— Где мы стали? На улицу не смотрел?

— Нет.

— Надо глянуть… — Леха с трудом поднялся и открыл люк.

В тусклом свете оставшейся одной левой фары он увидел дорогу. Вокруг было тихо. На небе среди редких перистых облаков красовалась желтая луна. Леха осторожно спустился на асфальт и медленно стал обходить бэтээр. Сильно болели правое плечо и грудь. При ходьбе и глубоком вдохе что-то больно щелкало в правой стороне между ребрами и причиняло колющую боль, поэтому он старался дышать ровно и резко не двигаться. За ним, хромая, шагал Рахимов.

Правая фара бэтээра отсутствовала вместе с ограждением. На этой стороне корпуса не осталось ни одной рукояти. Броня была местами вогнута, а узкий боковой надколесный бортик начисто сплющен. Заднее колесо было разодрано в клочья. Ранее висевший под носом бэтээра волнорез теперь валялся поперек проезжей части.

— Это мы еще хорошо отделались, — кряхтя от боли, сказал Леха. — Даже очень хорошо. Пойдем глянем, чего там дальше.

Пройдя метров пятьдесят вниз по дороге, они остановились у следующего поворота. В лунном свете были хорошо различимы заснеженные вершины, змейка дороги, обозначенная далеко внизу пучками света фар уходящей колонны, и черная бездна пропасти.

— Е-пе-ре-се-те-е-е-е! — закричал Рахимов, отскакивая от края обрыва на середину дороги. — Вай! — и быстро заговорил на узбекском, простирая руки к небу.

— Ага, Шурик, передай Аллаху большое спасибо за тормозной парашют, а то бы точно… недолго фраер… тьфу епрст, прилепилось же! Откуда? Нормальные люди, наверное, перед смертью нормальными словами думают, а мне херня разная в голову лезла! Ты, Шурик, о чем думал?

— Ни о чем.

— Совсем?

— Совсем. Я спал сильно.

— А я тебе орал как резаный, ты не слыхал?!

— Нет. Я когда просыпался, вокруг бах, бах, бах! Думал, командир за рулем спит!

— Тормоза у бэтээра гавкнули! Чтоб его… — Леха топнул ногой и согнулся от боли. — Ладно, пошли. Башку мне перевяжем и поедем.

— Как без тормоза ехать?!

— А мы понарошку, несерьезно поедем. — Леха зашагал к бэтээру.

— Веселый ты человек, командир!

— А чего нам, бродячим артистам? Ты мне лучше вот чего скажи, Шурик. Ты о чем думал, когда того душмана с горки сковырнул?

— Я?

— Ну да. Чувства там разные, угрызения испытывал? Вроде как человека же кокнул. Поделись мыслями, чтоб я знал, к чему готовиться?

— Зачем испытал?! Совсем никакой угрызений! Зачем?! — Рахимов отрицательно качал головой. — Они стреляли! Хотели убить! — Рахимов обрисовал руками в воздухе круг. — Вся моя жизнь забрать! Аллах жизнь дал, чтобы я жил, детей растил и к Аллаху ушел, когда он сам меня позовет. А они кто такой, чтоб мой судьба решать? Почему наших ребят убили?! Никакой чувства! Еще стрелять буду, убивать буду! Всех! Всех! — отвечал Рахимов, подсаживая на бэтээр скривившегося от боли в боку Леху.

Перевязывая его лоб, он сокрушался:

— Большой царапина! Глубокий! Шишка большой! Как рог!

— Рог говоришь? — трогая на лбу бинт, спросил Леха.

— Ага.

— Танькина работа…

— Веселый ты человек, командир! Всегда смеешься, ничего не боишься! А я, когда наш колонна били, чуть зубы от страха не покушал!

— Я тоже чуть гланды не проглотил. Да ты не горюй, нам можно. Мы же с тобой кто?

— Кто?!

— Мы с тобой — ремрота. Как сказал наш зампотех — мазута нестроевая! Поэтому нам с тобой по штату в первом же бою полагается штанишки обгадить! Но мы ведь не обгадили? Или?.. — Он выразительно посмотрел на Рахимова.

— Не-е-е-ет! — засмеялся Рахимов.

— Вот. Значит, у нас эта попытка в запасе осталась! Проверяй пулеметы, а я к движкам слазаю.

Рахимов сел на место стрелка, снял стопор, провернул башню вокруг оси, осмотрел пулеметы и доложил:

— Все целый!

Леха, морщась от покалывания в боку, осматривал моторы.

— В норме, — сообщил он. — Надо съезжать отсюда. Если другая колонна пойдет, то из-за поворота сразу на нас наскочит.

