В следующие несколько дней она полностью посвятила себя дяде. Ухаживая за ним, она даже чувствовала наслаждение оттого, что проблемы, которые камнем лежали на сердце, отошли на второй план. Сейчас нужно было строго следить за режимом, и это избавляло от тоски, появлявшейся, когда приходили раздумья. Но Роберт Марни был непростым пациентом. Он протестовал против постоянного безделья и, безропотно проведя пару дней в кровати, что было для него не так уж неприятно, поскольку погода была гораздо прохладнее, он потребовал, чтобы ему разрешили встать. Чтобы не вступать с ним в спор, Джульетта проконсультировалась с доктором Паттерсоном. Получив разрешение, при условии, что пациент не будет напрягаться, она позволила дяде принять душ, одеться и устроиться на старом месте на веранде.
После этого ему становилось лучше с каждым днем, и концу недели, не без помощи лекарств, он почти совсем пришел в себя. Доктор Паттерсон, придирчиво осмотрев его, объявил, что удовлетворен состоянием Роберта и тот может отправляться в Англию, как только к путешествию будет все готово.
Незамедлительно пришла записка от Майка Грейнджера с сообщением, что он все устроил. Полет домой обещал пройти очень гладко, ведь самый богатый и влиятельный человек на Манитоле сделал все возможное для этого.
В бунгало приезжали соседи попрощаться с Джульеттой, которую, безусловно, надеялись снова увидеть, и с Бобом Марни, которому угрожали страшными карами, если он не вернется на Манитолу через несколько месяцев таким же, каким был до болезни. Джульетте казалось, что они забывают о том, что он уже не молод и, проведя какое-то время в Англии, он может не захотеть вернуться на Манитолу, тем более, что на ферме он был уже не особенно нужен. Но конечно, нельзя было полностью исключать возможность того, что он захочет вернуться, и в этом случае она может поехать, а может и не поехать с ним…
Отсюда она отказывалась заглядывать далеко вперед, но понимала, что, если бы у нее был выбор, она никогда бы не вернулась на Манитолу… чего доброго, как раз вовремя, чтобы получить приглашение на свадьбу Клариссы Грэхем и Майкла Грейнджера!
Это была бы слишком изощренная жестокость!
Но в эти последние дни на Манитоле у нее было полно работы — собирать дядины и свои чемоданы. Колин болтался поблизости, словно потерянный пес, и боялся, что позволил своему счастью ускользнуть сквозь пальцы. Правда, семья Фортескью пообещала присмотреть за ним, пока его отец будет в отъезде, и Амабель ходила с горящими глазами. Теперь, когда Джульетта ушла с ее пути, а его интерес к миссис Грэхем явно исчез, Колин сам, придя в чувство в результате болезни отца, не мог понять, что его привлекало в ней; она была на много лет старше его, и теперь он видел, что она просто развлекалась с ним, но никогда не отнеслась бы к нему серьезно. Теперь все было за то, что со временем юноша с радостью обратится к Амабель за утешением и, скорее всего, в результате женится на ней. Что очень обрадует его отца, потому что она, по крайней мере, станет Колину хорошей женой.
За два дня до отъезда Джульетта получила записку от миссис Грэхем. Она поняла, что письмо от Клариссы Грэхем, как только увидела конверт, очень дорогой и надписанный мелким, аккуратным женским почерком — точно такой же, что и тот, который сестра губернатора прислала ей с приглашением на чай в резиденцию.
По причине, которую сама не могла внятно себе объяснить, она вдруг в последний момент передумала вскрывать конверт. Поскольку Кларисса ассоциировалась у нее с несколькими неприятными моментами, которые ей пришлось пережить на Манитоле, и была причиной ее глубоко запрятанного несчастья и нежелания смотреть в будущее, она сунула записку в сумочку не распечатывая, а потом забыла про нее до того момента, когда действительно попрощалась с Манитолой.
К этому моменту она уже была в самолете, и взлетная полоса Муанги быстро удалялась от нее. Вместе с ней в маленькой легкой машине находился ее дядя — она надеялась, с нетерпением ожидавший возвращения в родную страну, — и пилот, Майк Грейнджер собственной персоной, который практически ничего не сказал ей ни до, ни после того, как они взлетели.
