Обещание командира он пропустил мимо ушей почти без задержки. Через три года он, безусловно, сам поступит в Иркутскую межпланетку — летно–инженерный вуз космонавтики, — и странно думать, что здесь могла бы понадобиться помощь со стороны. Но уже в середине августа на турбодроме нежданно–негаданно приземлилась машина ошеломительной красоты. Поглазеть на остроносое синевато–глянцевое диво сбежалось все население базы. Это был космодесантный катер “Буран” (сами космодесантники, впрочем, называют свои катера драккарами^*), новое изделие Красноярского комбината космической техники. Потрясенный, он не мог оторвать взгляда от драккара. Было в “Буране” этакое благородство осанки голубя–сизаря, помноженное на стремительность линий стратосферного гиперзвуковика. Пилот “Бурана” (уже без гермошлема, но еще в высотном костюме), улыбаясь, о чем–то разговаривал с Олегом. Олег увидел своего стажера, сделал знак подойти, а он не сразу понял, что это ему, и стоял столбом, пока зрители не расступились перед ним двумя шеренгами. “Знакомься: Борис Аркадьевич Фролов — пилот–инструктор Иркутского вуза космонавтики”. Фролов — кряжистый человек с круглым лицом (массивный раздвоенный подбородок, рыжеватые брови, тяжелые веки, прищур которых не мог скрыть колючего взгляда рысьих глаз) — пожал ему руку и вежливо спросил: “Хотите, юноша, осмотреть кабину?” Еще спрашивает! “Мне там ничего не трогать?” — “Сколько угодно. Трогать, знакомиться, включать любые системы… все можно. Вот только сниматься с точки нельзя — без меня не получится”.

По просьбе Олега, направленной ректорату Иркутского вуза космонавтики, Фролов прибыл сюда на “Буране” со сказочным, но вполне конкретным заданием: “Обеспечить пятидневную программу провозных полетов для спецабитуриента А. В. Тобольского. Отчет представить по форме СА-МГ”. И уже на следующий день спецабитуриент был упакован в высотный костюм и в состоянии некоторой ошалелости препровожден в кабину драккара… Накануне Фролов беседовал с ним — рассказывал о свойствах новой машины, об особенностях пилотирования, а у него перед стартом все это словно бы вылетело из головы. В голове ничего, кроме напутствий, которые взволнованный Олег нашептывал ему в экипировочной. “Фролов даже мне не сказал, какая программа у вас на сегодня. Тебе говорил?” — “Нет, командир”. — “Темнит… Ну, что он может придумать? Ну, поднимется километра на три и погоняет тебя по “коробочке” вокруг базы. Ерунда. Завтра, конечно, придумает что–нибудь посложнее. Ты не робей. Принцип пилотирования почти тот же. Одно плохо: с реверс–моторами ты не знаком… Ладно, Фролов подскажет. Инструктор он — каких поискать… Кстати, Фролова в полете будешь называть Второй, а он тебя — Первый. Просторного неба, Первый, сверхзвуковой скорости и успеха!..”

В ста километрах севернее базы команда Бориса Аркадьевича: “Первый, закрыть гермошлем, проверить кислородную маску”. Закрыл, проверил, доложил. “Принял. Уходим в свой эшелон”. Фролов почти вертикально рванул катер вверх с таким ускорением, что у Первого перехватило дыхание. Уже на сверхзвуке?! Вот это да-а!.. Скорость стремительно возрастала. Горизонт расширился, в потемневшем небе жарко пылал на востоке солнечный диск. Простор необъятный, а тело будто налито свинцом… Перегрузка исчезла внезапно. В шлемофоне деловитый голос Фролова: “Тридцать пять километров — наша рабочая высота. Первый, взять управление на себя, доложить параметры полета”. С удивившим его самого спокойствием он взялся за рукоятки, скользнул глазами по индикаторам, выхватил для доклада главное. “Принял, Первый. Начинайте произвольный полет”. Этого распоряжения он просто не понял. Покосился на неподвижные руки Фролова и беспризорные рукоятки дубль–управления: “Не понял, Второй. Что мне делать?” — “Все что хотите. — Лица инструктора не было видно за отблесками на стекле гермошлема. — Вот небо, вот машина, делайте что угодно. Меня здесь как будто нет. Ниже двенадцати километров не опускайтесь. Потолок — сорок. В скорости не ограничиваю, в маневрах — тоже”.

