16 декабря 1968
Понедельник.
Ходил с Кузей. Тепло. Плохо спал и Зайчику не давал. Вчера сказал Глаголину, что хочу попробовать «Пугачева». Начал играть Высоцкий Керенского. На спектакле был Гаранин с директором издательства, которое печатает книжку. Джавид договорился с Зайчиком. Будет рисовать ее с завтрашнего дня.
18 декабря 1968
Среда.
С Зайчиком снова в КДС на «Медном всаднике». Панов за эти два дня потряс меня. Поехали к Власовым (балет Большого театра) и попали в другой мир: квартира их, ее отделка, обстановка, своеобразие убили нас наповал. Из кухни сделан бар, настоящий, со стойками. Туалет и ванная выложены черным и голубым битым кафелем, это так оригинально, что они держали двери в ванную открытыми, чтобы все видели. Кафель отражается в многочисленных зеркалах и получается лабиринт комнат, хотя всего две, самые обыкновенные, кооперативные комнаты, переделанные внутри на свой хозяйский лад. Проекционная и т. д.
А спальня — Боже мой! Не хотелось уходить. Домой мы прикатили в четвертом часу и долго с Зайчиком говорили, вспоминали, где мы только что очутились. Назавтра Зайчик стала двигать мебель в нашей комнате с места на место, но разве дело в перестановке?!
Но я пришел к убеждению, что это все-таки разврат (вот и теща икнула, значит, правда). Высоцкий назвал это — «все для человека», а я так думаю, что это «все против человека», хотя все мы стремимся к этому изо всех сил.
Кабалевский на съезде обложил песню Высоцкого «Друг» и радио, при помощи которого она получила распространение.
Комитет нашу картину «Хозяин» принял без единой поправки. Авторы пошли пьянствовать.
22 декабря 1968
Вчера в «Современнике» обратился к администраторше: «Подождите до 7, если не придут студенты, я вас пропущу».
Оскорбился, хотел уйти. Но подумал, а что произошло?! Ведь не обижался же я 6 лет назад, когда меня выставляли. Я пробовал все варианты, чтобы пройти, а сейчас, видишь ли, надул губы. Нет, милый, надо оставаться самим собой, гордость тут ни к чему, ты приехал на спектакль почти из деревни и что же из-за фанаберии удаляться назад. Пошел к служебному, стали подходить дубленки, это киты.
Казаков. Старик, у меня столько родни пришло.
Табаков. Лучше всего билет купить, у тебя рубль пятьдесят найдется?
— Рубль найдется, а пятьдесят нет.
— Ну что-нибудь придумать можно, конечно… подожди минутку. Вышел. — Подойди, она тебе что-нибудь сделает…
— Вы предупредили ее?
— Да, да…
Администраторша. Что вы, один за одним? — Снова отошел, но думаю, ладно, суки. Зритель идет, меня узнает, улыбается, а я стою, пройти не могу. Снова к служебному. Еще одна дубленка. — О. Ефремов:
— Здорово. Чего здесь делаешь?
— Проникнуть хочу.
— А для чего палка?
— Для пижонства.
— А… ты к тому же и пижон… Ну сам знаешь, как это трудно. Подожди здесь. Идет с администраторшей: — Проходите на бельэтаж, я вас посажу.
Все хорошо, все нормально. А ушел бы?! Оскорбленное самолюбие, понятное дело — хороший театр, вот и трудно пройти, а был бы плохой, было бы легко, но я бы и не пришел.
30 декабря 1968
Можаев хвастался в театре Любимову:
— Валерка первым номером, все стало на место… Заказывают вторую серию… Министр его хвалил…
Любимов. Можаич тебя хвалил, после ругани… Жене твоей я сказал, что это недоразумение, но вести себя так некрасиво… обижаться…
Левина. Эл. П. Очень ответственный человек звонил мне и сказал, что ты получишь премию за «Хозяина» за лучшее исполнение мужской роли… А может, и Государственную. Я, — говорит, — понял, что Золотухин, конечно, крупнее артист, чем Высоцкий… Он его начисто переиграл… Очень, очень ты ему понравился, это, — говорит, — лучшая мужская роль за этот год. Так что, жди премии…
Зайчик. А что же ты дерьмил все?.. Не люблю я в тебе, Зайчик, этого.
— Да ведь, действительно дерьмо. Ведь вот, что обидно, настоящее не видит свет, а за халтуру хвалят.