Глядя на залитую солнцем взлетную полосу и увитые гибискусом и бугенвиллеей здания рядом с ней, Джульетта поймала себя на том, что разглядывает его спину, прямые плечи и красивую темноволосую голову. При мысли о том, что совсем скоро после недолгого прощания она, скорее всего, навсегда расстанется с ним, ее сердце болезненно сжалось, и она почувствовала, что ее охватывает отчаяние.
Англия — привычная рутина, постоянные пасмурные дни, монотонность, безнадежность — маячила перед ней, словно гора со множеством крутых склонов, которые ей не под силу одолеть, и ей стало дурно. Когда они с Майком впервые встретились этим утром — первая встреча с того дня, когда она была у него в гостях и чувствовала себя счастливой, — он посмотрел на нее с лихорадочным, вопросительным блеском в глазах. И когда она спокойно встретила его взгляд, ничем не выдав, что ее сердце разбивалось от мысли о том, что это было их последним прости, ей показалось, что его губы сурово сжались. Он отвернулся от нее, что-то торопливо сказал ее дяде, а после этого больше не было возможности поговорить, и все, что она видела от Майка, — это его спина.
Слезы жгли ей глаза, когда она заставила себя отвести от него взгляд и посмотреть в окно. Вся Манитола раскинулась под ней — ярко-зеленые поля, красные дороги, пересекавшие их, темные пятна леса. Она видела яркий блеск ручьев, сверкавших на солнце, — тех, что еще не успели высохнуть, — и лиловую вершину горы, по которой они с Майком поднимались.
Это больше никогда не повторится.
Дядя, сидевший рядом с ней, молчал. Но, бросив на него осторожный взгляд, она поняла, что это было молчание, вызванное приятной задумчивостью. Если бы он повернулся и посмотрел на нее, то увидел бы слезу, которая перелилась через край и собиралась скатиться по щеке, поэтому девушка и начала рыться в сумочке в поисках носового платка, и ее пальцы нащупали письмо, пришедшее несколько дней назад от миссис Грэхем.
Удивленная находкой, она внезапно решила прочесть письмо. В конце концов, это вполне могла быть просто обманчиво дружелюбная прощальная записка. Теперь Кларисса могла позволить себе быть дружелюбной.
Дрожащими пальцами Джульетта открыла конверт, а потом ее изумленные глаза быстро пробежали письмо.
Кларисса, используя фиолетовые чернила, коротко писала аккуратным, четким почерком:
«Майк настаивает на том, чтобы я написала вам и объяснила кое-что. Если бы я любила его, это было бы не так просто, но я не люблю, поэтому все не так уж плохо, если не считать того, что я действительно рассчитывала когда-нибудь выйти за него замуж, а теперь у меня, похоже, не осталось никакого шанса.
Майк действительно такой, каким кажется на первый взгляд. Он очень мил. К тому же он простой, честный — очень честный! — немного упрямый, иногда неразумный, но как раз такой человек, с которым я, уверена, жила бы очень спокойно, если бы он испытывал ко мне те же чувства. Под этим я подразумеваю, что мне бы нравилось управлять его домом и развлекать его гостей. Может, я даже не прочь была бы иметь от него детей, только вот, пожалуй, я уже немного старовата для этого! Майк, как раз в том возрасте, когда пора жениться, и он считает, что вы и есть идеал жены, так как у вас практически нет недостатков. Более того, он, не переставая думает о вас, так что прекратите его страдания и перестаньте обращаться с ним так, словно он — закоренелый обманщик! Он не такой… но, возможно, я — такая!»
Был и постскриптум, гласивший:
«Не приглашайте меня на свадьбу! Лучше проведите бракосочетание в Англии!»
Джульетта долго сидела с письмом в руках после того, как прочитала его, а потом вдруг подняла глаза и увидела, что Майк смотрит на нее через плечо, и в его глазах было новое выражение… удивление и задумчивость.
