- Боже, - выговорил я. - Он что, спятил?

- И давно, - вставил Идара, почувствовав себя наконец увереннее - люди вроде него всегда рады позлословить и потоптаться на останках тех, перед кем когда-то пресмыкались. - Ещё когда решил, что сможет удержаться на троне. Ха! Надо было видеть его, когда сианский люд штурмовал императорский замок! Могу спорить - обмарался наш императорчик, как пить дать обмарался, - добавил Идара и мерзко захихикал.

Штурмовал замок... сианский люд... Всё это не укладывалось у меня в голове. Но конечно - ведь кадаризм когда-то был привилегированной верой, при императоре Родриго Третьем в неё обратилась чуть ли не половина аристократии. Треть Сианы - кадары, и теперь Аугусто сжигал их единоверцев у них на глазах... О, мой император... Если бы я был там - я бы сказал вам, какого цвета их ярость и страх.

- Аугусто бежал из Сианы, - холодно блестя глазами, продолжал Этьен. - И был почти рад отдать её Агилойе - сам он уже отчаялся успокоить народ. Граф вошёл в город как хозяин и, разумеется, тут же объявил кадарам амнистию. Церковники поворчали, но триста жертв на какое-то время утолили их жажду крови. Сейчас Аугусто в провинции Кондалесс, зализывает раны, но по факту война им уже проиграна. Агилойя заставит его подписать отречение и вскоре будет коронован. Ты больше не нужен ему, мой бедный друг. Ты никому больше не нужен.

Он, видимо, думал ввергнуть меня этими словами в полное замешательство. На самом же деле я ощутил облегчение. Не нужен - ну и славно. Как я был бы счастлив, если бы все, все оставили меня наконец в покое.

- Кстати, сир Идара сегодня сообщил мне новости о твоей жене, - небрежно продолжал Этьен. - Она собирается замуж. Не бойся, её выбор пал на достойного человека. Агилойя к нему благоволит, так что с ней всё будет хорошо, как и с твоим сыном. Как знать - может, когда-нибудь ты даже увидишь их?

- Чего ты добиваешься, Этьен? - спросил я - видимо, спокойнее, чем он ждал от меня, потому что его улыбка слегка померкла.

- Ничего, - резко сказал он. - Ничего. Я уже всего добился. Ты мой. Если сбежишь, я расскажу всей Вальене, что делали с тобой мои стражники, пока я был в отъезде. И твоя Элишка тоже узнает. Ты будешь опозорен.

- Неужели ты всерьёз думаешь, Этьен, что мне ещё страшен позор?

- Мне плевать. Но отныне у тебя всегда будет только один выбор: я или мои солдаты.

- Твои солдаты. Уж по крайней мере они, когда меня трахают, не говорят мне о своей неземной любви. Сир Идара, простите, если я вас смущаю, - повернувшись к сианцу, слушавшему нас с разинутым ртом, любезнейшим тоном добавил я.

Этьен смотрел на меня исподлобья. Весь его лоск, вся его напускная искренность разом куда-то исчезли. А мне не требовалось притворяться, чтобы отвечать улыбкой на его прожигающий взгляд. Ты ждал застать меня не таким, не так ли? Думал, что я валяюсь в постели, зализывая раны и скуля, и тоскливо пялюсь в окошко на кусочек неба, которое ты мне подарил? Что ж, так и было, и если ты хотел поглядеть на меня такого, тебе стоило вернуться чуточку раньше. Или вовсе не вытаскивать меня из подземелья.

Хотя, ты знаешь - это мало бы что изменило.

- Сир Идара, - сказал я, беря Этьена за руку, - вы нас извините?

Этьен содрогнулся от моего прикосновения. И то правда - впервые я дотронулся до него по собственной воле, первым. Идара торопливо закивал, краснея, как рак. Он пробормотал, что подождёт в соседней галерее, и, выходя, украдкой бросил на нас взгляд, подтвердивший мои подозрения. О сире Гильяме в столице ходили разные сплетни, от которых я, не любя сплетни вообще, а подобные - в особенности, брезгливо отмахивался. Ладно, это его дело. Тело каждого из нас - его личное дело, вот и всё.

- Что ты... - начал Этьен; ему явно хотелось вырвать руку, но в то же время он был заворожён моим прикосновением и не мог заставить себя осадить меня, как я, по его мнению, заслуживал. Я вспомнил, как он избивал меня в последнюю нашу встречу, повторяя: "Сука, сука, сука". Мои пальцы сжались чуть крепче.

