Вежливо поклонившись обеим, Генрих обратился к старшей.

– Мадам говорит по-немецки?

– Немного. Вы, верно, барон Гольдринг, мсье Лютц предупредил о вашем приезде. И я рада, что именно в моей гостинице остановился такой постоялец.

На лице хозяйки гостиницы появилась стандартная любезная улыбка – неотъемлемое свойство людей, которым в силу своей профессии приходится прислуживать другим.

Моника глядела куда-то мимо Генриха. Ее лицо, такое оживленное за минуту перед тем, стало замкнутым, неприветливым.

– Я хотел бы, мадам, заказать ужин на две персоны к девяти часам.

– О, пожалуйста! – проговорила хозяйка. – Что бы вы хотели заказать?

– Форель, курицу по-французски с картофельным гарниром и салат.

– Сейчас очень трудно с продуктами, но для своих постояльцев… Ужин приготовить в отдельном кабинете?

– Да, а сейчас я попросил бы вас прислать мне в комнату бутылку бордо, коньяка, две бутылки фруктового ликера и бутылку шоколадного.

Генрих положил на стойку деньги.

– Сдачи не надо! – бросил он небрежно и, взяв прейскурант, написанный по-немецки, начал его просматривать.

– Ведь Лютц сказал, что этот барон очень богат, – долетела до него фраза, сказанная вполголоса по-французски.

– Успел награбить! – сердито бросила Моника.

– Придержи язык, Моника!

– Он все равно стоит как чурбан, ничего не понимает.

– Отнеси ему заказанное, – приказала мадам.

Генрих, пряча улыбку, положил на стойку прейскурант и пошел к себе. Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали и в номер вошла Моника, неся на подносе бутылки с вином. Поставив их на стол, она молча направилась к двери.

– Одну минуту, мадемуазель!

Моника остановилась у самой двери и ждала.

– Вы говорите по-немецки? – спросил Генрих.

– Говорю, но очень редко, потому что не люблю ни языка, ни… – Девушка замолчала.

– … ни самих немцев, – закончил за нее Генрих.

Моника молчала.

– А вы храбрая! И все же я не советую говорить такие вещи немецким офицерам.

– Каждый свободен в своих вкусах. Мне, например, больше нравится русский язык. Он такой мелодичный!

– Я имел возможность его слышать – ведь я прибыл с Восточного фронта.

– С Восточного фронта? – в глазах Моники Генрих увидел нескрываемое любопытство.

– И могу вас уверить, что русские женщины не говорят немецким офицерам таких вещей, как вы.

– Они молча терпят оскорбления?

– Нет, они стреляют. Стреляют в тех, кого считают своими врагами, – по-французски ответил Генрих.

Глаза Моники широко раскрылись. С минуту она оторопело смотрела на Генриха, шевеля губами, словно хотела что-то ответить, но вошел денщик, и девушка ушла.

Ровно в девять Генрих был в кабинете Лютца. Тот еще работал.

– Герр гауптман, неужели так много дел? Ведь уже девять! А вы все работаете.

– Я поджидал вас и, чтобы не сидеть сложа руки, кое-что подготовил на завтра, – пояснил Лютц, закрывая папку с бумагами. – А как вы устроились, барон?

– Неплохо. Уже познакомился с хозяйкой и ее дочкой.

– И Моника успела вам надерзить?

– Было немного, но мне кажется, что в конце концов мы с нею поймем друг друга.

– Вон как! – искренне удивился Лютц. – Ну, когда вам посчастливится наладить отношения с Моникой, вам будут завидовать все офицеры и сочтут великим дипломатом.

Вскоре оба сидели в уютном кабинете и ужинали. Хозяйка ресторана, мадам Тарваль, прислала к столу по-настоящему хорошее вино, да и ужин был приготовлен отлично, гауптман ел с большим аппетитом. Когда подали жареную форель, Лютц, пораженный, воскликнул:

– О, я вижу, что вы завоевали если не симпатию Моники, то симпатию мадам Тарваль. С первого дня знакомства она уже начала угощать вас такими блюдами.

После ужина Генрих заказал еще бутылку коньяка и коробку сигар.

– Так, говорите, работы будет много? – спросил он, пригубив рюмку.

