– Чайку бы охотничкам, – попросил он хозяйку, озорно обняв ее за плечи.

– Пейте, самовар горячий.

Не умывшись и не вымыв рук, долго и с наслаждением пили горячий чай.

– Расскажи, как тебе удалось его подстрелить? – спросил Сергей.

– Настоящие охотники сначала поздравляют с полем.

– Но ты же орал как ишак!

– Я выполнял команду старшего.

– Да, – сказал егерь.

– Да-да! Эх, знали бы вы!..

Сергей явно скрывал что-то интересное.

– Не тяни.

– Никто и не тянет. Только я его, черта, как тебя, видел!

– Глухаря?

– Тень отца Гамлета!.. Целый час добирался. Иду и не верю, что подпустит. А он и не поет, а так, голос пробует: то начнет, то бросит. Наконец подошел я вот как до печки, стал под ним и думаю: учует или не учует? А он поет, дуралей… И стало мне, братцы, жаль его. А что делать, не знаю. Потом решил так: скажу ему «кыш!», когда он затэкает. Улетит – улетит, нет – значит, отпелся, буду стрелять.

– И сказал?

– Ага…

– Улетел?

– Улетел.

– И правильно сделал.

– Чудные вы, летчики, – улыбнулся разморенный теплом егерь.

– Совсем рядом сидел, Осипыч. Так близко, что это уже не охота, а выстрел в затылок…

Улеглись, когда, по обыкновению, переговорили обо всем на свете: о всяческих охотах, о хозяйке, о женщинах вообще, о полях и лесах, о ночах и туманах, о птицах и зверях, чья жизнь так же дика и неизменна, как во времена оны… Потом перешли на бельгийские ружья и тульские самовары фирмы Баташева, а точнее, «Высочайше утвержденного 10 апреля 1898 года товарищества паровой самоварной фабрики наследников Василия Степановича Баташева в г. Туле».

– Звучит, а? – с увлечением говорил Санин, разглядывая самоварные клейма. – Указанная фирма удостоена за свои изделия золотой медали в Бельгии, 1884 год; золотой медали в России, 1882 год; золотой медали в Голландии, 1883 год; серебряной медали на Всероссийской выставке, 1883 год; бронзовых медалей: на Всероссийской мануфактуре, 1870 год; в Австрии, 1873 год; в Антверпене, 1893 год. Ко всему прочему, фабричная марка утверждена правительством. Ясно? Это вам не фунт изюма!…

Волнения прошедшей охоты не давали заснуть. Сон то надвигался, то отступал, и тогда всплывал из тишины неверный стук ходиков.

Самолет несколько раз качнуло, повело в крен, заставило рыскать по курсу.

Стрелка перегрузок резко перемещалась, покачивалась.

– Вошли в полосу струйного течения, – сказал Саетгиреев, – скорость упала почти на триста километров, угол сноса пятнадцать градусов. Командир, нужно уходить на высоту.

Боровский взял штурвал на себя.

Несколько минут самолет вздрагивал, недовольно потряхивай крыльями, но постепенно полет выровнялся.

– Как снос, штурман?

– В норме. Ложимся на прежний курс. Боровский оставил штурвал. «А штурман дока, – думал Лютров. – Хоть молод и красив, как бронзовый бог».

Лицо Саетгиреева было по-прежнему свежо, несмотря на выступившую щетину. Слабо освещенное отраженным светом, падающим на его откидной рабочий столик, оно напоминало лицо восточного молодца-разбойника. «И зовут романтически: Булатбек. По-лермонтовски».

С-44 шел навстречу ночи, замкнутая кривая маршрута повторялась. Когда за стеклами стало совсем темно, Тасманов доложил о неисправности одной из систем подачи |топлива.

Это была вторая неприятность. За час до того отказал локатор.

– Восьмой бак не отдает горючее.

– Остаток? – спросил Боровский.

– Неиспользуемый остаток… около девяти тонн.

Теперь этот вес будет балластом.

– Переключайтесь на действующую систему питания… Штурману – определить координаты нового района заправки, исходя из условий встречи с танкером на час раньше. Бортрадисту…

– Слушаю, командир…

– Согласовать с землей время вылета заправщика на час раньше оговоренного времени.

