—Она на самом деле не давала ему есть? — спросила Отилия.

—Да, как это ни покажется удивительно. Скарлат работал точно лошадь, иногда напивался до беспамят­ства. Все, что зарабатывал, он отдавал жене. Я помню только, что у нее было багровое лицо, все в прожилках, и красные воспаленные от злокачественного конъюнкти­вита глаза. У них была куча детей, которых я, однако, никогда не видел, потому что они бегали где придется, но ради которых мадам (назовем ее так) Скарлат го­това была в лепешку расшибиться. Бедный плотник подвергался ужасным притеснениям. В течение целой неде­ли он ел одну крапиву, сидя напротив своей ненавистной тещи («старухи»), которая жадно пожирала колбасу с чес­ноком. Иногда по вечерам ему вовсе не давали есть. Мне даже говорили, что от этого он и умер. Утром он отпра­вился на работу, так и не выпросив у жены на завтрак куска хлеба, сдобренного хоть чем-нибудь, и упал за­мертво. Соседи, конечно, помогли бы Скарлату, если бы он обратился к ним, но мешала гордость: как-никак он был домовладелец. Оставить себе кое-что из заработка он опять-таки не мог. Жена сама получала деньги с заказчи­ков под предлогом, что муж ее пьяница. Скарлат видел, как она забирала его деньги, и не умел ничего сказать, кроме «совсем хорошо». Это был удивительно порядочный человек. Наедался он по-настоящему только на поминках. Да и там подавалось больше вина, чем закуски, и поэтому он напивался.

—Как вы объясните эту ненормальность, когда жен­щина помыкает мужчиной? — спросила Отилия.

—Очень просто. Жена Скарлата была женщина из низов, неспособная маскировать свои чувства. Пока у нее не было потомства, она вела себя нормально. Потом по­явились дети, и забота о них поглотила ее, заслонила все, поскольку это было ее инстинктом. К своей матери она была привязана опять-таки инстинктивно. Крестьянка по происхождению, она автоматически выполняла свой так называемый супружеский долг, но он раздражал ее, из­нурял. Скарлат не вызывал у нее ничего, кроме глухой злобы. Я хочу сказать, что простые люди не могут испы­тывать больше одного чувства, но и тут существует не­которая доля автоматизма. Человек из народа не может быть патриотом и одновременно прекрасным отцом, мать не может любить и детей и мужа. Или она любит мужа и бьет детей, или она любит детей и колотит мужа. Я ис­хожу из опыта, полученного в своем имении, и, если можно так выразиться, там я излечился от некоторых роман­тических иллюзий. Кто чересчур ласков с собакой, тот духовно нищ и поднимает нож на своего отца. Эмоцио­нальность, тонкость чувств — все это порождено интел­лигенцией, это продукт сложной душевной организации. Я замечал, что многодетные родители плохо относятся к своим детям вообще и, наоборот, люди, совсем лишенные детей, полны к ним самых горячих чувств. Но не будем делать обобщений и вернемся лучше к случаю с Аглае. Она всегда была женщиной сдержанной, лишенной любо­знательности, она не ходила в театры, не читала книг. Едва у нее появились дети, она сразу забыла про Симиона, а когда у нее стало много детей, она начала переносить свою любовь с одного на другого. Она типичная женщина с нормальной психологией, которая единовременно не мо­жет быть занята больше чем одним чувством. В этой связи я припоминаю один весьма забавный случай. У меня была многодетная тетка, и если ей доводилось воспылать лю­бовью к какой-либо из дочерей (у нее были одни де­вочки), то это чувство поглощало ее целиком. С другими дочерьми она в это время ругалась. Когда она ссорилась с одной из них, то из необходимости мирилась с другой. У Аглае же душа более всеобъемлюща. Она заботится обо всех своих детях и пренебрегает только бедным Симионом. Не требуйте же от нее, чтобы она еще и вас любила, домнишоара Отилия.

