Сын. И все же от диалектического материализма в результате этого ничего не отделилось в виде новой составной части марксистской философии?

Отец. Нет, конечно. Посуди сам. Выполняя свою задачу — «сладить» с философскими вопросами, возникшими в новой физике, он, то есть диалектический материализм, развил свое учение о материи, о неисчерпаемости любых, сколь угодно элементарных ее форм и видов, а после этого он эти свои новейшие и важнейшие достижения вдруг отделит, отрежет от себя и передаст в какую-нибудь особую философскую науку, именуемую философскими вопросами естествознания и существующую якобы вне диалектического материализма. В результате создается более чем странная картина: диалектический материализм «сладил» с философскими проблемами новой физики и при этом сам не только не обогатился, а обеднился явным образом, отдав решенные им проблемы другой философской науке. С этим, конечно, нельзя согласиться.

Сын. Но как же тогда следует представить себе развитие философии марксизма, то есть диалектического материализма?

Отец. Видишь ли, мой дорогой, это исключительно многостороннее, многогранное, богатое содержанием и бесконечными оттенками учение. Оно не стоит на месте, а непрерывно развивается, обогащается, конкретизируется применительно ко всему новому в жизни общества и в науке. Но это происходит не путем какого-либо расчленения этого учения, не путем размножения философских дисциплин, а путем проявления и развития все новых и новых его граней и сторон, оттенков и направлений в нем. Ведь когда шлифуют и огранивают алмаз, превращая его в бриллиант, то ведь его не дробят на кусочки, а образуют у него со всех сторон все новые и новые грани. Так развивается и диалектический материализм в качестве философии марксизма. Это, конечно, только образное сравнение, но оно передает главное: и там и тут нет дробления, а есть появление новых граней и оттенков, в результате чего философское учение марксизма начинает светить и расцвечиваться, как бриллиант, своими новыми сторонами.

Сын. Ты так горячо сейчас говорил, отец, словно убеждал кого-то в моем лице в справедливости своих слов. Неужели же есть люди, сомневающиеся в этом и даже несогласные с этим?

Отец. Увы, сын мой, имеются, и в достаточном количестве, чтобы с ними спорить. Так, некоторые из них дошли до того, что открыто заявили, будто бы ленинское определение: марксистская философия есть диалектический материализм — является, дескать, узким, и в противовес ему придумали свое собственное как якобы широкое. В это более широкое они включили наряду с диалектическим материализмом в качестве более или менее самостоятельных философских дисциплин еще следующие: исторический материализм; философские вопросы естествознания; историю философии; логику, этику; эстетику; научный атеизм. На долю диалектического материализма приходится, по их мнению, всего одна восьмая часть всей марксистской философии. Но в действительности такое определение отнюдь не. является широким, а напротив, весьма ограниченным и узким, так как оно ограничивает распространение диалектического материализма лишь семью отраслями научного знания. Между тем ленинское определение является наиболее широким, так как оно предусматривает возможность применения и распространения диалектического материализма на любые отрасли знания вообще, например, на математику и кибернетику, на психологию и технические науки и т. д. Надо твердо усвоить, что установленные классиками марксизма основные положения и принципы как краеугольные камни их философского учения не могут и не должны пересматриваться и перетолковываться в угоду личным вкусам и настроениям каких бы то ни было лиц, претендующих на роль «философских новаторов» в марксистской философии. Раз эти основные положения и принципы в свое время были твердо установлены, то есть была доказана их истинность, то с налета они не должны подвергаться зряшному расшатыванию.

Сын. Но тогда, значит, ничего вообще в марксистской философии нельзя пересматривать и все должно в ней оставаться неизменным? Ведь это означало бы стать на позиции метафизики, не так ли?

Отец. Ничего подобного! Любое положение марксизма и его философии может быть пересмотрено, если оно перестало соответствовать новой исторической обстановке или новым данным научного развития. Но необходимость такого пересмотра всегда должна быть открыто и очень серьезно обоснована. Нельзя, недопустимо делать это с налета, просто потому, что захотелось сказать что-то новое, отличное от того, что доказали и утвердили Маркс, Энгельс и Ленин. Скажу тебе, что Ленин на примере немецкого марксиста Франца Меринга показал, как надо, когда это требуется самой действительностью, выступать против устаревших уже воззрений Маркса и уточнять их, приводить в соответствие с новой исторической обстановкой. И Ленин пояснял, что делался такого рода пересмотр всегда с такой определенностью и обстоятельностью, что никто никогда не находил в этом ничего. двусмысленного.

Сын. Попробую во всем этом хорошенько разобраться. Во всяком случае, мне ясно, что нельзя легкомысленно, без серьезного основания ставить под сомнение фундаментальные принципы учения Маркса, Энгельса и Ленина.

Отец. Не только нельзя этого делать, но надо всегда их активно защищать от наших идейных врагов, а также порой и от наших собственных путаников. А теперь давай спать: нам надо набраться побольше сил для завтрашних переходов. Утром продолжим нашу беседу, как говорит русская пословица, утро вечера мудренее.

Отец. Вчера мы остановились на том, что идея развития, а вместе с нею и диалектика проникли во все области природы, во все ее уголки, изгоняя оттуда метафизику с ее учением об абсолютной неизменности природы, кроме одной области, — о ней-то мы сейчас и побеседуем.

Сын. Ты говорил, отец, чтоб это была область простейших из числа известных в то время видов и частиц материи (химических элементов и их атомов) и общих форм существования материи — пространства и времени. Так как наука была недостаточно развита тогда, то в эту область трудно было проникнуть диалектике.

Отец. Совершенно правильно. Наука в XIX веке смогла проникнуть в глубь вещества и дошла до атомов, но дальше атомов пойти она еще не имела сил и средств. Поэтому она временно остановилась на пороге мира атомов. Но так как атомы не были еще разделены, разрушены и разложены, то большинство ученых считало их вообще вечными и неразрушимыми.

Сын. Но разве не было никаких указаний на их сложность и делимость, на то, что атомы и химические элементы, как и все в мире, текут и изменяются и что они способны развиваться?

Отец. Видишь ли, мой мальчик, еще с времен древней философии в головах многих ученых сохранилась идея о том, что мир в конце концов образован из каких- то первичных абсолютно простых форм. Из их сочетаний в конечном счете, как тогда полагали, возникают все тела природы, и на них, как на самые последние частицы мироздания, распадаются все тела природы. Таковы атомы Левкиппа и Демокрита, Эпикура и Лукреция. Но эти первоэлементы мира можно представить себе и в виде какой-то первоматерии. Такой первоматерией для древнегреческого философа Фалеса была вода, и эту идею подхватил 2 тысячи лет спустя Бойль. Но другие древние мыслители принимали несколько таких первоначал: Эмпедокл — четыре (вода, воздух, огонь и земля). Анаксагор — большое множество (геометрий). Но если все мироздание заканчивается на своих первоэлементах и с них же оно начинается, то это значит, что ими оно и исчерпывается. А соответственно этому и все наши знания о мире завершаются знанием этих первоэлементов и исчерпываются им. Поскольку же сами первоэлементы представляют собой согласно таким воззрениям конец проникновения в глубь материи и всех ее тел, то они должны быть очень просты, элементарны и должны иметь небольшое число свойств. Так сложилась вера в исчерпаемость материи и ее элементов и наших знаний о материи и ее элементах.