—Ты спрашиваешь, почему я так смотрю на тебя? Меня охватывает странное ощущение. Твое присутствие делает меня счастливым, я ждал тебя с такой верой, я мечтал о тебе, но меня терзают сомнения. Если бы ты сказала откровенно, что не любишь, мне было бы безумно тяжело, но я бы покорился, считая, что нельзя тебя тиранить, обнаруживая свое слишком большое горе. Не знаю, какое решение я бы принял, но я бы навеки сохра­нил преданность тебе. Но ты говоришь, что любишь меня! Тогда почему ты не говоришь этого так же, как я, почему твое сердце не так же искренне, как мое? Я не могу себе вообразить любовь, которая не завершилась бы браком. Согласен, что нужно ждать, но почему ты не говоришь со мной о будущем, почему не посвятишь меня в свои планы? Ради бога, почему ты молчишь, почему не ска­жешь прямо, как ты смотришь на вещи, почему ты ни­кому ничего не говоришь? Мне нужно от тебя только одно слово, и я буду ждать сколько угодно, буду вести себя как тебе угодно.

—Какое же это слово?

—Одно твердое слово, которое дало бы мне уверен­ность в том, что ты любишь меня.

—Но, Феликс, во имя господа бога, ведь я люблю тебя. Сколько же раз мне повторять это?

—Не знаю. Может быть, я плохо выразил свою мысль, но мне этого мало. Ты когда-нибудь выйдешь за меня замуж?

—Феликс, не усложняй всего! Зачем говорить о бу­дущем, если ты сам признаешь, что сейчас не время для этого? Ведь главное для тебя в том, что я тебя люблю. Я уверена, что буду тебя любить и завтра, если ты бу­дешь умным, но вполне понятно, я не могу сейчас гово­рить о - том, что завтра может случиться. Быть может, когда ты закончишь ученье, ты сам разлюбишь меня.

—Этого никогда не будет!

—Посмотрим. Если ты будешь меня любить, то сбу­дется то, чего ты желаешь.

—Значит, ты мне обещаешь?

—Ох, ты неисправим! Это примерно то же самое, как если бы я сказала: обещаю тебе завтра не умирать. И ты, Феликс, хочешь стать врачом, сильным человеком! Я все­гда боюсь предрешать события, те события, которые не в моей власти. Я никогда не говорила: завтра я буду играть на рояле, но если передо мной был инструмент, я играла. Ты ведь не слышал, чтобы я говорила: я поеду в Париж,— но как только я получила приглашение, я по­ехала. Понимаешь ли ты, что я хочу тебе сказать? Я раз­говариваю с тобой таким, какой ты есть сейчас, и говорю тебе: «Я тебя люблю». Я бы вышла за тебя замуж сего­дня, но это невозможно. Я ничего не обещаю, я буду ждать, как сложится жизнь. Все зависит от тебя.

Умом Феликс все прекрасно понимал, но подобные рассуждения для молодой девушки были уж слишком рассудочными. Его своевольная и жаждущая идеалов Душа жила по своим законам и никогда не довольствова­лась настоящим. Быть может, Отилия говорила ему правду, а может быть, это было только уловкой лукавой де­вушки, желающей уклониться от решительного от­вета.

—Послушай, Отилия, предположим, завтра наша свадьба стала бы возможной и мы бы любили друг друга так же, как сейчас. Тогда бы ты приняла предложение стать моей женой?

Отилия засмеялась и обняла Феликса, совсем как дядю Костаке, словно хотела сказать: «Никак тебе ничего не втолкуешь».

—Иди, Феликс, ложись. Я хочу спать. Завтра расскажем друг другу, что нам снилось.

На следующий день Паскалопол нанес им полуофи­циальный визит. Он крепко пожал руку дяде Костаке, подарил ему портсигар из палисандрового дерева и спра­вился о здоровье. Такое же внимание он проявил и к Феликсу, найдя, что тот хорошо выглядит. Вынув из кармана маленький бумажник красного сафьяна, он протянул его юноше.

Потом Паскалопол перед всеми троими сделал про­странный доклад о поездке во Францию, открыв тайну их маршрутов, рассказал про заботы об Отилии, о ма­леньких происшествиях. Казалось, что говорит дядюшка, который сообщает остальным членам семьи, как он спра­вился с поручением прогуляться с племянницей. Паскало­пол удивился, что некоторые письма не были получены дядей Костаке. Поскольку в них рассказывалось о таких вещах, о которых здесь, в Бухаресте, было известно только Стэникэ, Феликс сразу же догадался о причине. Однако он промолчал, питая отвращение ко всякому фискальству. На улице было тепло, дул ласковый ветерок, доносивший запах акации, и Паскалопол выразил желание посидеть в садовой беседке и сыграть в карты. Он считал, что родственникам грешно ссориться между собой, ведь сейчас и Аглае могла бы быть вместе с ними. Отилия вызвалась пригласить ее, но дядя Костаке был непреклонен. Хрип­лым голосом он объявил:

—Кто пло-плохо обращается с моей де-девочкой, тому не-нечего здесь де-делать,

И, повернувшись к Отилии, засмеялся, обнажая корен­ные зубы. Отилия вскочила к нему на колени и обвила его голову руками.

—Папа! — воскликнула она, поправляя ему единствен­ный волос, который она разглядела своими острыми гла­зами на самой макушке старика.

Дядя Костаке был так доволен, что принялся играть в карты. Он сделал ставку, не жульничал и даже про­должал игру после того, как проиграл. Его хорошее на­строение не обошло и Феликса, которому он неожиданно протянул пакет с деньгами.

—Я забыл тебе их отдать, — пояснил он, — это твои.

—Ну что, Костаке, разве не правда, что домнул Фе­ликс прекрасный молодой человек, как я тебе и говорил?

