсь, он поймет, что это не так. Он поймет, что не должен испытывать стыд за свое бессилие в борьбе с неотступными ужасами и искушениями Абисса. И потом, когда он сбросит с себя тяжкий груз позора, то найдет способ победить страхи и чувство вины за то, что поддался искушениям. И тогда он возвратится в Долину Ледяного Ветра, к тем, кто любит его и будет рад его возвращению.

Только тогда.

Я надеюсь на это, но верить не могу. Вульфгар бежал к диким скалам Хребта Мира, где живут йети, великаны и гоблины, где волки, учуяв добычу, будь то олень или человек, уже не отступятся от нее. Я ведь не знаю, спустится ли он с гор в тундру, которую хорошо знает, уйдет ли в более спокойные южные земли или же будет бродить по опасным горным тропам, играя со смертью, надеясь вновь вернуть себе ту храбрость, которую, как ему кажется, он утратил. Не исключено, что он слишком заиграется, и тогда смерть победит его и положит конец его мучениям.

Я боюсь этого, но ничего не могу изменить.

У каждого из нас свой путь, и Вульфгар пошел своим. И, насколько я понимаю, его тропа так узка, что для спутника на ней нет места.

Дзирт До'Урден

Они шли молча, потому что ожидание приключений и радость снова быть вместе померкли с уходом Вульфгара. Когда Дзирт вернулся в лагерь и объяснил, почему варвар не с ним, реакция товарищей его поразила. Сначала, как и следовало ожидать, Кэтти-бри и Реджис в один голос закричали, что нужно пойти и найти его, тогда как Бренор пробурчал что-то насчет «глупых людишек». Вскоре девушка и хафлинг поостыли, а потом Кэтти-бри уверенно заявила, что Вульфгар должен сам выбрать свой путь. Ее гнев на него уже прошел, и, к ее чести, она не испытывала к варвару никакой враждебности.

Но зато она все поняла. Как и Дзирт, она осознала, что чудовищ, терзавших душу Вульфгара, не изгнать ни дружеским участием, ни яростью битвы. Она попыталась иначе сблизиться с ним, и ей это удалось, но после им обоим стало предельно ясно, что она все равно ничем не может помочь ему, что Вульфгар должен помочь себе сам.

Так они и шли вперед, четверо друзей и Гвенвивар, держа данное Камлейну обещание сопровождать его в долине и по южной дороге.

Этой ночью Дзирт нашел Кэтти-бри в восточной части лагеря. Девушка вглядывалась во тьму, и нетрудно было догадаться, кого она надеялась там разглядеть.

– Он не скоро вернется к нам, – негромко произнес дроу, подходя к ней.

Кэтти-бри кинула на него беглый взгляд, потом снова повернулась в сторону темных очертаний горных вершин.

Там ничего не было видно.

Они немного постояли молча, и потом она тихо сказала:

– Он принял неправильное решение. Я знаю, что он должен сам себе помочь, но ведь он мог остаться с нами, неужели обязательно уходить для этого подальше от людских глаз?

– Он не хотел, чтобы кто-нибудь из нас стал свидетелем его внутренних битв, – ответил Дзирт.

– Гордость всегда была его слабым местом, – сразу отозвалась Кэтти-бри.

– Таков уж его народ, таким был и его отец, и отец его отца, – сказал дроу. – Варвары тундры не приемлют ни своих, ни чужих слабостей, а Вульфгар убежден, что его неспособность справиться с простыми воспоминаниями хуже, чем просто слабость.

Кэтти-бри кивнула. Ей даже не нужно было ничего говорить вслух, потому что и она, и Дзирт понимали, что в этом Вульфгар сильно заблуждается: самые сильные враги зачастую живут внутри нас.

Дзирт протянул руку и легонько провел пальцем по сильно распухшему носу девушки. Она вздрогнула, но не от боли, просто потому, что прикосновение было неожиданным.

– Ничего страшного, – сказала она,

– Бренор бы с тобой не согласился, – ответил дроу.

Кэтти-бри улыбнулась, подумав, что, если бы Дзирт действительно вернулся в лагерь вместе с Вульфгаром после того происшествия, им всем вместе пришлось бы оттаскивать разъяренного дворфа от варвара. Но теперь даже Бренор был настроен иначе. Много лет он относился к Вульфгару как к сыну, и после мнимой гибели варвара сам все равно что умер. Теперь, когда варвар снова покинул их, уже из-за внутренних терзаний, Бренор очень тосковал по нему и наверняка простил бы его… если бы Вульфгар, конечно, должным образом покаялся. Да они бы все простили Вульфгара от чистого сердца и постарались сделать все, что в их силах, лишь бы помочь ему одолеть душевные противоречия. Но в том-то и беда, что вся их помощь была бы бесполезна.