Первые сведения о соприкосновении норманнов со славянами помещены в летописи под 859 г. (дата условна).
«Имаху дань варязи, приходяще из замория на Чуди и на Словенех и на Мери и на Вьси и на Кривичих».
Перечень областей, подвергшихся нападению варягов, говорит, во-первых, о племенах, живших или на морском побережье (чудь-эстонцы) или поблизости от моря, на больших реках, а, во-вторых, о том обходном пути, огибающем владения Руси с северо-востока, о котором говорилось выше (Весь и Меря).
Стены Царьграда-Константинополя (совр. Стамбул)
Славянские и финские племена дали отпор «находникам» — варягам:
«В лето 862. Изгъиаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе владети…»[417].
Далее в «Повести временных лет» и других древних летописях идет путаница из фрагментов разной направленности. Одни фрагменты взяты из новгородской летописи, другие из киевской (сильно обескровленной при редактировании), третьи добавлены при редактировании взамен изъятых. Стремления и тенденции разных летописцев были не только различны, но и нередко прямо противоположны. Именно из этой путаницы, без какого бы то ни было критического рассмотрения извлекались отдельные фразы создателями норманской теории, высокомерными немцами XVIII в., приехавшими в медвежью Россию приобщать ее к европейской культуре. З. Байер, Г. Миллер, А. Шлецер ухватили в летописном тексте фразы о «звериньском образе» жизни древних славян, произвольно отнесли их к современникам летописца (хотя на самом деле контрастное описание «мудрых и смысленых» полян и их лесных соседей должно быть отнесено к первым векам нашей эры) и были весьма обрадованы легендой о призвании варягов северными племенами, позволившей им утверждать, что государственность диким славянам принесли норманны-варяги.
Мы неправильно называем эту вторую путаницу из произвольно отобранных в XVIII в. фрагментов «норманской теорией». Теории здесь нет; гипотезой это тоже нельзя назвать, так как преподносились эти выводы не как один из возможных вариантов, а совершенно безапелляционно, как явная и не требующая доказательств аксиома. На всем своем дальнейшем двухсотлетием пути норманизм все больше превращался в простую антирусскую, а позднее антисоветскую политическую доктрину, которую ее пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и критическим анализом[418].
Основоположником антинорманизма был М. В. Ломоносов; его последователи шаг за шагом разрушали нагромождение домыслов, при помощи которых норманисты стремились удержать и укрепить свои позиции. Появилось множество фактов (особенно археологических), показывающих второстепенную и вторичную роль варягов в процессе создания государства Руси. На Международном историческом конгрессе, происходившем в 1960 г. в стране древних варягов, в Стокгольме, вождь норманистов Стендер-Петерсен вынужден был признать, что все аргументы норманистов опровергнуты. Вывод из этого он сделал более чем странный: надо создавать «неонорманизм»… А зачем, с какой научной целью?
Вернемся к тем источникам, из которых были заимствованы первые опорные положения норманистов. Для этого нам следует вникнуть прежде всего в ту историческую обстановку, в которой создавались летописные концепции русской истории при написании вводных глав к летописям в эпоху Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Для русских людей того времени смысл легенды о призвании варягов был не столько в самих варягах, сколько в политическом соперничестве древнего Киева и нового Новгорода, догонявшего в своем развитии Киев.
Благодаря своему наивыгоднейшему географическому положению Новгород очень быстро вырос чуть ли не до уровня второго после Киева города Руси. Но его политическое положение было неполноправным. Здесь не было в первобытной древности «своего княжения»; город и его непомерно разраставшаяся область рассматривались в XI в. как домен киевского князя, где он обычно сажал своего старшего сына. Новгород был как бы коллективным замком многочисленного северного боярства, для которого далекий Киев был лишь сборщиком дани и препятствием на пути в Византию. Новгородцы согласились в 1015 г. помочь своему князю Ярославу в его походе на Киев и использовали это для получения грамот, ограждавших Новгород от бесчинств нанятых князем варягов. Киев был завоеван Ярославом с его новгородско-варяжским войском; «варяг бяшеть тысяща, а новгородцов 3000». Эта победа, во-первых, положила начала сепаратистским устремлениям новгородского боярства, а во-вторых, поставила Новгород (в глазах самих новгородцев) как бы впереди побежденного Киева. Отсюда был только один шаг до признания новгородцами в своих исторических разысканиях государственного приоритета Новгорода. А. А. Шахматов выделил новгородский летописный свод 1050 г., который по ряду признаков можно считать летописью новгородского посадника Остромира[419].
«Волокут волоком». Картина Н. К. Рериха
Автор «Остромировой летописи» начинает изложение русской истории с построения Киева и тут же уравнивает хронологически с этим общерусским событием свою местную северную историю, говоря о том, что словене, кривичи и другие племена платили дань «в си же времена». Описав изгнание варягов, «насилье деявших», за море, автор описывает далее войны между племенами:
«Словене свою волость имяху. (И поставиша град и нарекоша и Новъгород и посадиша старейшину Гостомысла). А Кривичи — свою, а Меря — свою, а Чюдь — свою (волость) и въсташа сами на ся воевать и бысть межю ими рать велика и усобица и въсташа град на град и не беше в них правды. И реша к себе: «поищем собе кънязя, иже бы владел нами и рядил по праву». Идоша за море к Варягам и реша: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету. Да пойдете к нам къняжить и владеть нами»[420].
Далее описывается приход Рюрика, Синеуса и Трувора к перечисленным северным племенам: Рюрик княжил у Словен, Трувор — у Кривичей (под Псковом в Изборске), а Синеус у Веси на Белоозере; меря, по этой легенде, осталась без князя.
Историки давно обратили внимание на анекдотичность «братьев» Рюрика, который сам, впрочем, являлся историческим лицом, а «братья» оказались русским переводом шведских слов. О Рюрике сказано, что он пришел «с роды своими» («sine use» — «своими родичами») и верной дружиной («tru war» — «верной дружиной»):
«Синеус» — sine hus — «свой род»;
«Трувор» — thru varing — «верная дружина».
Другими словами, в летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказания о деятельности Рюрика, а новгородец, плохо знавший шведский, принял традиционное окружение конунга за имена его братьев. Достоверность легенды в целом и в частности ее географической части, как видим, невелика. В Изборске, маленьком городке под Псковом, и в далеком Белоозере были, очевидно, не мифические князья, а просто сборщики дани.
Легенды о трех братьях, призванных княжить в чужую страну, были очень распространены в Северной Европе в средние века. Известны легенды о «добровольном» призвании норманнов в Ирландию и Англию. В Ирландию прибыли три брата с мирными целями под предлогом торговли (как Олег в Киев). Вече ирландцев оставило братьев у себя. Видукинд Корвейский в своей «Саксонской хронике» (967 г.) рассказывает о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что «предлагают владеть их обширной и великой страной, изобилующей всякими благами» (вспомним летопись: «земля наша велика и обильна…»). Саксы послали три корабля с тремя князьями[421]. Во всех случаях иноземцы прибывали со своими родичами («синеусами») и верной дружиной («труварами»). Близость летописной легенды о призвании варягов к северноевропейскому придворному фольклору не подлежит сомнению. А двор князя Мстислава, как увидим ниже, был родственно близок к тому, о котором писал Видукинд.
