Глянув на эту кучу древнего металлолома, Леха отошел от завгара на шаг, снял картуз и, поклонившись ему в пояс, сказал:

— Ну-у-у, спасибо тебе, добрый дядечка! Мне же до самой армии с ней корячиться придется! Когда ж я кататься на ней буду?! Тут одни раскопки неделю займут! — От досады он пнул ногой лежавшее на земле дырявое ведро.

— А чего ж ты хотел, Леха?! — Завгар взял из его руки картуз и надел ему на голову. — Все по правилам, по-мужскому. Как с бабой покорячишься, так она тебя и покатает! Даю тебе месяц, чтоб машину на ход поставить! — И ушел, оставив Леху, как новобрачного, наедине с этим нежданно подвалившим ему счастьем.

Леха стал молча рассматривать останки транспортного средства, давно снятого с производства. Ржавая кабина в застарелых потеках масла, покосившийся набок приоткрытый капот, двери без стекол, кузов с остатками сгнивших деревянных бортов, лысые спущенные покрышки и самое главное — отсутствие в кабине руля вызвали у Лехи почти истерический смех.

Он смотрел на машину, как королевский отпрыск на страхолюдную незнакомку, представленную ему во имя государственных интересов в качестве невесты.

Зябко поежившись то ли от холодного весеннего ветра, то ли от каких-то мыслей, Леха задумчиво и тихо пробурчал под нос слова известной песенки:

— Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят… — И снова внимательно глянул на машину. — Значит, мне, видать, досталась самая что ни на есть десятая! Ну правильно! Счастью ведь не прикажешь, оно само приходит! Раз — и подвалило! И хрен куда теперь от него денешься!

Леха тихо заливался смехом, хлопая себя ладонями по коленкам, вспоминая слова отца, который говорил, что с техникой надо, как с живым существом обращаться, любить ее, разговаривать с ней, тогда толк будет.

Он дотронулся до ручки двери и, смеясь, произнес:

— Ну, че тебе сказать, дорогуша? Здравствуй, что ли, прынце-е-е-еса в гробу! Да-а-а-а, видать, не первой свежести ты, молодка! Ох, не первой!

Он деловито поправил фуражку, заложил руки за спину, прошелся несколько шагов вперед-назад, снова посмотрел на машину и сказал:

— О! Назову-ка я тебя Клеопатрой! Вы небось с ней одногодки? К тому же говорят, что на ней мужики тоже в свое время хорошо поездили. Будем знакомы, Леха — шофер-гинеколог! Ну, показывай, че там у тебя?! — С этими словами он поднял капот, заглянул внутрь и покачал головой: — Ой-й-й! Е-п-р-с-т! Да, тут явно одним поцелуем не отделаться! Полнейшая диспансеризация требуется!

Он отпустил капот, который с грохотом рухнул на место и покосился еще больше. Леха снова зябко поежился, засунул руки в карманы фуфайки и пошел искать завгара.

Петр Никодимович сидел в своем небольшом кабинете внутри гаража и подписывал наряды. Увидев Леху, он с улыбкой спросил:

— Ну, как тебе невеста?

— Работящая! — Леха сдвинул фуражку на затылок. — Короче, Никодимыч, нам с ней в стационар надо, чтоб воскреситься!

Завгар рассмеялся. Он не думал, что Леха всерьез воспримет его шутку про машину, которая была давно списана и снята с учета в ГАИ. Он лишь хотел попугать его и наглядно показать, что нет свободных машин, чтобы тот отстал. Но, глядя на такое Лехино упрямство, решил, что лучше его занять делом, избежав постоянных требований, которыми он уже был сыт по горло. Даже по выходным дням завгар за калитку собственного дома теперь выходил, только убедившись, что рядом нет соседского Лехи. Он махнул рукой.

— Ладно, затягивай ее в мастерскую. Но только на недельку, не больше, мы еще не все трактора обслужили, посевная на носу. Что не успеешь, на улице под навесом доделывать будешь! Понял?!

— Ну, так!.. — Леха довольно развел руки в стороны и вышел из кабинета.

Клеопатру отбуксировали со свалки и затолкали в мастерскую. Мастера посмеивались над Лехиной удачей, но, видя невозможную радость в его глазах, постепенно перестали его поддевать и между делом принялись помогать ему в восстановлении раритета, вспоминая нелегкие, но все же лучшие годы своей молодости.