Любимов. Как они ни портили, а Можаев их вывез…
1969
7 января 1969
Пушкин, идучи на дуэль, отдавал распоряжения по журналу, ничем его дневной распорядок не нарушался, он делал все то, что делал раньше, когда еще не висел дамоклов меч над ним. Уподобимся Пушкину. Будем жить, читать, писать, играть и покорно ждать. А что остается делать? Если думать, с ума можно сойти, а в деле, в занятии забываешься и отвлекаешься. Господи! Пощади, Господи!
Много мыслей вскакивает в голову, когда ляжешь спать. Сразу в сон не опустишься, мысли одолевают, вот и борешься с ними. Но и среди ночи они тебя разбудят спящего и напомнят о себе. Но встать, когда лег и записать нельзя, жена спать не будет, ждать станет, нервничать. Привычка, привыкли спать вдвоем, когда другой в доме и не ложится, или ждешь, когда придет, по себе знаю — спать невозможно.
Зайчик мой девок принимает, консультации бесплатные дает, как забеременеть. Знайчик-знахарь. Вчера были Нелька и Валька Сахарова. Нелька-то еще, по-моему, девственница, Вальке не везет, замужем давно, а затяжелеть не может. Пришла узнавать, как это делается, как Зайчику удалось исцелиться. Помоги и ей, Господи, ребеночка сделать.
9 января 1969
Четверг.
Холодно. Мне давно хотелось пойти во МХАТ. Как-никак, а никуда не выкинешь первые годы, годы младенчества в театральном институте, которые были заполнены преклонением перед Станиславским и его компанией и еще — театр его для нас маленьких — благоговейное заведение являлось. Я приходил и дышал тем воздухом, те запахи распознавая, с которыми они дружили, Нет, это святое дело. Теперь — религия и иначе жить не можно. Даже служители гардероба и контроля-вешалок, с которых начинается театр — все было для меня наполнено ихним смыслом, смыслом великих артистов и мне казалось, что эти старички и старушки здоровались с самим Станиславским, Чеховым, Хмелевым, Москвиным и пр. И я глядел на них во все глаза и старался разглядеть за ними моих идолов, да и сами служители становились идолами, вечными привратниками рая. Я благоговел перед каждой пылинкой, перед каждой картинкой, что видел внутри этого недоступного заведения. И вот… через несколько лет я снова здесь. Последний раз я видел «Без вины виноватых» пять лет назад, возненавидел моих кумиров и сказал, что больше не пойду. Но плохое забывается, а тоска молодечества не проходит, и меня тянуло к этой пыли, затхлости МХАТа. И особенно после Таганского звона, ора, гражданственности, направленности и т. д. захотелось тишины, уюта, несуетливости, даже скуки. И вот… «Дни Турбиных». Нет, я об этом писать не стану, жалко времени, больно за Булгакова, за зрителей, за все на свете. Ушел после второго акта, не был пять лет и еще 10 не пойду.
Вчера состоялось совещание у Фурцевой по нашему театру. От нашего полку были: Любимов, Дупак, Глаголин, Можаев, Вознесенский, Логинов и пр. Черновой, прикидочный показ-репетиция «Живого» для высокого начальства состоится 17 февраля. Намечено так. Пришли радостные, в бодром, вздрюченном настроении. Можаев хвалил за «Хозяина», хвастался:
— Что они наработали там… в тайге… Боже мой… Приехали, худсовет как дал, живого места не оставил: и это плохо, и это плохо… Я говорю, да погодите, ребята, исправим… ну не на полку же класть, говорю… ну построим кусок тайги в павильоне, да переснимем, допишем и все свяжется. «Да нельзя». Да как, говорю, нельзя, все можно. Ну построили тайгу, часть натуры перенесли в палатки и все связалось и сейчас всем нравится… И он — стервец, хорошо играет, хорошо… молодец… И Володька прилично, но ты его перекрыл. Сурин на профсоюзном собрании сказал, что вот, дескать, приятная неожиданность… «Хозяин тайги» получился хороший фильм… — чуть ли не лучший фильм года» — и тому подобный полив. Сказал и о премии, но это, по-моему, мой полив ко мне вернулся. Можаев сказал по секрету, без передачи Назарову, что с ним уже подписан договор на второй сценарий о Сережкине и «на лето у тебя работа будет».