– Вас понял.

Тасманов переключил питание на соседнюю группу баков и доложил Боровскому.

Вслед за ним раздался голос Кости Карауша:

– Командир…

– Да?

– В районе вылета заправщика туман. Просят подтвердить и, если можно, сообщить причину вызова заправщика на час раньше.

– Сообщите о наличии невырабатываемого остатка топлива в количестве девяти тони.

– Вас понял.

Еще через десять минут Костя доложил:

– Командир…

– Да?

– Танкер получил разрешение на вылет. Новые координаты стыковки земля подтвердила.

– Спасибо. Вас понял.

Услыхав голос Карауша, доложившего о подходе самолета-заправщика, Лютров сказал Боровскому:

– Попробуйте, как работает штанга, возможно смерзание влаги внутри направляющей…

Боровский кивнул и включил пневматику. Штанга не выдвигалась. Несколько повторных включений не принесли успеха.

– Второму летчику, – услышал Лютров, – после подхода к конусу по моему кивку головой увеличите обороты всем двигателям. Когда штанга будет в конусе и образуется петля на шланге, немного уберете. В дальнейшем действуйте как обычно. Поняли?

– Вас понял: на скорости.

Но затея Боровского была отнюдь не простым делом.

Заправка в воздухе – один из наиболее сложных видов летной подготовки. Не всякий хороший летчик способен произвести ее днем, в ясную погоду и при исправной штанге. Что же говорить о заправке ночью с неисправной штангой? Неподвижная штанга – это значит бесконечные подходы, десятки попыток… Лютров вспомнил, сколько ему пришлось летать, прежде чем он превозмог в себе чувство растерянности: на фоне беспредельного пространства, даже днем, конус казался таким микроскопическим, что поначалу сама мысль угодить в него стволом штанги представлялась дикой. Прошло немало времени, пока он освоил заправку. Благо в те годы стыковка в воздухе находилась в стадии освоения, и его неудачи воспринимались начальством в порядке вещей.

На корме заправщика вспыхнул прожектор, вперед по полету, и по мере сближения все яснее просматривалась тускло блестевшая выпуклость его фюзеляжа. Вслед за ним и Боровский включил две фары для освещения кормы танкера и выпущенного конуса, и без того приметного сигнальными лампочками на раструбе. У заправщика в последний раз мигнул и погас мерцающий маяк. Повторяя покачивание самолета, конус послушно перемещался по вертикали.

В ниточку сжав тонкие губы, Боровский не отрывал взгляда от линии крыльев идущего впереди заправщика. Теперь только они определяли для него все маневры С-44. Он повторял каждое их движение, каждое слабое побуждение к крену. Руки его нервно чертили замысловатую серию ломких движений, синхронно повторяемых свободным штурвалом Лютрова.

Самолеты сближались. Положив ладонь на ровный ряд рычагов газа, Лютров не спускал глаз с лица Боровского. Конус подходил все ближе. Сигнальные лампочки раскачивались совсем рядом от хромированного окончания штанги. Лютров сжал белые ручки секторов газа.

Но Боровский не торопился. Он пристально всматривался в колебания конуса.

– Внимание!

– В момент подхода штанги снизу вверх, где-то в нескольких сантиметрах от совпадения оси ствола с центром конуса, Боровский резко наклонил голову.

Лютров перевел секторы газа до упора, внутренне готовый проделывать это не один раз. Но ошибся. Штанга сидела в конусе, как острие стрелы в центре мишени.

Поддерживая скорость С-44, равно боясь и отстать от заправщика, и вырваться вперед, Лютров уловил движение в кабине штурмана.

Заросшее угольно-черной щетиной лицо Саетгиреева выражало неподдельное восхищение. Не поднимая руки, Лютров показал ему большой палец. Штурман улыбнулся и со значением прикрыл глаза: что, мол, ни говоря, а старик знает дело!

…Тасманов уже заполнял баки. Работа проходила молча.

– Командир, заправка окончена.

Лютров убавил обороты.

Боровский дал отойти заправщику и, когда тот, мигая маяком, стал уходить с правым разворотом, сказал Лютрову:

– Установите режим полета по графику. Я немного отдохну.