Эх, и правда, узнал бы про паспорт Сулль! Два-три года – не срок. Что угодно можно перенести. Покорился бы, потерпел чужбину. Зато потом в Колу бы возвернулся вольный. Тогда бы и с Нюшкой можно разговоры вести. И в деревню свою непременно бы уж наведался, поклонился матушкиной могилке.

Когда Нюшка снова пришла во двор, Андрей твердо решил держаться от такой игры подальше. Спаси господь от греха. А то как бы вправду плачем не отозвалось. С кузней, главное, так хорошо наладилось. Заживет нога, и он будет уже при деле. И клонил ниже голову, глаз на Нюшку не поднимал.

– Андрюша!

Она впервые его по имени назвала. Ласковость ее голоса сжала сердце. Андрей перестал строгать. Надо сказать ей прямо: случайно все у них, и нет в этом ничьей вины. Но, встретив ее глаза, будто споткнулся.

– Чего?

– Ты не пошел в кузню?

– Нет.

– Почему?

Он выпростал из рубанка стружку, снова поднял на нее глаза. Она без платка стояла, в расстегнутой кацавейке. А глядела, будто выискивала что-то в его лице, даже голову набок склонила. Непохоже, чтобы пришла смеяться. Но ответил почти с вызовом:

– Испугался. Увидят, думаю, меня там и догадаются. А они-то уж виноватого сыщут.

– Вон ты чего! – засмеялась Нюшка. – От этого лишь?

– Отчего же еще?

– А я подумала, осудил ты меня. – Нюшка понизила голос и добавила еще тише: —Я беспутною тебе показалась, да?

– Что ты!

– Осудил, – Нюшка сказала это тихо и утвердительно, и Андрей совсем плохо себя почувствовал.

– Да нет же! Себя бранил, верно. Какими глазами за ужином на всех гляну?

– Какие мать с отцом дали, – невинно сказала Нюшка. – Придешь, поглядишь, как всегда. Разве где-нибудь что случилось?

Она смотрела на него ясно, с кроткою, не своей улыбкой. И вдруг прыснула неожиданно, раскатилась смехом:

— Ты так давеча стал врать Смолькову, я диву далась. Таким теленком казался, а поди ж ты!.. Ну и ну...

Смеялась она доверительно и сердечно, будто не было у нее на душе греха: не с ним она целовалась недавно, не ему шептала слова. И Андрей тоже свободно себя почувствовал, не сдержал улыбку:

– Так то Смолькову.

— А если бы он с фонарем на поветь? – смеялась Нюшка.

Представились глаза Смолькова, его в ухмылке поджатый рот. Уж он увиденное так не оставил бы. Придумал бы, какую корысть извлечь. И захотелось защитить Нюшку.

— А я мог бы его и прибить за это.

— Ого! – перестала смеяться Нюшка. – Выходит, не зря ты ссыльный.

– Выходит, – пожал плечами Андрей. И, словно оправдываясь, добавил: – А вралось и вправду легко. Никогда так весело не вралось.

– Ты и мне так же будешь?

Вопрос прозвучал, как задаток на будущее. Но как поверить льду на весенней реке? Андрей запахнулся будто. Нюшке ответил хмуро:

– Не дразнись. Ничего у нас больше не будет.

– Не дразню я тебя, Андрюша. Пусть не будет. – Нюшка подошла к нему. – Неужели ты сам не чувствуешь, не дразню? – Близко смотрели ее внимательные глаза. Рука протянулась к нему на шею, и Андрей забыл все свои намерения, обнял Нюшку. Но она уперлась руками в грудь ему, отстранилась. – Много, наверно, девок знал?

– Да что ты! – засмеялся Андрей.

– Ты ведь их не любил?

– Нет.

– И поклясться мне можешь?

– Ну!

Нюшка тоненько хмыкнула, заискрились ее глаза.

– Смелый какой!

– С чего ты взяла?

– Врать смелый! – засмеялась Нюшка.

За стеною двора, в ограде, что-то брякнуло. Андрей весь насторожился. Афанасий с Никитой в кузнице. Кто же это? Анна Васильевна? Смольков?

– Дружок на цепи, – безмятежно сказала Нюшка.

За стеною снова звякнула цепь, и Андрей засмеялся.

– Однако какая ты. – И испуг решил превратить в шутку. – На поветь тебя, видно, просто не увести.

– Отчего ж, – засмеялась Нюшка и высвободилась из его рук.