Произвольный полет… Роскошь, которая на “медведе” была ему недоступна. Делай что хочешь!.. А чего ты хочешь? Перво–наперво — взять дозволенный “потолок” разгоном на форсаже. Да? Подождешь… Он одернул себя и попробовал, снизив скорость, поманеврировать реверс–моторами. Плохо… Машина рыскала, кренилась, и не было никакой возможности удержать ее от скольжения. Пока выравнивал — потерял километр высоты. Ну–ка еще раз!.. На девятой попытке освоить реверс–маневр он кое–что понял. На десятой “Буран”, вздрагивая и раскачиваясь, позволил ему наконец выполнить зависание. Вдохновленный первым успехом, он добрал высоту и попытался выполнить переворот на горке. Однако сделал что–то не так: перегрузка резко возросла и в положении “вверх брюхом” машина попала в режим сваливания. Инстинктивно он на какой–то момент зафиксировал обе гашетки, соображая, как быть. Ничего дельного не придумал и потянул гашетки на себя. “Буран” вздрогнул и самопроизвольно начал вращаться вокруг продольной оси. Этого не хватило!.. Гашетками на себя, от себя, рукоятками вправо, влево — никакого эффекта. Продолжая вращаться, машина все ниже опускала нос, теряла скорость. Голова у него пошла кругом. Он ничего не понимал: машина казалась неуправляемой, инструктор — спящим… Внезапно его осенило: реверс–моторы! Стоило зафиксировать системы горизонтального и вертикального управления ближе к “нейтралке” и слегка подработать реверс–моторами — “Буран” прекратил вращаться и вошел в режим устойчивого снижения, скорость росла. То что надо! Ну–ка, опять на себя… Машина легко подчинилась. Он вывел катер в горизонтальный полет, немного расслабился, отдыхая. Потом без труда сделал “бочку”, взмыл под разрешенный инструктором потолок и, не успев удивиться собственной наглости, лихо выполнил три прямые петли кряду. Полюбовавшись на вираже ровными “обручами” инверсионных следов, бросил машину в штопор, погасил вращение реверс–моторами и от избытка чувств вывел драккар из пикирования на таком крутом развороте, что потемнело в глазах. Горка, спираль, полупетля, косая петля… Он купался в небе, как в море, наращивал силу и скорость воздушных своих “кувырков” и уже не думал во время маневров — руки действовали сами. В переменном свисте моторов ему слышалась музыка. Замечательная машина! Скоростная, маневренная!.. И вдруг: “Первый, достаточно. Определитесь. Курс — на базу”.

После посадки Фролов помог ему освободиться от гермошлема и, царапнув взглядом рысьих глаз, вежливо осведомился: “Желаете, юноша, поступить на учебу в наш вуз?” — “Конечно. Вот окончу школу — и сразу…” — “Ну, три года — это не совсем “сразу”… А если прямо сейчас? К первому сентября?” — “Разве… можно?” — “В общем — нельзя. В специальных случаях — можно”. В специальных… Он не верил собственным ушам. И только теперь дошло до него значение этого странного слова — “спецабитуриент”…

Раздеваясь в экипировочной, он услышал характерный свист родной “семерки”. “Потапов вернулся”, — пояснил он Фролову. Инструктор молча взглянул на него. Вбежал Олег, снимая шлем на ходу, и прямо с порога: “Ну, как первый полет?” — “Последний, — ответил Фролов. — Хотел тут неделю в вашей Каменке понырять — не вышло”. У Потапова вытянулось лицо. Фролов добавил: “Ты прав, его надо брать”. Олег просиял: “Ну, Андрюха!.. Я что говорил?! Самородок!” — “Стоп! Ты ему этим голову не забивай. У меня таких самородков в молодежной группе желторотого курса… знаешь сколько?” — “Радоваться должен”. — “А я и так радуюсь изо всех сил. И больше всего — перед встречей с родителями каждого самородка”. — “Надевай, Боря, свою парадную форму и топай. Ты лицо официальное, тебя бить не станут”. — “Спасибо, успокоил. Да, кстати… В полеты больше его не бери. Я запрещаю. Сложно потом переучивать”. Фролов перекинул полотенце через плечо, сунул под мышку ласты и, уходя, бросил виновнику этого разговора: “Салют, курсант!” Виновник, несколько ошарашенный происходящим, ляпнул: “Салют, Второй!” Олег с треском расстегнул на себе комбинезон. “Ты вот что, парень… Называй его командиром. Он теперь у тебя командир”. — “Я буду называть его Борисом Аркадьевичем”. — “Видишь ли, я еще не Отелло, а ты уже не Дездемона. Уловил?”