— С этим спорить не буду. Наверняка вы правы, и в административно–техническом аспекте все обстоит вполне благополучно. Так сказать, результат–концентрат. Но ведь нельзя не учитывать, что корабль живет еще и внутренней человеческой жизнью, как правило, глубоко скрытой от постороннего для нее административного ока.

— Если частная жизнь на борту не входит в явное противоречие с общими задачами экспедиции, то какое до нее дело административному оку?

— Видите ли, Игорь Михайлович… Когда дойдет до явного противоречия, может оказаться, что принимать какие–либо меры поздно.

— Видите ли, Альбертас Казевич, между “рано” и “поздно” существует вполне достаточный интервал для нормальной администраторской деятельности. Нельзя торопиться и не нужно опаздывать. Надо действовать вовремя.

— Понимать так, что я заинтересовался этим делом преждевременно?

— Вы — нет. Пожалуйста, интересуйтесь сколько угодно. Целиком на ваше усмотрение. Тем более что за состояние “внутренней” жизни экипажа вы несете известную долю ответственности.

— Кстати, вы тоже… известную долю.

— Не отрицаю. Но прежде всего я администратор и обязан действовать в рамках административных правил. Пока я вижу: вы не рискнули подать мне рапорт об этом в положенной форме, решили ограничиться частной беседой.

— Я готов подать рапорт в официальной форме.

— Допустим, — спокойно сказал капитан. — Однако готовы ли сделать то же самое инженер–хозяйственник и командир группы десантников Нортон?

— Инженер–хозяйственник — да. Ему первому довелось ощутить, что на борту корабля не все ладно. Нортон не знаю…

— Значит, скорее всего нет. Кстати… не кажется ли вам, что в поведении инженера–хозяйственника тоже не все ладно?

— Что вы этим хотите сказать?

— Опуская кое–какие подробности служебно–технического свойства, скажу: я дважды совершенно отчетливо улавливал исходящий от инженера–хозяйственника запах спиртного.

— Дважды?

— Почему удивились вы именно этому слову?

— Если бы вы сказали “однажды”, я принял бы это на свою ответственность, поскольку именно однажды нашел необходимым прописать инженеру–хозяйственнику небольшую дозу спиртного. Из психотерапевтических соображений.

— Психотерапевтических… — повторил капитан.

— Другими словами, для нервной разрядки.

— Похоже, к этому способу нервной разрядки ваш пациент иногда прибегает и без специальных на то предписаний. Назревает нужда отвлечь его от опасной склонности к самолечению.

— Я, разумеется, это проверю и постараюсь принять соответствующие меры.

— Постараетесь?.. Очевидно, вы не поняли меня. Это мой приказ.

— Я понял. Приказ будет выполнен, если ваш “диагноз” действительно подтвердится. Я прежде всего медиколог и обязан действовать в русле этических принципов медицины.

— О результатах доложите мне лично в конце обратного пути, — продолжал капитан. — Не скрою, от этого результата во многом будет зависеть дальнейшее пребывание инженера–хозяйственника в составе экипажа. Кстати, об этике… — Молчанов помедлил, словно раздумывая, стоит ли тревожить эту тему. — Не далее как вчера вечером инженер–хозяйственник устроил шумный скандал в одном из бытовых отсеков. Точнее, в девятом отсеке…

Я обомлел. Дело принимало скверный оборот. Бак утаил от меня подробности вчерашних событий. Однако, зная сверхъестественное умение инженера–хозяйственника попадать в глупейшие ситуации, легко можно было представить себе масштабы его очередного промаха… Забегая вперед, скажу, что мои дурные предчувствия подтвердились: десантники с удовольствием поведали мне живописные подробности вечерней заварушки. Попутно я выяснил, что инициатором заварушки и основным разглашателем ее результата был не кто иной, как вездесущий Ян Весло. Хотя происшествие не стоило и выеденного яйца, авторитет инженера–хозяйственника пал ниже нуля. А дело было так.