– Что ж ты уходишь?

– Хватит, миленочек мой, работай. С тебя спросят потом. – И, будто вспомнила только что, позвала: – Андрюш! В субботу из дому уйдут все. А вас Афанасий хочет сводить на вечёрку и в кабак еще, отпраздновать возвращение с лова.

– Ну и что? – не понял Андрей.

– Ты сбеги от них.

– Зачем?

– Об деле поговорим, – прыснула Нюшка.

– Ну, если об деле, – и Андрей засмеялся.

На крыльце в дверях Нюшка остановилась. Андрей брал рубанок.

– Только без всяких там намерений, – она, смеясь, помахала ему рукой. – Как говорит твой Смольков, не бери ничего в голову.

По дороге на вечёрку они плясали. Смольков кружился без устали. Одна рука с мандолиной, другая за кушаком. Он притопывал, выкидывал колена и напевал:

Зять на теще капусту возил,

Молоду жену в припряжке водил.

Афанасий с Андреем в обнимку, стараясь угадать в лад, приплясывали следом и лихо вторили ему:

Эх, но, да но ты, теща моя,

Тпру-у, стой, молодая жена!

Вместе с ними будто кабак на улицу выплеснулся. Удалые песни и пьяный смех, копоть от свечей, плошек, табачный дым, людность веселили душу. В ушах еще звучали бродяжьи песни Смолькова, переливы струн мандолины. И хмельная кровь распирала грудь жаром, просила выхода.

С топаньем, с уханьем они начали отплясывать сразу, как из кабака вышли. Плясали самозабвенно, хохотали, когда сбивались, и опять начинали сызнова. Смольков иногда оборачивался. В свете фонаря, что держал Андрей, они на месте выплясывали друг перед другом, наигрывали себе губами.

Смольков плясал искуснее их, и Афанасия, видно, задевало это. Уступать он никак не хотел.

— Ты лучше бы поиграл, – приплясывая, говорил он. – Ты поиграй. А то так не в лад. Пляску портишь.

— Ан, не могу! На холоде! Струмент нежный, – и, притопывая, Смольков помахивал мандолиной, кружился, зазывно пятился от них, выбрасывая колена, и напевал:

А ты ж, медведюшка-батюшка...

И дразнил Афанасия:

— А тебе пусть не мешают плясать эти... как их... Хо-хо! В слободку надо ходить. Облегчат...

А ты не тронь мою коровушку...

Мужик с фонарем стоял на дороге, и Смольков его уже обошел.

– Славно вы веселитесь, – сказал мужик.

– Маркел! – воскликнул радостно Афанасий. – Маркел!

– Думаю, кто так отплясывает на всю Колу? Мимо бы не прошли. И встал глянуть.

– Гуляем, Маркел! В кабаке были, – Афанасий словно оправдывался.

В тусклом фонарном свете Андрей увидел: вместо левой ноги у Маркела куцая деревяшка. Подумал почему-то испуганно: «Кажись, этот ходил с Суллем».

– А я было туда намерился, – грустно сказал Маркел. Деревяшка холодно скрипнула на снегу.

– Мы на вечёрку, Маркел! Хочу сводить их, пусть девок повеселят.

 – Пусть, пусть. Девок веселить надо. Жаль, в кабаке не застал вас. Извиняйте уж. Счастливо вам на вечёрке.

– Погоди, Маркел, – Афанасий взял его за рукав. – Я выглядывал тебя в кабаке. Выпить хотел с тобой.

– Вот, якорь те, – сокрушался Маркел добродушно, – мне бы пораньше, застал бы вас.

Подошел Смольков. Маркел поднял фонарь, оглядел Андрея, Смолькова, покивал им доброжелательно:

– Маркелом кличут меня. – И спросил Афанасия: – Сказывают, они спасли тебя?

– Он вот, – Афанасий похлопал рукой Андрея. – Брат теперь мне названый.

– В кузню будто ладишь его?

– Просится. Ему, говорит, всего нужня это ремесло.

– Учи, кузнец будет.

– Будет, – пообещал Афанасий.

Андрей все на ногу Маркела поглядывал. С Афанасием, верно ведь, могло такое же быть.

– А этот?

– Этот, вишь, с мандолиной. Плясать мастак и петь.

– Да, жаль, не застал вас, – сокрушался опять Маркел. – Сказывают, вы славно сходили на акул?