Плечи девушки все еще вздрагивали, концы разметавшихся каштановых кудрей лежали в пыли: в них набилась срезанная листва, древесные палочки, обкусанные крылышки насекомых, вверх по волосам бежал муравейко, а какой-то удалой паучок успел раскинуть в прядях паутину. Сашка отвел взгляд от девичьей макушки, на которой живой заколкой изогнулась зеленая гусеница, в глаза бросился рисунок ее платья: россыпь цветов по белому полю. Это не был орнамент схематичных единообразных изображений – ни один цветок не повторял другой ни формой, ни окраской, притом что все полевые цветики были нарисованы в натуральную величину и очень близко к реальности. «Эксклюзив», – сказал себе Сашка. Он невольно отметил, что ногти на руках и ногах девушки не накрашены и… и даже не острижены. Внезапно она закашлялась – да как! Может, чайным листом подавилась? Сашка принялся стучать по цветастой спине, подумывал сбегать за водицей, которая еще оставалась в бутылке, но рюкзак был далеко, а оставлять девушку одну ему вот как не хотелось!..

Откашлявшись, девушка из-под локтя взглянула на Сашку. Он не нашел ничего лучшего, как сказать: «Привет!» Девушка не отвечала; она села прямо, откинув за спину волосы – прибежище бомжей-насекомых. Сашка взглянул в открывшееся лицо – и понял, что пропал. Лицо опухло от слез, на щеке темнело грязное пятно, подбородок перемазан, и тем не менее красивее девушки Сашка не видел ни в глянцевых журналах, ни на экране монитора. Правда, в яблоке имелась червоточина: воробьиный взгляд незнакомки… Казалось, сквозь тебя, высматривая родителей, глядит выпавший из гнезда птенец. Видимо, шок был слишком велик, а может, у нее сотрясение мозга?!

– Голова не болит? – деловито спросил Сашка.

Девушка снова не ответила. Она поднялась с земли, не отряхнув подола (фигура отменная, отметил Сашка, невольно вспомнив оголенное тело в кустах и быстро прогоняя непрошеное воспоминание), нагнулась и подняла бензоножницы – Сашка невольно попятился: в листве и крови все еще лежало сморщенное то…

– На, – девушка протянула ему инструмент. Это было первое слово, которое она обронила; голос у нее был несколько резковат (ну да: повизжи-ка столько – охрипнешь!), но очень своеобычен. – Хороший меч… Говорящий… Только сильно пахнет.

Сашка, приняв из ее рук инструмент, обтер окровавленное лезвие о траву и поправил девушку:

– Это бензоножницы. Кусты подрезать.

– Зачем?! – воскликнула девушка.

– Ну… Чтобы лишнее удалить. Сорняки опять же…

– Не надо, – сказала девушка. – И так хорошо.

Сашка не нашелся, что ответить, и пожал плечами, а потом вспомнил:

– Мне за рюкзаком надо сходить, а потом ножницы сдать. Вода там осталась… умыться бы тебе.

– Да, – сказала девушка. – Умыться… И попить…

Сашка нерешительно двинулся по своим же следам обратно в гору, и девушка безропотно последовала за ним: внутри у него что-то оборвалось. Она думает, он знает, как надо: куда идти, что делать…

– И попить можно. А как звать-то тебя? – опомнился тут Сашка.

Девушка остановилась, наморщила лоб, как будто припоминая, потом подошла к крайнему чайному кусту и наклонилась, заглянув под него. Точно, сотрясение, в больницу надо, подумал Сашка, но девушка тут вспомнила свое имя:

– Тая.

– Александр, – почему-то назвался полным именем Сашка и протянул руку для пожатия. Тая бережно взяла его руку, повернула ладонью к лицу, потом кистью – и воскликнула:

– Александр! Я так и знала!

– Что… «я так и знала»?..

– Александр всегда сумеет защитить, и от сатиров тоже. От шести сатиров… Я их ненавижу. Только покажешься – они тут как тут! Я знаешь что бы сделала, если бы догнала: всем бы лишнее удалила… сорняки опять же. А потом во-он на тот кизил бы повесила… Красиво!

Сашка, угнетенный, молчал. Тая, заглянув ему в лицо, что-то почуяла:

– Ничего не бойся, ты ведь не сатир, Александр!