—Пре-е-екрасный! — подтвердил старик. — Он и Оти­лия — мои дети.

—У тебя, Костаке, есть и хорошие и слабые сторо­ны, — говорил Паскалопол. — Ведь мы знакомы столько лет. Тот, кто тебя не знает так, как я, мог бы сказать, что ты равнодушен к детям, на самом же деле ты лю­бишь их. Но мало любить детей, Костаке, нужно сделать их жизнь прекрасной, дать им все блага, какие только можешь. В их возрасте рождается столько всяческих же­ланий, и то, чего они лишены сейчас, они уже не воспол­нят никогда. Я вспоминаю, Костаке, как ребенком я хо­тел пойти в цирк, где давали не помню уж точно какую программу. Почему меня не пустили, тоже не помню, но в тот день жизнь в моих глазах лишилась всякого смысла. Потом я был в цирке, в том же самом цирке, только немного позже, видел всю программу, но чувство неудо­влетворенности не прошло. Мои товарищи, которые ходили туда раньше меня, рассказывали, как назло, о том пред­ставлении, на котором я не присутствовал, настолько кра­сочно, что сожаление, что я его так и не видел, сохранилось на всю жизнь. Это, Костаке, все равно, как если бы де­вушка, которую я так желал в двадцать лет, вдруг была бы мне чудом отдана сейчас. Слишком поздно. Приятнее вспоминать о прошедшем счастье, чем после того, как минует твоя безрадостная, молодость, получить то, чего не имел вовремя. Ты любишь Отилию, в этом нет сомнений, и она тебя любит. Я клянусь тебе здесь, перед нею, что она никогда не жаловалась. До сих пор ей и не на что было. Но подумай о том, что я тебе как-то говорил, не то я украду ее у тебя. Она мне тоже нужна.

Феликс сразу же нахмурился, но Паскалопол заметил это и, слегка наклонившись над столом, хлопнул его ла­донью по руке. Не бойтесь, я всегда уважал права молодости. Вы мне так же нравитесь, как и Отилия.

Дядя Костаке не рассердился на это ласковое нраво­учение, прочитанное Паскалополом, он только покачал головой и в конце концов, сделав таинственные глаза, про­говорил:

—У меня есть собственные планы в отношении моей Отилии!

Отилия принялась упрашивать и дядю Костаке и Паскалопола не строить никаких планов в отношении ее, потому что ей, как она сказала, ничего не нужно, кроме того, чтобы «папа» был здоров, а также и потому, что ей «суждено» умереть молодой, прежде чем она разоча­руется в жизни. Наоборот, она думает, что «папа» дол­жен быть более снисходителен к Аглае, ведь она как-ни­как его сестра. Зашла речь о Симионе, и дядя Костаке, припомнив все случившееся, так разволновался, что был не в силах что-нибудь сказать. Паскалопол изложил свою теорию:

—Преследование мужчины женщиной в семье, где не­сколько детей, явление весьма частое. Я знаю много слу­чаев, но один из них особенно свеж в моей памяти. Когда я был лицеистом, то снимал квартиру на улице Штирбей-Водэ у одного плотника, по имени Скарлат. Эта улица, которая теперь стала роскошным проспектом, в те годы вся была засажена виноградниками. Когда стали прокладывать бульвар Елизаветы, возник новый квар­тал, и это превратило прежних крестьян в городских жи­телей. Скарлат пришел сюда откуда-то из деревни и здесь в образе простой крестьянской женщины, державшей под своей пятой большущее семейство, нашел одного из таких домашних тиранов. Скарлат, который был плотником, по­строил на этой улице вполне приличные домики, сохра­нившиеся и до сих пор, и сдавал их внаем. Свой участок он разделил на две части другим домом с присвою [28], ка­морки в котором он сдавал по дешевой цене студентам. Коридор этого дома заканчивался крыльцом, выходившим во двор. Отсюда открывался настоящий деревенский вид — и это в самом центре города! Был здесь небольшой домишко, совсем как в горах в Мунтении, с широкой кры­той галереей и со сводом, бесконечный фруктовый сад, а еще дальше, в глубине, стояла затерявшаяся среди де­ревьев маленькая лачужка, которая служила Скарлату мастерской. Там он делал двери, оконные рамы и тому подобные вещи, все больше по плотницкой части. Я ду­маю, что ко всем деревянным деталям у всех домов в око­лотке Матаке Мэчелару приложил свои руки Скарлат. Это был удивительно симпатичный человек, жертва своей массивной тещи, жены и детей. Коренастый и плотный, он походил немного на Крянгэ [29] — правда, казался чуть похудее. Он жизнерадостно и заразительно смеялся и философски употреблял несколько изречений, среди ко­торых наиболее частым было: «Совсем хорошо». Это были еще типичные крестьяне, и ели они за низеньким сто­лом, сидя по-турецки на подстилке. Скарлат был узако­ненной жертвой семьи. Когда кто-нибудь обращал на это его внимание, он принимался часто моргать и, восклик­нув: «Совсем хорошо», — слегка похлопывал тебя по жи­воту, смеясь до икоты с такой трогательной наивностью, что я до сих пор еще слышу этот смех. Если бы прослу­шать фонограф с записью этих «совсем хорошо» Скар-лата, вы бы поняли, что это был за человек! У него не имелось иных средств для защиты, кроме смеха и воскли­цаний «совсем хорошо». К ним и прибегал он в самые критические моменты. Я часто заходил к нему в мастер­скую, и он давал мне для забавы куски дерева и сложные рубанки, приваривая веселым голосом что-нибудь вроде этого: «Совсем хорошо! Старуха (это его теща) не хочет кормить меня! Ха-ха-ха! Совсем хорошо!»