– Раньше было легче, – вздохнул Лютц. – Когда дивизия стояла компактно, штаб размещался в Экслебенце и работы было куда меньше.

– А чем вызвана смена расположения дивизии? – поинтересовался Генрих.

– Видите ли, вначале французы вели себя тихо, спокойно. Но после нашего поражения под Москвой они подняли голову. Появились так называемые маки, стреляют они в большинстве случаев из-за угла и преимущественно в офицеров. Случается, что взрывают железнодорожные линии, мосты, а то и военные объекты. Части СС и полиция одни уже не в силах справиться с ними. Поэтому охрана военных объектов поручена нашей дивизии. Вот и вышло, что ее пришлось разбросать в разных пунктах на протяжении девяноста километров от Сен-Мишеля до самого Шамбери.

– А маки после этого притихли?

– Наоборот. Они еще больше активизировались. Дело усложняется тем, что им помогает население. Две недели назад отряд маки совершил нападение на лагерь русских пленных, перебил охрану, которая, к слову сказать, вела себя чересчур беспечно, и несколько сот русских ушли с ними в горы. Погоня не дала никаких результатов. И вот за несколько дней до вашего приезда маки, уже вместе с русскими, совершили нападение на автоколонну с боеприпасами. Теперь они чудесно вооружены нашим же оружием.

– Я надеялся, что отдохну здесь после Восточного фронта, а выходит, как говорят русские, попал из огня да в полымя.

Гауптман начал подробно рассказывать о недавней операции карательного отряда против партизан. Генрих внимательно слушал, не забывая следить, чтобы рюмка Лютца не оставалась пустой. Вскоре гауптман был изрядно навеселе.

А пока Гольдринг и Лютц ужинали в уютном номере ресторана «Темпль», Моника мчалась на велосипеде к небольшому селу Понтемафре, вблизи которого стояла электростанция, снабжавшая энергией расположенные вокруг населенные пункты. Четыре километра по асфальтированной дороге Моника проехала за какие-нибудь четверть часа.

– Мне надо видеть Франсуа, я привезла ему ужин, – обратилась она к знакомому слесарю.

– Для вас, мадемуазель Моника, достану его из-под земли. Эх, счастливый этот Франсуа! – прибавил тот с откровенной завистью. – Такая красавица сама приезжает к нему на свидание.

И этот слесарь, и все на электростанции были уверены, что Моника невеста Франсуа, чего ни он, ни девушка не опровергали.

Наоборот, чтобы подчеркнуть близость с молодым рабочим, Моника нарочно при всех протянула Франсуа маленький узелок с ужином. Франсуа отвел девушку в глубь двора и, присев на доски, развязал узелок. Издали они действительно напоминали влюбленных. Но если бы кто-нибудь подслушал их разговор, он был бы очень удивлен: то, о чем говорили эта красивая девушка и высокий, худой, очень подвижный человек с коротко остриженными волосами, никак не напоминало тех милых глупостей, которыми обычно забавляются влюбленные.

– Что случилось, Моника? – встревоженно спросил Франсуа, принимаясь за ужин.

Моника рассказала о своей сегодняшней встрече с Гольдрингом и слово в слово передала разговор.

Франсуа задумался.

– Очевидно, это провокация, – тихо бросил он, – и достаточно неудачная. По молодости этот барон, верно, еще не научился держать язык за зубами. Но по всему видно, что он будет играть значительную роль в штабе, иначе ему загодя не готовили бы квартиру. Итак, Моника, придется тебе…

Увидев, как омрачилось лицо девушки, Франсуа тихо рассмеялся.

– Ну, ну, веселее, я еще ничего не сказал, а ты уже нахмурилась. Да не сердись ты! От этого появляются морщинки, и ты преждевременно состаришься. Ну-ну, не злись, а то возьму и поцелую – ведь я твой жених.

– Ой, Франсуа, ты просто невозможен, и подумать только – тебе поручено такое серьезное дело.

– А быть серьезным отнюдь не означает ходить с похоронным видом, моя крошка. Там, где шутка, там и хорошее настроение. А ты понимаешь, что значит хорошее настроение даже при плохой игре? А у нас с тобой игра очень плохая, потому что мы не знаем, что замышляют эти зеленые жабы. Вот зачем тебе и надо этого болтливого барончика…