Он запустил двигатели, включил все мосты и пониженную передачу.

— Съедем помаленьку на первой скорости. Ровное место найдем, тогда драное колесо снимем. — Он стукнул ладонью по рулю. — Что ж ты, твою железку! Совсем разбаловался, долгожитель! Дезертировать решил, гвардеец?! Ну, теперь давай, дорогой, мелкими шажочками, потихонечку, как на процедуры…

Надсадно завывая моторами, бэтээр медленно поехал на спуск. На первой передаче машина держала умеренную скорость, позволявшую без тормозов укладываться в повороты и останавливалась как вкопанная под любой уклон, стоило только выключить зажигание обоих двигателей. Спустя некоторое время Леха достаточно хорошо освоился в таком режиме вождения и покуривал за рулем, глядя в небольшое желтое пятно на дороге, освещенное одинокой скособоченной фарой. Рахимов сидел рядом.

— Командир, а кто такой Танька?

— Да так… — Леха усмехнулся. — Был, понимаешь, в моей жизни непродолжительный курс полового попрошайки. Ну, что тут говорить? Обучение прошел на все сто и был отпущен на все четыре стороны для, так сказать, практического применения полученных знаний. Короче говоря, до загса дело не дошло: пинком под жопу и — свободен! Образовалась в моей жизни по такому случаю глубокая вакансия! Думал, найду себе тут барышню с пятнышком на лбу, на слоне с ней кататься буду, ананасами, как в снежки, играть! Ты не знаешь, Шурик, в Индии народ еще, случайно, не восстал? Помощь не требуется? Что-то мне тут уже стало надоедать! Приелось, что ли? Слушай, а может, мне на узбечке жениться? А?! Чего посоветуешь?!

— О! — засмеялся Рахимов. — На узбечке хорошо! Правильно! У нас женщины очень хороший, трудолюбивый. Самый хороший на всем Востоке наш узбекский женщина! Как песня!

— А ты, Шурик, как своего сына назвал?

— Ярослав!

— Ка-а-ак?! Яросла-а-а-а-ав?! Да это же настоящее узбекское имя! — воскликнул Леха, ухватившись одной рукой за перевязанную голову, занывшую от звука собственного голоса.

— Имя интернациональный! — невозмутимо констатировал Рахимов. — Жена очень хотела. Я не стал возражать. Хороший имя. Будет дочка, назову Зульфия.

— А жену как зовут?

Рахимов хитро засмеялся:

— Света!

— Как?!

— Светлана!

— Русская?! — воскликнул Леха. — А чего же ты мне про узбечек сказки мурлыкаешь?! Где ты ее нашел?

— У нас русские тоже живут. Во время войны, старики говорят, в эвакуация много приехали. Остались, детей рожали. Она у нас ветеринаром работала. Сразу полюбил! Очень хороший женщина, красивый, добрый, умный! Волосы как спелый пшеница! О-о-о-о-о! — Рахимов блаженно развел руками.

— А сын на кого похож?

— На меня, конечно!

— Значит, ты, как я понимаю, породу не испортил?!

— Не-е-е-е-е-е! — Рахимов от души хохотал. — Мой порода очень сильный! Даже лучше стал! Сам темный, а глаза голубые! Ни у кого такого сына нет!

— Отлично! Вот женюсь на узбечке, у меня тоже сын будет. Только светлый, но с черными глазами. Будем детей воспитывать. Так что, Шурик, в том вопросе я с тобой полностью согласен — раз Бог, Аллах нам жизни дали, то сами пусть и забирают, без посредников. Но только все должно быть официально! Не знаю, как ты, а я на словах не согласен! Мало ли чего послышаться может? Пускай мне сначала бумагу покажут!

— Какой бумага?

— Такой! За подписью Бога и с печатью небесной канцелярии. Я же должен убедиться, что это не розыгрыш! А то вдруг боты зазря откину?! Заявлюсь туда — здрасьте! А меня там еще и не ждали, штатную единицу не подготовили. Опять на развалюху посадят, которая там у них на парады ходила! Зачем мне вхолостую мотаться? А с бумагой другое дело! Тут уж наверняка на свое место попадешь! Главное, чтобы писарь не ошибся.

Бэтээр продолжал медленно чертить петли спусков и подъемов, постукивая о дорогу железным диском изодранного колеса, а они, перебивая друг друга, вспоминали свою прошлую жизнь и несли всякую околесицу. Настоящее виделось им только расплывчатым желтым пятном в неясном темном пространстве, а потому и говорить про него было неинтересно.