Феликс никогда не видел Паскалопола таким разго­ворчивым. А помещик говорил все это с таким видом, словно делал тайное признание, облегчал свою душу. Казалось, Отилия одобряла его, потому что по старой привычке она устроилась позади стула помещика и все время поглаживала его по плечу. Паскалопол точно хотел сказать: «Только я умею любить, потому что душа моя свободна, потому что до сих пор я еще никого не любил». Припоминая, что рассказывал ему помещик о своем про­шлом, Феликс, оставив свой юношеский эгоизм, впервые проник в маленькую трагедию Паскалопола. Помещик страдал от неясности отношений в их семье гораздо больше, чем дядя Костаке, рискуя при этом стать чересчур назой­ливым. Он мог опять оказаться в таком положении, как это уже было когда-то, когда Феликс уговорил Отилию не принимать его. Какие неудовлетворенные инстинкты дви­гали Паскалополом? Отчасти из подозрения, отчасти из любопытства, которое Паскалопол пробудил у него, Фе­ликс задал вопрос:

—С тех пор как я знаю вас, я все время убеждаюсь, что у вас доброе сердце и вы любите детей. Почему, хотя бы ради этого, вы еще раз не женились?

Паскалопол посмотрел на Феликса с ласковой горькой улыбкой, словно догадываясь о тех сетях, которые ему расставлял молодой человек. Отилия, стоявшая за спинкой его стула, крепко обняла Паскалопола, как будто желая защитить.

—Дорогой домнул Феликс, объясню вам, почему я не женился. Чрезмерная чувствительность связана с не­которыми осложнениями. Утонченный человек не вообще любит детей, а детей определенного типа. Он хотел бы, например, иметь ребенка от определенной женщины, ко­торую любит, но других детей он может ненавидеть. Аглае любит всех своих детей без различия, хотя они и от Симиона, которого она презирает. Вот видите, насколько утонченная любовь разборчивей. Руководствуясь своим темпераментом и воспитанием, я создал в воображении образ ребенка, которого я мог бы полюбить. Я думаю, что человеку в моем возрасте вы позволите быть откро­венным и признаться, что мне весьма приятно было бы иметь дочь, подобную домнишоаре Отилии. Если бы благодаря браку я мог получить домнишоару Отилию, но взрослую, потому что у меня нет времени ждать, я бы женился. Но раз это невозможно, а домнишоара Отилия уже существует на свете, то я пользуюсь случаем и время от времени оказываю ей небольшие отеческие услуги, как человек, чья семейная жизнь не удалась. И вы мне тоже весьма симпатичны, — прибавил помещик, заметив, что Феликс слегка нахмурился.

Но Феликс был мрачен от ревности. Ему не нравилось это открытое выражение симпатии к Отилии даже под видом отеческого внимания. Он боялся, что все это лишь ширма, прикрывающая страсти совсем другого порядка. Вынужденный отвечать, он выразил свое несогласие со словами Паскалопола:

—Вообще все это интересно. Но что касается отече­ской любви, то у меня есть некоторые сомнения. Любовь между отцом и детьми основывается в первую очередь на инстинкте, на кровном родстве. Несомненно, пожилой че­ловек может бескорыстно любить девушку, но может по­пасть в ловушку, как попал бы и я, думая, что девушку, которая мне вовсе не родственница, я люблю как се­стру.

На Паскалопола это замечание Феликса произвело такое впечатление, что молодой человек тут же раскаялся, только теперь поняв всю жестокость подобного выпада. Помещик выбил пальцами барабанную дробь, вздохнул и, повернув голову к Отилии, сказал, как бы заключая спор:

—Домнишоара Отилия одна может быть судьей в этом вопросе. Мы все лишь только люди.

Феликс так огорчился своей необдуманной выходкой, что, воспользовавшись моментом, когда остальные не об­ращали на него внимания, встал из-за стола и вышел во двор. Засунув руки в карманы, с непокрытой головой, он вышел за ограду и стал прогуливаться по пустынной улице, на которую отбрасывала тень колокольня. Он обвинял себя в злом чувстве, в отсутствии уважения к Паскалополу, в необоснованной ревности. В намеченной им для себя программе самоусовершенствования был пункт, со­гласно которому он не должен был никого задевать и на враждебное отношение отвечать сдержанностью. Его пове­дение по отношению к Паскалополу было грубым, он черес­чур явно выразил свои подозрения. Обидев Паскалопола, он, конечно, рассердил и Отилию. Во всяком случае, он проявил несдержанность. Феликс погулял в глубокой тени вокруг церкви, потом, успокоившись, решил вернуться. Паскалопол как раз в это время вышел из ворот и на­правлялся к коляске, ожидавшей его намного дальше, чем он оставил ее, потому что кучер заснул и лошади посте­пенно продвинулись вперед, подбирая свежескошенную траву, упавшую с проезжавшего воза. Помещик, увидев Феликса, повернулся к нему с протянутой рукой и был слегка удивлен его торжественным видом.