Неугомонному Яну пришло на ум принять перед сном холодный душ. Путь в душевую оказался неблизок, поскольку Ян, как это обычно с ним происходит, останавливался поболтать с каждым встречным. В атриуме его окликнул Нортон, который возвращался с нижнего яруса, — командир десантников, узнав о предстоящем торможении, ходил проверять состояние десантного оборудования. Естественно, Ян попытался завязать беседу. “Бака не видел?” — рассеянно спросил командир. “Не видел. А в чем дело?” — “Увидишь — передай, что в аккумуляторном отделении поврежден экран”, — ответил Нортон и вознесся на жилой этаж. Ян побрел по коридору бытового яруса. Его одолевало искушение отправиться на разведку в аккумуляторный отсек — вдруг там что–нибудь интересное!.. Он нерешительно остановился, и в этот момент из атриума показался Бак. “Салют, Феликс! — трагическим шепотом произнес Ян, как только механик с ним поравнялся. — Тебя мне и надо!..” — “Чего это ты здесь прохлаждаешься?” — подозрительно спросил Бак. Ян, округлив глаза, сообщил механику скверную новость и на всякий случай прибавил: “Сам видел: вдр–р–ребезги!.. И записка внутри: “Так будет с каждым, кто употребляет одеколон “Доброе утро”. Во избежание неприятностей употребляйте исключительно лосьоны!” А в конце — череп с двумя мослами крест–накрест и подпись: “Веселый Парфюмер”. Не веришь? Вот провалиться мне в атриум!..” — “Да не нужна мне записка, отстань!.. — не принимая игры, проворчал механик и на свою беду вслух подумал: — Мне интересно с самим Парфюмером как–нибудь встретиться…” Это была непростительная оплошность, которую склонный к мистификации десантник не замедлил использовать. Тем более что с механиком у него были личные счеты. Однажды им двоим надлежало выполнить какую–то работу по проверке вакуум–оборудования корабля. Натянув скафандр, Ян битый час прождал механика на палубе вакуум–створа, изнывая от скуки, не дождался, ушел и не по своей вине получил от Нортона внушительную нахлобучку… “А мне, думаешь, не интересно? — сказал он, таинственно озираясь. — Я, думаешь, почему здесь стою? Жду, когда он выйдет!..” Ставку в игре Ян делал, конечно же, на легенду о чужаке. И бедный Бак, утратив бдительность, “клюнул”. Легенду о чужаке он, правда, не слышал, но зато “диверсант” был для него ощутимой реальностью. “Кто выйдет? Откуда выйдет?” — “Тс-с!.. — свирепо прошипел Ян. — Откуда мне знать кто? Вот я стою и гадаю, что делать…” Бак молниеносным движением ухватил десантника за одежду на груди и, подтянув к себе рывком, прорычал: “Где он?!” Десантник молча указал на дверь девятого отсека…

Впоследствии он клятвенно утверждал, что выбор двери был совершенно случаен, но в это трудно поверить. Скорее всего он просто не принял в расчет горячности инженера–хозяйственника и полагал, что розыгрыш закончится сравнительно безобидно. Исход розыгрыша он представлял себе в трех вариантах. Первый: Бак заподозрит подвох, и ничего занятного не произойдет. Второй: Бак позвонит в указанную дверь, и начнутся забавные переговоры. Дело в том, что трое из пяти бывших в составе экипажа нашего рейдера женщин незадолго до того момента, о котором идет речь, вошли в девятый отсек, и наблюдательный Ян это, конечно же, заприметил. Девятый отсек включает в себя целый комплекс специализированных кабинетов — массаж, гигиена, косметика… ну и так далее. Естественно, любые маневры механика у запретной для мужского населения двери выглядели бы весьма пикантно. Самым утонченным был третий вариант: Ян под каким–нибудь предлогом передает свой “наблюдательный” пост в коридоре обманутому механику и спокойно идет в душевую, а на обратном пути великодушно разъясняет “часовому” ситуацию, напомнив, что нечто подобное происходило на палубе вакуум–створа.

Сценарий развернулся по второму варианту, но в гораздо более скандальной форме, чем мог предположить изобретательный десантник. Бак тяжело взглянул на дверь, сказал: “Постереги–ка мне его, я мигом…” — и со скоростью ветра умчался в аккумуляторный отсек. Никакой записки там, разумеется, не было, но был разбитый экран, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы выбить инженера–хозяйственника из колеи…