- Идём, - сказал я.

В галерее были широкие окна, выходящие на задний двор замка - тот самый, где я несколько дней назад принял кровь и рукопожатие одного из своих насильников. Вид из окна был не ахти, как и все виды в Журдане: это тюремная крепость, а не летний замок, поэтому большинство окон выходит на глухие крепостные стены, срезающие зубцами небо. Я подвёл Этьена к одному из таких окон.

- Смотри, - сказал я. - Что ты видишь?

Он хмуро посмотрел вперёд.

- О чём ты?

- Я уже сказал. Посмотри. Что ты видишь перед собой?

Он дёрнулся, словно собираясь обругать меня и потребовать, чтобы я перестал валять дурака. Но, видимо, моё прикосновение, моё добровольное прикосновение имело над ним какую-то власть, которой я прежде не сознавал. А хотя если бы и сознавал бы - это ничего бы не изменило.

- Ну, Этьен, - мягко поторопил я.

- Вижу стену, - сказал он неохотно. - Ну, крышу амбара. Башню.

- Край башни, - поправил я.

- Край башни, - покорно согласился он.

- И всё?

- Ну... - Этьен растерянно всмотрелся в картину за окном. - Ещё облака...

Он был как мальчишка, которому старший брат устроил урок естествознания.

Мы молчали какое-то время. Потом, поняв, что больше он ничего не скажет, я проговорил:

- Хорошо. А теперь послушай, что вижу я.

Я вижу поле, Этьен. По первой борозде идёт пара волов, белый и чёрный, крестьянка в красной косынке погоняет их прутом. Вот она проходит мимо мальчишки, который сидит на обочине возле поля и вынимает из пятки занозу. Дальше, в кустах, дерутся собаки, твои солдаты с южной стены видят их, смеются и делают ставки на то, какая их них одолеет. Кстати, они пьют на посту, а караульные в северной башке играют в кости. У одного из них рука на перевязи.

Ещё я вижу сира Идару, он стоит сейчас под дверью, подглядывая в замочную скважину - и вот только что отскочил, услышав мои слова. Он думал, мы уединились, чтобы потрахаться, и страшно хотел посмотреть. Теперь он боится. Прямо под ним, этажом ниже, твой камергер роется в карманах мундира, в котором ты сюда приехал - синий мундир времён Шимранской кампании. Похоже, надеется выгрести оттуда мелочь, о которой ты позабыл... А ещё этажом ниже слуга вытирает пыль с подрамников на картине... это "Летняя богиня" Розиноля... она похожа на его дочь, и он опечален, потому что он уже много лет не виделся с ней.

Но ладно, к чёрту замок, он мне надоел до колик, давай обратно в поле. По нему бежит девочка с охапкой сорных трав, она хочет сплести венок и подарить её мальчику, в которого влюблена. А там на другой стороне её мать распекает её старшего брата за то, что он бездельничает, вместо того чтобы идти помогать отцу в поле. Через двор от них женщина доит козу, а девочка рядом с ней - вряд ли дочь, на неё совсем не похожа, - штопает старое платье. А ещё вон там дальше, через сарай... ох, чёрт, сиру Идаре понравилось бы - там тот самый мальчик, для которого девчонка плетёт венок, занимается любовью с другой девушкой, старше его... он целует её между ног... ей это нравится...

- Леон... - прохрипел Этьен. Он стискивал мою руку так, что ногти впивались мне в кожу, но я не смотрел на него - я смотрел прямо перед собой, и просто перечислял всё то, что видел - в неиссякаемом калейдоскопе красок.

- А вон там, - сказал я, - далеко, совсем далеко, Элишка сидит над колыбелью нашего сына. Он спит... только что, наверное, уснул. Вид у неё измождённый. Она во вдовьем чепце... и такая бледная... - голос мой замер на миг, но я заставил себя договорить: - Ей очень грустно, но она смотрит на нашего сына и улыбается. Она думает, что он на меня похож.

Я замолчал. Этьен тяжело, хрипло дышал рядом со мной, я чувствовал на себе его дикий, умоляющий взгляд. Я повернул голову и взглянул ему в лицо.

- Вот что я вижу, когда смотрю в это окно. А ты видишь всего только стену, башню и облака? Мне тебя искренне жаль.