Конечно, какой из него сатир: Сашка был девственником. Однако фантазии красавицы его пугали. И еще эти… сатиры… почему «сатиры»?! Хотя – пускай будут сатиры: уж получше, чем именовать незваных гостей гастарбайтерами; еще бы полтергейстами назвали…

Некоторое время шагали молча; Сашка приотстал завязать шнурок на кедах и смотрел на нее, удалявшуюся: шла она удивительно грациозно, почти не опираясь на черные от грязи пятки, цветастый подол закручивался вокруг ног, пошив платья был такой, какой нравился его бабушке: на талии сборка «татьянкой». Ее руки, открытые до плеч, икры, точеные лодыжки – да и все тело (он помнил!) – были бледно-янтарными, как будто она бегала под солнцем нагой.

Рюкзак спокойно лежал под тенистой черешней; Сашка с удивлением наблюдал, как тщетно пытается девушка сорвать плотно закрученную пробку. Наконец отнял бутылку и отвинтил крышку – Тая осушила бутыль в несколько глотков, а на то, чтоб умыться, воды уже не хватило.

– А ты что в лесу делала? – задал Сашка вопрос.

– Шла, – отвечала она.

– Куда шла?

– Это еще надо увидеть… Я ведь еще в пути. Когда приду – узнаю.

– Они не обидели тебя там, в лесу, пока я не появился?.. Ну, эти – сатиры…

– Что ты! Я быстро бегаю.

Сашка кивнул и продолжил расспросы:

– Ты студентка? – он вспомнил вдруг про студенток МГУ, красавиц в ярких юбках, которые во времена молодости его напарников приезжали в колхоз имени Ленина на трудовую практику.

– Да, я студентка, – легко согласилась она. – Учусь, когда студено.

– Трудовая практика?

– Трудовая практика.

– И ты не одна сюда приехала?

– Нет, не одна.

– Чем добирались: самолетом или поездом?

– Скорее, само-летом.

– А где остальные?

Тая внимательно поглядела по сторонам – и никого, конечно, не увидела, кроме Сашки.

– Не знаю, – растерянно сказала девушка. – Я должна их найти. Пожалуй, мы потерялись. Эти сатиры… С ними с ног собьешься…

– Это так, – согласился Сашка. – А вы чай к нам приехали собирать?

– Нет. Зачем его собирать… Пускай растет.

– Тогда в чем заключается практика?

Тая задумалась, наморщив лоб.

– Это я должна выяснить.

– А где ты остановилась?

– Остановилась? – девушка встала. – Здесь.

Сашке пришлось взять ее за руку, чтоб она стронулась с места. Он собирался спросить Таю, где ее сумка: с мобильником, косметичкой, расческой, ну и всякой фигней, без которой ни одна уважающая себя девушка не выйдет на улицу, – не потеряла ли она ее, может, стоит поискать, но… не спросил. Все больше он убеждался, что, ударившись головой, девушка получила какое-то поражение мозга, может быть, даже органическое…. и теперь он за нее в ответе. Нельзя сказать, чтоб Сашке это не нравилось.

По телу горы, разделив ее скальпелем на два хребта, среди пьяного леса, косо росшего по склонам, бежал Змейковский ручей – подтачивал корни деревьев, перескакивал плотины из бурелома, срывался водопадными струями; благодаря вчерашнему ливню в нем можно было искупнуться. У истоков ручья били из-под корней бука, граба и каштана три ключа, измайловцы поднимались туда по воду – с ведрами, бутылками, флягами, – причем в каждом из ключей вода отличалась по вкусу: железистая, магниевая, сульфатная.

Спустившись по обрывистому склону, ребята оказались у запруды. Сашка сел, спиной прислонившись к шершавому стволу серебристого тополя-белолистки, вполоборота к ручью, а Тая, сбросив свое многоцветное платье, окунулась в воду. Сашка старался не смотреть, но голова его, точно намагниченная, поворачивалась в сторону купальщицы. Он заметил, что подол брошенного платья касается воды, и вскочил, чтобы спасти одежку. Тая стояла по колено в ручье, крест-накрест закрывая руками грудь: верхняя часть купальника о десяти пальчатых бретельках имелась, а вот нижняя… Сашка не хотел быть сатиром, но девушка со взглядом птицы или, может, насекомого, кажется, позвала его, едва шевельнув губами: «Александр?» И Сашка, стерев все мысли, вторгся в Змейковский ручей.

Она была удобного роста: ее макушка как раз упиралась в его подбородок.