Леха же трудился без отдыха, почти без обеда, перекусывая на ходу из термоска, который ему по утрам собирала мать. Он приходил в гараж с рассветом, а уходил, когда выгоняли. Ему не терпелось пошоферить. Он представлял, как будет крутить руль, который отыскал на свалке за гаражом, и ездить без инструктора, перевозя грузы, заполнять путевой лист и чувствовать себя от всего этого настоящим мужиком и добытчиком. Шофер на селе, думал Леха, это, почитай, что генерал в Москве, только чуток погрязнее и без лампасов, но человек во всех отношениях нужный и солидный.

Наблюдая Лехино усердие и добрую опеку над ним старых слесарей, зараженных азартом восстановить-таки машину, Петр Никодимович разрешил оставить ее в мастерской, пока она своим ходом не поедет. То, чего из запчастей не хватало, отыскивалось и приволакивалось Лехой в мастерскую со свалки, затем перебиралось, подгонялось, подтачивалось, опробовалось, снова подгонялось и снова прикручивалось. Реставрационные работы мало-помалу приняли характер всеобщего субботника. Теперь каждый слесарь в свободное время считал своим долгом внести посильную лепту в ставший почти семейным почин.

И вот наконец-то пришел тот желанный день, когда Клеопатра восстала из загробного мира и, повинуясь счастливому Лехе, завелась. Капризно стреляя хлопками из глушителя и поскрипывая подновленными рессорами, она самостоятельно вывезла его на улицу под одобрительные возгласы работников гаража.

Петр Никодимович обнял слегка невменяемого от восторга Леху, но предупредительно сказал:

— За ворота только по путевке и после разрешения механика. Понял?

— Понял, — радостно кивнул Леха, готовый в тот же момент промчаться по селу на почти личном, можно сказать, кровном, транспорте.

Завгар медленно обошел машину со всех сторон и шутливо подвел итог проделанной работе:

— Достижения налицо! Осталось только губы накрасить.

На следующий день Леха собрал в мастерских все остатки красок, которыми когда-либо подкрашивалась техника, слил их в одно ведро, добавил медного сурика и перемешал. Цвет получился необычный для машины — сиреневый. Вооружившись кистью, он покрасил в два слоя кабину и кузов. Машина приняла нарядный вид и засияла, как пасхальное яйцо.

Поскольку была она без номеров и в отчетах не числилась, то решено было эксплуатировать ее строго в пределах колхозных угодий без выезда на трассу, что, впрочем, Леху ничуть не огорчало. После одобрительного хмыканья механика, завершением которого явился чернильный штамп на путевом листе — «Технически исправно», Леха совершил свой первый, традиционный для русского шофера рейс. Он сгонял в сельмаг за ящиком прелестного вина под известным на всю страну названием «Солнцедар». Торжественная суть момента в конце рабочего дня от этого неимоверно усилилась, и Лехе со стороны слесарей наперебой уже сыпались посулы: мол, «…если что, то в любое время…». А времени оставалось немного. Была уже середина апреля. Леху вовсю ждал флот, морские могучие волны и заморские гавани с жуткой тоской по родному Отечеству.

Так что посчастливилось Лехе порулить немногим более двух недель, пока почтальонша не доставила ему и другим однокашникам повестки с требованием явиться в райвоенкомат на призывную медкомиссию. Поехали. Но буквально за пару дней до медкомиссии по Лехиному телу и лицу пошла мелкая красноватая сыпь. Местный фельдшер однозначно решил:

— Кожная аллергия. Небось, на бензин. Херня! Водкой на ночь протирай, пройдет!

Ну, херня, значит, херня. С ней-то он и явился на призывную комиссию, где был придирчиво осмотрен врачами и с диагнозом ветрянка забракован как непригодный, с отсрочкой до осеннего призыва.

Опираясь спиной на стену, Леха удрученно стоял в коридоре военкомата, проклиная невесть откуда взявшуюся детскую болезнь. Его однокашники один за другим выходили в коридор, держа в руках повестки с датой отправки. Леха с завистью смотрел на них, ощущая себя невозможно одиноким. На глаза подкатили обидные слезы. Он отвернулся к окну и, ожидая пока соберутся дружки, смотрел сквозь решетку на заасфальтированный, расчерченный белыми линиями двор военкомата, обвешенный по периметру плакатами по строевой подготовке.